Го-о-ол!

Четыре способа смотреть футбол.

1. Болельщицкий

По-настоящему я болел всего три раза в жизни. В первый раз — по политическим причинам за чехословацких хоккеистов, отомстивших советским за разгром Пражской весны — хотя бы на льду. Второй раз — из патриотизма за хоккеистов рижского «Динамо» времен Тихонова, особенно когда они играли и выигрывали у ЦСКА. Третий раз мотив был чисто эстетическим: голландский футбол эпохи Кройфа, который свободой и гением напоминал «Битлз».

С тех пор я ни за кого не болел, кроме самого футбола. Красота игры не зависит от победы, да и не нуждается в ней: ничья бывает прекрасна, как танго.

Лишенный азарта заядлых болельщиков, я не умею смешиваться с ними на трибунах и чувствую себя в толпе молчаливым изгоем. Поскольку мне не удается вписаться ни в одну когорту, я сдаюсь телевидению. Если верить его операторам, то стадионы заполняют полногрудые девицы, их раскрашенные в цвета национального флага кавалеры и другие экстравагантные персонажи. Одни в доспехах, другие с дьявольскими рожками, третьи, как это случилось со швейцарцами, с коровьими боталами. Русских болельщиков, если верить опоясывающей стадион рекламе, представлял «Газпром», что и к лучшему: на прошлом чемпионате они сидели в тельняшках и ушанках — не по погоде.

Телевизор — удобная футбольная машина, но у него есть субстанциальный порок: неизбежное насилие над зрителем. Мы видим то, что нам показывают. Футбол же не столько приключения мяча, сколько игра без него. Представим, что в шахматах, с которыми так любят сравнивать футбол, нам бы демонстрировали лишь ту фигуру, которой ходят.

Между тем тактику можно обнаружить, понять и оценить, глядя на поле сверху и целиком. Считается, что именно тут и именно так можно «прочитать» национальный характер команды. Дисциплинированный марш немцев от ворот к воротам. Бразильская самба, где каждый пляшет сам с собой, не отдавая мяча ни своим, ни чужим. Итальянцы, которые летучими мышами висят на собственных воротах и носят имена из галереи Уффици. Русские, хаотически передвигающиеся по слишком большому для них полю.

Но все это старомодная чепуха, восходящая к романам Жюля Верна с их вторичными национальными признаками. Стираясь повсюду, они не могли сохраниться и в футболе, ставшем космополитическим предприятием объединенной Европы. Здесь и только здесь разноязыкие миллионеры потом и кровью честно зарабатывают свои бешеные деньги на глазах у всех. Я люблю футбол и за это.

2. Геополитический

Футбол, конечно, война, но вроде казаков-разбойников: все понарошку. И если скосить глаза, то видишь наигранный патриотизм всего предприятия. Мы ведь сами для себя назначаем, что важно, что не очень, а что смешно. К тому же турнир, который должен определить лучшую команду Европы, не может этого сделать потому, что настоящие чемпионы играют в своих клубах. Профессионалы, регулярно совершающие чудеса, вроде Рональдо, давно денационализировались. Жители и герои Европы, они не замечают границ, говорят на ее языках, мигрируют, как рыцари на ристаниях и менестрели при королевских дворах. Встречаясь в самых разных комбинациях, но всегда на поле брани, они знают друг друга как облупленные, часто играют в одной команде и, отчаянно сражаясь, то и дело обнимаются с соперниками, как молодожены.

Зрителям это не мешает смотреть футбол, храня в уме политическую карту. Тающий суверенитет, который обладает все меньшим реальным смыслом, распускается декоративными цветами на ухоженной футбольной траве.

Только здесь обретает свежий смысл архаическая география, которая позволяет Шотландии играть с Англией, выступающей под своим, напоминающим об Айвенго флагом.

За это я люблю футбол еще больше. Особенно европейский, где целый континент, как в Древней Греции, играет по общим правилам с чужими, но все равно своими: «Как аттический солдат, в своего врага влюбленный». Вот и на этот раз остались за ойкуменой обе участвовавшие в турнире евразийские державы.

3. Мемуарный

Футбол требует тех знаний, которые можно приобрести только на поле, даже если оно размером с косой двор, ограничено мусорными баками, непроходимой лужей и глухой стеной с беззащитным окном. Штангами нам служили (плохо) портфели, мяч далеко не всегда был круглым (годилась резиновая кукла), зато правила были строгими. Три корнера — пендель, и вратарю разрешалось швырять песок в нападающего, если он торчал в офсайде. Это был бесценный опыт. Каждый раз, когда я смотрю большой футбол, я вспоминаю настоящий — мой.

Школьный стадион, взрослые ворота, даже судья — физрук Антон Макарович. Решающий матч столкнул мой 4-й «В» с 5-м «Б», который не только был на год старше (чудовищная разница), но и считался бандитским. В нашей табели о рангах это было равно соревнованию команды Лихтенштейна с Бразилией. Не соразмерив силы из-за брезгливости к мелюзге, наши соперники спохватились при счете 0:5 и пустились догонять, используя, мягко говоря, физическое преимущество. С нашей стороны противостоять им мог один хулиган и второгодник Максик, который в начальной школе считался мафиози и, наверное, стал им. Раскатав защиту, малоэффективной частью которой был и я, соперники забили четыре мяча. Победа висела на конце минутной стрелки, и Женька Устинов с непечатной кличкой и смертельной левой загонял мяч в аут, чтобы выиграть драгоценные секунды.

Мы победили, и я привез в Америку спрятанную от таможенников в Бресте грамоту, которой наша 15-я очень средняя школа отметила мое участие в торжестве. Честно говоря, я не помню, чтобы в своей спортивной жизни забил хоть один гол, но я навсегда понял, что он значит, и этот опыт, как любовь и жажду, нельзя симулировать. И за это я тоже люблю футбол.

4. Медитативный

Футбол — Пушкин спорта. Он так же прост и неисчерпаем. Чтобы объяснить его правила, хватит двух минут, а на офсайд укажут люди с флажками. Однако эта элементарная, как глагольные рифмы, игра требует особых навыков — и не от футболистов, а от зрителей. В Америке, например, она, как тот же Пушкин, не прижилась и тогда, когда все мальчики (и девочки!) научились гонять мяч с тем же самозабвением, что и мы. Но, в отличие от нас, вырастая, они изменяют настоящему футболу с американским или, того хуже, с бейсболом, который я считаю не спортом, а национальной хворью.

Так или иначе, американцы глухи к пению футбольных сирен и недоумевают по поводу нашей страсти.

— Даже тогда, когда появились телевизоры с объемным изображением, — пишут комментаторы в Америке, — ничего не изменилось: они все равно не могут загнать мяч в ворота.

Что делать, наш футбол им кажется бильярдом без луз, и я устал спорить. Но самое сложное для непривычного зрителя — непрерывность действия, требующего столь же неотрывного внимания. На поле нельзя поглядывать, только смотреть, пристально, будто на поплавок. Даже если вы не знаете, что происходит под водой и на скрытой от камеры части газона. Гол зреет весь матч, а случается в одну секунду, которую нельзя предвидеть, но можно смутно ощутить. А пока звездное мгновение не наступило, мы наслаждаемся узором. Казалось бы, бесцельное перемещение мяча от одного к другому завораживает точностью пасов. Они соединяют команду и ткут, будто парки, ткань игры.

Это гипнотическое зрелище выметает из головы сперва посторонние, а потом и все остальные мысли. Годами я учился этому, навещая зал для медитации дзенского монастыря. Но, как говорил наставник, практиковаться можно везде — и велел вообразить Будду с пылесосом.

Я предпочитаю футбол. Опустошая голову, очищая душу, в которую буддисты, впрочем, не верят, он связывает тебя с происходящим на поле напрямую — без посредства рефлексирующего сознания. И тут забивают гол, взрывающий медитативную сосредоточенность и замещающий ее чистым, беспримесным восторгом. Такое надо заработать, а не цедить, как спитой чай, в повторе.

Вот за что я люблю футбол. Кто победил? Какая разница.

Александр Генис, «Новая газета»