Ковидобыль

Почему бесплатный пиар бывает только в крысоловке?

Я воспользуюсь решением европейского суда, оставившим рисунки Бэнкси в свободном доступе, чтобы поместить изображение одного из его гениальных граффити вместо эпиграфа к этой статье, поскольку оно лучше любых слов выражает суть дилеммы, возникшей перед Кремлем после начала третьей волны пандемии коронавируса.

Немного личных воспоминаний для разогрева темы. До своих двадцати трех лет я был политически нейтрален. Советскую власть я не любил, но ненависти к ней особой тоже не испытывал. Короче, воспринимал окружающую действительность чисто по-ленински, как «объективную реальность, данную мне в ощущениях». Все изменилось для меня после 26 апреля 1986 года, если точнее — после 28 апреля, когда два дня спустя после аварии в Чернобыле я, возвращаясь из университета домой, увидел, как к Киевскому железнодорожному вокзалу съезжаются черные номенклатурные «Волги» и из них спешно выходят женщины и дети в респираторах. Сам-то я, в статусе аспиранта, готовил своих студентов к праздничному первомайскому шествию по Крещатику и имел обо всем происходящем самое смутное представление.

Чернобыль изменил все. Нет, дело не в том, что он сделал явными циклопические масштабы официального вранья. Это для меня и миллионов таких, как я, было секретом Полишинеля. Чернобыль наглядно продемонстрировал бессилие и мелочность коммунистической государственности. Очевидной стала не ее лживость, а ее ничтожность.

Я не стал после этого активным борцом с режимом, отнюдь. Я не посетил ни одного митинга и не подписал ни одного воззвания. Но в моем личном пространстве это государство и все его вожди, включая и самого Горбачева, перестали существовать. Я утратил с ними связь. Когда ветер перемен снес их в историческое небытие, разлука с ними оказалась для меня по-лермонтовски «без печали». За спасение такого режима я не был готов отдать и гроша.

Политическая роль Чернобыля как одного из важнейших триггеров крушения советского режима до сих пор недоисследована и недооценена. Но, может быть, именно поэтому одноименный голливудский блокбастер спровоцировал в нынешней Москве такую нервную реакцию. Никто не любит погружаться в воспоминания о будущем.

Вплоть до сегодняшних дней небо над Кремлем было безоблачным. Стабильность путинского режима прочно покоится на трех китах. Первый кит — ностальгия по имперской государственности. Это был первый мощный социальный запрос измученных безвременьем и смутой 90-х масс, на который Путин дал ответ, построив свою собственную «вертикаль власти». Второй кит — энергичность и харизма вождя. Это был второй по силе запрос со стороны общества, униженного самим только видом распадавшегося на запчасти Ельцина, стремительно догонявшего на рубеже веков Брежнева и Черненко. На этот запрос Путин ответил культом своей вечной молодости (Путин на коне, Путин в реке, Путин в самолете и так далее). И, наконец, третий кит — жажда величия, подогреваемая «версальским синдромом». Эту жажду Путин утолил Крымом, а теперь держит всех в тонусе изнурительной войной с Западом.

Путин прекрасно понимает, на чем на самом деле держится его власть, и поэтому тщательно оберегает своих «китов», своевременно и обильно их подкармливая. До сих пор их безбедному существованию практически ничего серьезно не угрожало. Что бы ни случилось в русском аквариуме, Путин каждый раз выходил из него сухим и весь в белом. Но с приходом в Россию третьей волны короновируса температура воды в этом аквариуме стала довольно быстро повышаться, и теперь могучие «киты», удерживающие Путина на поверхности русского мира более двух десятилетий, рискуют в нем свариться.

Осторожно предположу, что пандемия коронавируса, не представлявшая в течение полутора лет никакой политической угрозы для режима, может обернуться путинским Чернобылем.

Не обязательно, но при определенных обстоятельствах — вполне. При этом трудности, по моему мнению, могут возникнут вовсе не в результате катастрофического сценария развития ситуации (уровень заболеваемости, коллапс системы здравоохранения, резкий рост смертности и так далее), который может случиться, а может и не случиться, а вне всякой связи с этим сценарием и по причинам сугубо политического порядка, зарытым где-то глубоко в общественном подсознании.

Я не специалист, чтобы пророчить России неизбежное пандемическое фиаско, хотя оно и кажется весьма вероятным. Тут, однако, действует много случайных факторов, которые последних превращают в первых и наоборот. К тому же в России любое самое оглушительное фиаско может не иметь политических последствий, русский народ привык жить от одного фиаско властей до другого, вымещая зло не на правительстве, а на соседях. Все может быть очень печально, но ни в какой бунт против режима это не выльется. И это логично, ведь русский бунт, он в первую очередь — бессмысленный, а уж потом только — беспощадный. Истоки любой русской революции, как правило, обнаруживаются не столько в бедствиях народа, сколько в иррациональном поведении самой власти.

Я полагаю, хотя многие со мной и не согласятся, что Кремль первоначально среагировал на угрозу вполне адекватно, в чем-то хуже, в чем-то лучше других, но в принципе на среднем уровне. Откровенно говоря, за редким исключением провалились почти все правительства мира, как авторитарные, так и демократические. Конечно, в России бремя спасения населения быстро оказалось делом рук (кошельков) самого населения, отправленного в отпуск, но ничего другого от власти тут никто и не ждал — никогда хорошо не жили, нечего и начинать.

Так или иначе, но в России сделали вовремя какую ни есть вакцину, ввели какой-никакой локдаун и добавили хоть каких коек в больницы. По этим ли причинам, или по каким-то другим (фора в пару месяцев на старте, благоприятные погодные условия прошлой зимой, просто удача), но первые две волны пандемии в России оказались щадящими. Я пишу об этом без юмора, ориентируясь не на те цифры потерь, которые есть (они действительно выше, чем в большинстве других стран, но это пока мало кого волнует), а на те, которые могли бы быть и, к сожалению, скорее всего, еще будут. Ничего не остается, как повторить сакраментальное русское заклинание — а могло ведь быть и хуже.

Однако русский Бог, у которого, как заметил однажды Даниил Гранин, весьма своеобразное чувство юмора, подловил режим именно на «расслабухе», дождался, пока он с облегчением выдохнул, и только потом ударил под дых. И дело вовсе не в ожидаемых и возможных катастрофических последствиях третьей волны пандемии коронавируса в России, а в не связанной напрямую с этими последствиями психологической ловушке, в которую Кремль угодил сам по собственной глупой воле.

Медведь угодил в капкан, расставленный им самим для хомячков. Он из него, конечно, вырвется, но навсегда останется хромым.

Прокололись, как ни странно, на плохом знании того самого «глубинного народа», приручению которого посвятили без малого четверть века. Все почти о нем узнали, но главного в нем не поняли — за современным фасадом в нем прячется крепостной патриархальный крестьянин пушкинско-некрасовского разлива. Были, на самом деле, готовы к тому, что он не верит власти и научились этим пользоваться. Не были готовы к тому, что он не верит вообще никому и ни во что. Об это и споткнулись. Достоинства русского народа (с точки зрения режима) есть, увы, лишь продолжение его недостатков. В науку, в доказательную медицину, в статистику и даже просто в формальную логику он не верит так же, как и в честную власть.

Фатализм и терпение, с которыми «глубинный народ» веками переносил тяготы любого деспотического правления, распространяются, как выяснилось, и на все остальные стихийные бедствия, в том числе пандемии, засухи, паводки и прочие напасти. Народ в России в массе своей боится этих стихийных бедствий меньше, чем придуманных человечеством методов борьбы с ними, включая прививки. В России природе больше доверия, чем человеку. Этот культурный фундамент изначально делал Россию более уязвимой, чем европейские народы, в борьбе с угрозой, единственным адекватным ответом на которую являются пока только массовая вакцинация (если есть чем) и строгий карантин (в любом случае).

Ни того, ни другого «русская душа» оказалась не в состоянии принять. Вакцинация была встречена с подозрением, а ограничительные меры — с раздражением. И вовсе не потому, что люди не верили государству, а потому, что изначально в их подсознании был предустановлен культурный софт, который не предусматривает доверия никому. Ковид-диссидентство не было навязано массам, оно было их естественной реакцией на угрозу. С такими исходными данными больших успехов в борьбе с пандемиями добиться трудно, кто бы такой страной не правил. И это практически невозможно, если ею управляют альтернативно одаренные «универсальные менеджеры».

Вместо того, чтобы, понимая, где тонко, с самых первых шагов сосредоточиться на пропаганде ограничительных мер, вакцинации и элементарных гигиенических норм, власть решила поиграть в популизм. Она не столько боролась с обскурантизмом населения, сколько потакала ему. Как только прошел первый испуг, Кремль объявил о досрочной победе над пандемией и стал спешно сворачивать карантин под аплодисменты толпы. Параллельно госпропаганда начала массированный троллинг вакцин-конкурентов, не понимая, что тем самым подрывает и так минимальное доверие и к своим собственным препаратам. Это было тем более несложно, так как скороспелость отечественных вакцин, а также непрозрачность данных об их клинических испытаниях вызывали подозрения даже у тех, кто в принципе был за прогресс и за науку.

Население с радостью поверило в то, во что было готово верить, во что было выгодно верить и во что приятно было верить. Это еще сильнее расслабило Кремль. Чем больше Россия закрывалась политически, тем шире она открывалась эпидемиологически. В этом смысле Россия, особенно во время второй волны, была настоящим царством ковидной свободы, Меккой ковидоотрицателей и иконой антипрививочников. Европейский обыватель мог только мечтать о такой жизни — рестораны, театры, курорты. Собянин какое-то время портил этот пир русского духа своим занудством в Москве, но и он, в конце концов, построился в шеренгу. Люди радовались, а власть все списывала на свой счет, упиваясь дешевым успехом и поощряя опасные заблуждения.

Но тут как гром среди ясного неба случилась третья волна, которую никто не ждал. Само по себе это не критично, если принять адекватные меры. Но как их принять, если население пребывает в полном расслаблении? Если объявить новый локдаун, то народ решит, что у него украли победу. Дилемма очень неприятная. Совсем ничего не делать нельзя, потому что ситуация полностью выйдет из-под контроля и люди начнут умирать десятками тысяч в неделю. Но теперь уже добровольно никто ничего делать не будет. Значит надо воевать с массой, чего Кремль делать очень не любит. Угроза сегодня не в том, что люди возмутятся количеством смертей, а в том, что они возмутятся тем, что их начали принудительно «чипировать» и выгонять из ресторанов и магазинов. Кремль в очередной раз наступил на грабли, которые сам же и бросил в огороде.

Полтора года поддерживая и насаждая обскурантизм, власть исподтишка сеяла мифы о вакцинации, занималась шапкозакидательством и создавалa у массы ложное ощущение эйфории. Теперь Кремлю придется со всем этим бороться, применяя к ковид-диссидентам те же репрессивные меры, которые он привык применять к политическим диссидентам.

Но это значит, что Кремлю придется ссориться не с пресловутыми 14% (на что ему наплевать), а с «глубинными» 86%, то есть со своей социальной базой.

Это и есть путинский «ковидобыль».

В Кремле понимают, где грабли зарыты, и извиваются, как уж на сковородке. Пока одна башня требует немедленной поголовной вакцинации, другая заявляет о том, что такая мера нарушит «права человека» (уже смешно — хочется перекреститься). Но это кривляние бесполезно, погнавшись за дешевым пиаром, Кремль попал в западню. Дунула третья волна и крысоловка захлопнулась. Путинский электорат идет на прививку как на Голгофу, вспоминая вещие слова «Бесогона». И не сотни тысяч ненужных смертей, которых можно было избежать, а эту обиду и это унижение население предъявит режиму, когда придет срок.

Владимир Пастухов, «МБХ медиа»