«Пусть вводят санкции, лишь бы эта мразь ушла»

Монологи белорусских женщин о жизни в стране при Лукашенко.

Захват самолета Ryanair — причина, по которой Беларусь оказалась на новом витке международной изоляции. Но если мир только сейчас начал замечать, что происходит в Беларуси, то ее жители живут во внутренней оккупации уже почти год, с августовских протестов.

Несколько самых обычных, но при этом очень особенных людей, рассказали «МБХ медиа», с какими мыслями и надеждами им живется на своей родине.

Имена некоторых из наших героинь изменены в целях их безопасности.

Анна, руководитель в частной фирме, Гродно, 44 года

— Такое ощущение, что режим Лукашенко забрал у нас все. Мы какие-то рабы. В прошлом году, когда по всем городам поднимались люди, была какая-то надежда, что мы сможем что-то поменять. Но потом розовые очки спали. Цветочками ничего не меняется, все становится только хуже. Меня дважды привлекали, я сидела.

Самый мой большой страх: за мной придут. В городе ходят по домам, приходят с обысками без всяких документов, забирают все из квартиры, деньги забирают. Ходят к тем, кто хоть как-то засветился в прошлом. Приходили к моей подруге детства. Приходили ко мне, я не открыла. Несколько дней я потом сидела в квартире с выключенным светом и выключенным телефоном. Просто запугивают.

В этом аду жить невозможно, мы готовы жить на воде, пусть вводят санкции, лишь бы эта мразь ушла.

Я никогда не интересовалась политикой, если честно, а сейчас она забирает у меня нервы и здоровье. Мои бывшие сотрудники говорят, что за нами следят, говорят, что мой телефон могут прослушивать. Я уже не звоню просто по номеру, только через приложения. Я постоянно оглядываюсь, временами даже вытаскиваю симкарту из телефона. В центре города понавешивали камер с системой распознавания лиц. Я все время смотрю в пол, когда хожу мимо.

Но надежда есть, я смотрю и читаю разных блогеров, даже делаю с друзьями расклады таро, чтобы узнать будущее. Карты предсказывают на лето, что Лукашенко и его люди уйдут. Мне бы только очень хотелось, чтобы он ответил перед законом, перед белорусским законом. Смертную казнь у нас не отменяли. И чтобы всех судей посадили на столько же, на сколько они сажают людей.

Валентина, продавщица канцтоваров, Барановичи, 36 лет

— Раньше у нас в городе была хорошая милиция, если у тебя украли телефон или машину, то мы знали, что на них можно положиться. Мы дружили с этими людьми, праздновали свадьбы и дни рождения. Сейчас какие-то надзиратели по улицам ходят. Центр города постоянно патрулируют, эти люди всматриваются в лица каждому, как будто мы какие-то преступники и бандиты. Это уже не наши друзья.

Люди у нас дружные, но сейчас многие повыходили из соседских чатов, народ запугали. А еще не так давно все друг дружке подсказывали, куда надо ходить, а куда не надо, чтобы не дай бог не нарваться на патруль. Это хоть и было похоже на какую-то игру в догонялки, но жить в таких условиях трудно. За этой игрой мы прятали страх, всем страшно, что задержат ни за что. В лучшем случае посидишь несколько дней, а в худшем — несколько лет. Страха в последнее время стало слишком много, люди уже не выходят протестовать, все боятся за себя и родственников.

Мы стараемся по-другому противиться. Недавно местная газета «Интекс» выпустила интервью с Тихановской. И в городе сразу началось, газете запретили издаваться, из магазинов начали отбирать номер, но некоторые выпуски успели спрятать и все равно людям раздавали.

За всеми не уследишь, будь тут хоть вся армия. Мы хоть и по чуть-чуть, но поддержим друг дружку. Пока за это сажать не начали.

На кухне по вечерам смеемся, конечно, с друзьями, над тем, что этот таракан уже совсем с ума сошел, надеемся, что скинут его свои же или люди снова проснутся, но смешно не всегда. Если кто незнакомый в дверь стучит, то сразу замолкаешь и думаешь: «лишь бы пронесло». Мамка моя шутит, что как в Союзе уже запугали нас. Улететь никуда нельзя, тоже как тогда.

Светлана Малашевич, Минск , 48 лет

После августовских протестов дочку Светланы 19-летнюю Соню Малашевич приговорили к двум годам колонии за то, что она разрисовала милицейские щиты баллончиком. Соня находится в заключении уже семь месяцев.

— События лета 2020 года и последующие перечеркнули все, что было до них. Ни моя жизнь, ни жизнь моей страны больше никогда не вернется. Они прошлись по мне и красным пунктиром разделили время на то, когда моя дочь была на свободе, и тот достаточно продолжительный период, когда она арестована. Это жизнью больше не назовешь. Это постоянные эмоциональные качели, это состояние постоянного ожидания, неизвестности, тревоги.

Людей в тюрьмах ограничивают в получении корреспонденции, их письма не отсылают, нет возможности выписать журналы, их лишают звонков, уменьшают количество денег на личных счетах, чтобы они не смогли купить все, что им нужно по потребностям. Кроме этого есть штрафы, карцеры, ШИЗО. Это то, что занимает мои мысли и это малая доля информации, которая отражает трагическую реальность, протекающей в тюрьме. Сейчас я почти ничего не знаю о своей дочери.

Соня за последние две недели уже дважды попадала в ШИЗО в гомельской колонии №4, я не получаю от нее писем, адвоката к ней не пускают. Говорят, что она как-то «неправильно себя повела» и за это оказалась в этих ужасных условиях. Там холодно, бетонные полы, никакой связи, по некоторой информации нет даже постельного белья. Когда ты узнаешь о таком, то испытываешь очередной шок. Жизнь выбивает тебя из колеи, на какое-то время ты перестаешь функционировать. Эта ситуация делает тебя беззащитным, но в ней надо собраться и использовать все свои ресурсы, чтобы оказать поддержку своему близкому, моей дочке Соне.

Недавно я собрала передачку для дочки, повезла ее в Гомель и только там узнала, что ее не примут, потому что Соня себя «неправильно повела». Система передач устроена у нас гораздо лучше, когда осужденные ждут отправления в колонию. Тогда передачи регулярные — раз в неделю. У тебя есть возможность восполнить недостачу рациона фруктами и другими продуктами. В режиме же все жестко ограничено — всего 3-4 передачи в год и четкое количество коротких и длинных свиданий с родными. Вдобавок этот минимум может быть урезан за нарушение режима и родственникам об этом никто не сообщит.

На работе к моей ситуации руководство отнеслось с пониманием, коллеги тоже помогали, и это сильно меня поддержало в свое время, когда Соня сидела еще в Жодино и в Минске. Я могла навещать ее и два и три раза. Я думала, что когда ее переведут в колонию, и мне и ей станет психологически проще, все-таки небо над головой лучше решетки. Но реальность оказалось жестокой и убийственной.

Какая-то радость связанная с обычным досугом моей прошлой жизни, праздниками, не входит в мои планы.

В этом году у меня даже не было Нового года, потому что тот год для меня еще не закончился. Я не понимаю, как в состоянии войны можно что-то праздновать.