Врач Никита Соловей: Свободным меня делает ответственность

Нужно каждый день продолжать работать для будущих перемен в Беларуси.

Почему одни боятся высказывать гражданскую позицию, а другие нет? Что формирует и поддерживает внутреннюю свободу человека? Стоит ли все это того, чтобы терпеть невзгоды? В проекте «Что делает меня свободным» «Радыё Свабода» дает слово людям, чьи поступки привлекли к себе внимание после августа 2020 года.

Кто такой Никита Соловей

Доктор-инфекционист, кандидат медицинских наук. До недавнего времени он был доцентом кафедры инфекционных болезней БГМУ, главным внештатным инфекционистом Минска. Имеет семью, двоих детей.

12 августа Никита Соловей вышел на первую акцию врачей против насилия возле БГМУ.

«Мне кажется, та акция была триггером для последующих выступлений медиков по всей республике. Возможно, она на некоторое время позволила притормозить волну насилия: стали выпускать пострадавших из Окрестина и других изоляторов, мирно прошел огромный марш 16 августа», – рассуждает Никита Соловей.

14 августа врач в числе нескольких сотен других медиков подписал обращение к Министерству здравоохранения и МВД с просьбой допустить в изоляторе независимые бригады в составе реаниматологов, травматологов и терапевтов, чтобы оценить состояние задержанных, оказать им помощь или госпитализировать. Но этого сделать не удалось.

«Через месяц мы получили ответ из министерства с подписью Дмитрия Пиневича, что необходимая помощь задержанным была оказана силами медслужбы в самих изоляторах», — рассказал врач.

Бывший министр Владимир Караник 17 августа публично обещал, что в изолятор на Окрестина к задержанным поедут главные внештатные анестезиолог-реаниматолог и травматолог Минздрава.

«Но мы знаем, что эти специалисты туда так и не поехали», - уточняет Никита Соловей.

11 ноября доктор опубликовал в своем фейсбуке открытое письмо к Наталье Кочановой о том, что медики не рабы. Пост за сутки набрал несколько тысяч лайков и репостов.

«Наверное, я давно так быстро ничего не писал, текст родился буквально за 30 минут, потому что накипело — вспоминает врач. – Тогда коллеги вышли к 1-й ГКБ и их всех завели в автозаки. Я как раз заболел ковидом, иначе был бы вместе с ними. Посыл Кочановой, что диалога на улице не будет, что медики могут только лечить и не имеют права бастовать и выражать свои взгляды, очень коснулись, думаю, не только меня, а большинство врачей».

12 ноября Никита Соловей заявил о присоединении к Координационному совету. «Каких-то последствий после этого шага для меня не было», говорит он. Доктор отмечает, что расширенный состав КР непрерывно пополняется, в том числе врачами, и считает, что сегодня, даже если власть не идет на диалог с КС, имеет смысл становиться ее членом:

«Это демонстрирует обществу, что в стране много людей, готовых делать все, чтобы перемены настали как можно скорее».

«То, что я больше не главный инфекционист Минска, не считаю потерей»

– Что вынудило вас публично выражать свою гражданскую позицию?

– Насилие и ложь. Медики всегда были достаточно далеки от политики. Возможно, через нехватку времени: мы очень вовлечены в оказание помощи, некоторые работают на нескольких работах, занимаются наукой. Но медики не могли пройти мимо волны насилия, которая захлестнула республику в августе. Хотя сейчас мы понимаем, что насилие было задолго до того, просто размыто и не так заметно.

Насилие, нарушение базовых прав человека и ложь, которая проявилась в том числе во время эпидемии COVID-19, и стали триггерами, которые заставили врачей и меня лично активно выражать свою гражданскую позицию. К тому же Беларусь – страна в центре Европы, теперь ХХІ век – каждый гражданин может выражать свою позицию и должен выражать, так как это показывает другим, как нас много.

Чем больше таких высказываний, тем проще тем, кто высказался первым или впервые и пострадал за это. Такая моральная поддержка очень важна, так как не дает впасть в депрессию, мол, «все пропало».

– Что вы потеряли за свою активность?

– Я долго думал над этим вопросом и решил, что ничего не потерял, кроме излишней работы и контактов с некоторыми людьми, с которыми ранее активно сотрудничал. Мне было странно, что высокоинтеллектуальные образованные люди решили закрыть глаза, будто нет насилия, посадок по ложным обвинениям, и продолжают сотрудничать с властью, как раньше. Если бы они были ее поклонниками, это одно. Мы знаем, что такие 3-5% существуют и должны быть, так как это та же самая оппозиция (сейчас все поменялось местами). Но нет, они не поклонники: понимают, что происходит, но почему-то молчат. Для меня это было шоком. Я не понимаю их аргументов. Кто-то говорит, что нет альтернативной программы. А разве действующая власть ее имеет? Кто-то боится революции. Но речь идет о мирной эволюции. Кто-то не верит независимым СМИ и телеграмм-каналам о насилии. Но ведь тогда надо просто поговорить с пострадавшими. Тем более что такие пациенты обращаются и к нам, и они рассказывают, как получили травмы или как заразились ковидом в изоляторах.

То, что я больше не главный инфекционист Минска, не считаю потерей. У меня нет претензий к комитету здравоохранения Мингорисполкома, который принял такое решение. Эта должность была функциональной и никак не оплачивалась, но занимала довольно времени.

С БГМУ я сам не продлил контракт. Он заканчивался в 2021 году 24 марта, что считаю симбиотическим. Не захотел продолжать, так как сильно разочаровался в университете и его руководстве.

Меня значительно подкосила ситуация со студентом Владом Мартиновичем, которого признали политзаключенным. Он с первого курса занимался научной работой, имел высокий балл успеваемости – такой перспективный будущий врач. Ректор обещал в разговорах помогать ему и его семье, но, когда мы собрали свыше 500 подписей, чтобы ему дали академический отпуск на время содержания за решеткой, его все равно исключили из-за «отсутствия по неважной причине». Будто он сам решил сесть в СИЗО, чтобы не посещать университет. Это был плевок в сторону преподавателей и студентов, которые просили за Владислава.

Да и учебный процесс в последние времена деградировал. Мы сейчас выпускаем студентов с низким уровнем образования, что демотивирует преподавателей. Мы фактически потеряли инструменты отчисления неуспевающих, так как государство стремится доучить любого, чтобы закрыть дыры в регионах. Стало много иностранцев, неспособных к обучению, но преподавателей вынуждают на экзаменах ставить им минимальный проходной балл, чтобы они закончили университет. БГМУ стал зарабатывать на англоговорящих студентах. С одной стороны, это увеличивает зарплаты англоговорящим преподавателям (я тоже был среди них), но с другой-это имитация образования, ведь такие студенты тоже часто очень слабы. Часть преподавателей бросила университет, потому что не видят перспектив. Заработок – это не тот фактор мотивации, который будет держать. Для медиков более важна реализация.

С медицинским образованием нужно разбираться. Пока мы держимся за счет постоянного поколения. Но опытные врачи есть не везде. Когда выпускники на второй год становятся заведующими отделениями больниц, это не достижение, а катастрофа. Мы ездим по стране и видим, что там, где одна молодежь, – ошибка на ошибке. Руководству нужно поставить себе на место пациента и спросить: хотел бы я, чтобы мне делал операцию хирург с годом практики?

«В финансовом плане я не потерял, а скорее выиграл»

– Что вы приобрели из-за активности?

– Во-первых, душевное спокойствие. Если ты видишь вокруг несправедливость, ложь, отсутствие развития в ключевых сферах и при этом ничего не делаешь, это приносит сильный психический дискомфорт.

Я делаю то, что должен. Только я несу за это ответственность, никто другой.

Да, могут быть увольнения, санкции. Это плата за психический покой, который человек находит, если не идет в разрез со своими убеждениями и решениями. Но мне кажется, ситуация у нас здесь еще не такая плохая, последствия для активных врачей есть в некоторых учреждениях, но не повсеместно. Считаю, это больше проблема не для медиков (они всегда найдут работу), а для системы. Власти не понимают, что увольняют не просто людей. Выражение гражданской позиции коррелирует с уровнем профессионализма, знаний и навыков, так как таким людям не все равно. Это касается всех отраслей. Казалось бы, можно без последствий избавиться от 20 активистов на большом предприятии. Но среди тех 20 может быть концентрация самых опытных. И если сейчас это не видно, то очень скоро будет.

Что касается медицинской сферы, то уже некоторые РНПЦ, куда люди едут со всей республики со сложными проблемами, ищут консультантов от года работы. Это плохой показатель.

Во-вторых, я приобрел много новых друзей, и не только среди медиков. Это мотивирует. Устраиваются горизонтальные связи, когда мы друг другу помогаем. Сейчас меня находят пациенты, которые долго не могут решить свои проблемы со здоровьем, и мне удается им помочь. Медики сегодня занимаются различными волонтерскими инициативами. Эта ситуация помогла многим медработникам, которые ранее были абстрагированы друг от друга, объединиться и начать реализовывать социально значимые проекты, которые найдут еще большую реализацию в новой Беларуси.

В финансовом плане я не потерял, а скорее выиграл. Появилось время для собственных платежных проектов, в отличие от прежней официальной работы.

– Стоили ли это того?

– Безусловно. Если вернуться назад, то я бы действовал так же, или, может, еще активнее.

«Чем больше мы боимся, тем легче власти удерживать ситуацию как есть»

– Что формировало вашу внутреннюю свободу: назовите три главных фактора? И что поддерживает ее сейчас?

– Информация из разных источников, встреча со свободными людьми, неприятие насилия и лжи.

Долгое время делалось все возможное, чтобы нивелировать роль личности. Нас приучали, что человек ничего не решает, есть кто-то сверху, кто лучше знает, что нам делать. И многие наши учителя впитали эти аксиомы, не пытаясь поставить их под сомнение.

Возможно, мы выросли в более открытой среде, имели возможность получать информацию из разных источников. Я помню, только за 2007-2008 годы в университете мы устроили три встречи с журналом «Глагол», где был Эдуард Акулин, Владимир Некляев, Леонид Дранько-Майсюк, Борис Савченко. Проводили концерты бардов в общежитиях и лекционных залах. Эта оттепель дала толчок в общем развитии, понимании, что есть альтернативные взгляды и можно их распространять.

Сейчас мою внутреннюю свободу поддерживает ответственность за людей, пострадавших за стремление к свободе и переменам, часть из которых в неволе. Это не дает права остановиться, мотивирует действовать ежедневно, чтобы как можно быстрее приблизить изменения и помочь им выйти на свободу.

– Боитесь ли вы сегодня?

– Наверное, нет. Начиная с первых дней августа я был внутренне готов к задержаниям и другим воздействиям. Сейчас ситуация ухудшилась в разы: могут задержать за одежду, которая, по чьему-то мнению, не того цвета, за бело-красную вывеску на доме, которая висела там 10 лет. То есть надо принять, что сегодня любого человека могут задержать без оснований. Поэтому чего уже бояться?

Чем больше мы боимся, тем легче власти удерживать текущую ситуацию как есть. Страх вернуться в 90-е или в послевоенное время обернулся тем, что мы откатились еще дальше — в 1937 год.

– О чем бы вы предупредили сейчас самого себя?

– Я бы предупредил себя и других, что все будет очень нелегко. На фоне эмоционального подъема летом, когда мы увидели, как нас много, то посчитали, что власть передаст свои полномочия победителям. И не были готовы к такому нарушению закона, к такому жесткому физическому подавлению протеста, к тому, что, видя ту волну насилия, многие промолчат и сделают вид, что ничего не было.

Эта нейтральная прослойка, которая открыто не выступает в поддержку режима, но делает вид, что ее это не касается, выходит, поддерживает его. Теперь невозможно остаться нейтральным, как бы ни хотелось: или ты поддерживаешь добро, свет, справедливость — или зло, тьму и деградацию. Нет возможности остаться посередине.

Нужно быть готовым к марафону. Разумеется, ситуация немного законсервировалась, процесс изменений будет долгим, поэтому нужно набраться сил, терпения и каждый день продолжать работать для будущих перемен: слишком много на кону, слишком много людей пострадали, многовато в заключении ждут нашей помощи.