Никогда не сдавайся

Эту швейцарскую волю мы не забудем.

Там была одна секунда, когда Ян Зоммер уже отбил пенальти Мбаппе, но судьи на ВАР еще не подтвердили главному судье в его наушник, что пенальти взят без нарушения, и в эту секунду все 120 минут игры, весь пот, кровь и слезы, вся боль и воля, все тонны терпения и мастерства — все встало в неустойчивом равновесии на остром кончике иголки. Но невидимый судья ВАР сказал два слова главному, тот кивнул, и Зоммер вдруг широко раскинул руки в перчатках с алыми ладонями и побежал в угол поля. А за ним вся команда в белом, ликующая, кричащая, почти сошедшая с ума от переживаний и от того, что сделала.

Не забудем сжатый кулак и бешеные от злости глаза Сеферовича, не забудем ходящую ходуном после беспрерывных рывков грудь Гаврановича, не забудем упорную непрестанную работу Цубера на краю, когда он таранил и терзал французскую защиту, и яростные речи капитана Джаки, в перерывах собиравшего команду в тесный круг, чтобы влить в нее силу биться, биться и биться.

Их воля была не только в том, что они не дали сломать себя трем роскошным голам, которые забили им Бензема и Погба.

В роскоши и мастерстве этих голов было послание, которое направляла им всемогущая и бесконечно уверенная в себе Франция: мы не просто убьем вас в этой игре, мы сделаем это виртуозно и изящно, так, что весь мир восхитится нашим мастерством, в то время как вы будете стоять в растерянности, переживая свою неудачу. Но швейцарцы не изменили себе в этом страшном испытании, не сбились в ответ на суету и чехарду, не бросились в навал и истерику в тот момент, когда противник, комментаторы, болельщики и весь мир уже считали их проигравшими, а игру сделанной. Огромная, почти нечеловеческая воля была в том, чтобы, проигрывая чемпионам мира 1:3 за четверть часа до конца матча, играть по-прежнему свою игру, не отступать от нее, не отступать от себя, вести неспешные розыгрыши в мелкий и средний пас и длить паузы перед пасами, не загоняя себя в панику мыслью о том, что в паузах уходят последние, последние секунды.

Есть выдающиеся финты, есть потрясающие удары, а есть невероятная пауза, которую сделал Джака, владея мячом в центре поля. Он длил и длил эту паузу, продвигаясь вперед и контролируя не только мяч, но и ситуацию, в которой впереди, в 30 метрах от него, двигалась, набирая скорость и вбегая в свободные зоны, швейцарская атака. И пас его на набравшего в центре скорость Гаврановича был ясен, прям и точен, как луч. И это было за 12 секунд до конца 90-й минуты.

Да, мы не забудем жест Дешама во время серии пенальти, когда он быстро поднял руку к губам и поцеловал кольцо на пальце. Какую молитву он в этот момент произносил, какой поддержки просил у жены, у семьи, у судьбы, у Бога? Мы не забудем лицо Петковича при счете 1:3, не забудем его благородной сдержанности и боли, с которой он смотрел на свою получившую ужасные удары и гибнущую команду. Ничего в этой игре забыть нельзя, вся она останется в памяти как одно великое произведение искусства: и прыжок Зоммера, спасающего Швейцарию после удара Жиру головой, и удар Комана в перекладину на последней минуте, и при счете 1:3 выход вперед, в линию атаки, Джаки, чья крашенная в белый голова вдруг замелькала в центре французской штрафной. Он пытался в одиночку прессинговать французских защитников и тем самым говорил своей команде: давайте! Давайте! Мы играем! Мы выиграем эту игру!

Недаром его имя — Гранит.

И крик Варана, который он испустил в одну из мучительных минут дополнительного времени, мы не забудем. Нет, не крик, а вопль или даже вой, исторгнутый из груди человека, который так настрадался душой и телом в борьбе, что больше не может терпеть. Не может терпеть этот мяч, этот бег, это поле, эту все никак не подходящую к концу игру и этих устойчивых в своем сопротивлении швейцарцев, которых бей, пинай, прессингуй, обыгрывай, разрывай и рви — а они не сдаются.

Это были 120 таких минут, в которые жизнь очищается от всего лишнего, суетного, дурацкого, а остаются только суть и смысл. Лица людей, играющих в мяч, были исполнены значения и благородства, как лицо Аканджи, который четыре тайма подряд противостоял Гризману, Погба и Мбаппе, но ни разу не проявил ни замешательства, ни суеты. Мы видели, как появилось шаткое, неуверенное чувство в глазах Родригеса, не забившего пенальти, но мы видели и то, как потерпевший неудачу человек собирал самого себя прямо на наших глазах в борьбе на краю. Эта игра была как кристалл, глядя через который, мы вдруг видим людей, явления и предметы в их сущности. И как светилась бутылочка воды в руке Яна Зоммера, когда он шел в ворота перед серией пенальти. А в руке Уго Льориса не светилась, потому что он обернул ее полотенцем.

Французы были очень хороши в своем высоком классе. Все им удавалось — контроль над мячом, тонкая и точная распасовка в атаке, прекрасные голы, в мастерстве исполнения похожие на остроумные цирковые номера. Всего этого вполне хватило бы для победы над кем угодно, и они это понимали. И поэтому в них была, как всегда, легкая вальяжность королей и самоуверенность молодых чемпионов мира, бесконечно уверенных в своем классе. Да, их техники, слаженности, сыгранности, мастерства хватило бы для победы в любом матче. Но не в этом.

В этом против них была Швейцария со всеми своими Альпами и озерами, в голубой прозрачной воде которых отражается небо немыслимой высоты.

В этом матче против них была сдержанная, спокойная, точная Швейцария часовщиков и производителей лучших в мире ножей, живущая не навынос, а для себя,

Швейцария скопидомов и банкиров, хранящая в своих подвалах несметные сокровища, Швейцария средневековых коричневых стен и Шильонского замка, помнящего бледный профиль лорда Байрона. Против них была Швейцария немыслимой свободы, где мнение одной деревни приводит к отказу от проведения Олимпийских игр, Швейцария немыслимой устойчивости, где на референдумы выносятся любые вопросы, Швейцария без гонора и понта, ни на кого не лающая из подворотни, а уравновешенно наслаждающаяся своим фирменным шоколадом, Швейцария, дающая приют и шанс беженцам-боснийцам и эмигрантам-косоварам. Я был в этой Швейцарии и помню дорогие крепкие ботинки ее идеально экипированных солдат, ухоженную Женеву, в своем спокойствии совсем не похожую на взбудораженную призраком больших денег и вечно перекладывающую бордюры Москву, и я помню ее озера и горы, просветляющие человека.

Гитлер не напал в 1940 году на Швейцарию, потому что боялся ее. У многих эта фраза вызовет улыбку и недоумение, но это так. Немногие знают, что летом 1940-го швейцарские летчики на мессершмиттах вели бои с немецкими на таких же мессершмиттах и сбивали их. Бесноватый ефрейтор с коричневым мозгом знал о швейцарском плане войны «Редут», который предусматривал, что армия оставит города и равнину и уйдет в горы, где были созданы склады с продовольствием и оружием. Этот план генерал Гризан сообщил офицерскому корпусу на лугу Рютли — том самом, где когда-то была создана Швейцарская Конфедерация. И там, в незыблемых Альпах, снежные и сияющие вершины которых видны с улиц и с трамвайных остановок швейцарских городов, эта небольшая, прекрасно экипированная, упорная армия будет сражаться годами, изматывая врага. И она сражалась бы годами, потому что уже заготовленный приказ генерального штаба имел пункт, в котором было сказано, что армия, уйдя в горы, не принимает и не исполняет приказы о капитуляции, от кого бы они не исходили.

Алексей Поликовский, «Новая газета»