Писатель Саша Филипенко: Протест трансформировался, мы в хорошем темпе

Начался второй этап.

Год назад, в ночь с 9 на 10 августа, в Беларуси начались акции протеста в связи с объявлением итогов президентских выборов и официальным объявлением победы Александра Лукашенко. Больше всего людей возмутили заявленные 80 процентов голосов, якобы отданных за переизбрание президента, находившегося тогда у власти почти 30 лет.

С этого дня протест стал общенациональным. Как теперь, год спустя, видится белорусская революция и как она поменяла гражданское общество?

Корреспондент «Радио Свобода» в Минске расспросила об этом белорусского писателя Сашу Филипенко.

Сашу Филипенко знают как в Беларуси, так и в России. Самые известные его романы — «Бывший сын», «Красный крест», «Травля», «Возвращение в Острог». Романы писателя переведены на многие европейские языки.

На благотворительном аукционе в помощь репрессированным деятелям белорусской культуры были проданы выставленные писателем три издания его книг (французский перевод «Травли», немецкое и японское издание «Бывшего сына»).

Сейчас Филипенко живет в Женеве, а в студенческие годы из Минска переехал в Санкт-Петербург, где окончил магистратуру факультета свободных искусств СПбГУ.

Недавно он написал текст к ролику «День большой пробки», в котором есть ожидание победы белорусов над авторитаризмом и надежда на возвращение в страну тех, кто вынужден был ее покинуть.

— Каким для вас был этот год, после того, как в Беларуси начались протесты?

— Год был очень разный. Было счастье, воодушевление, заблуждение. У меня у самого было заблуждение. Я думал, что все, мы выиграли, победа очень близка, вот-вот все поменяется. Потом наступила обратная реакция, начались репрессии.

С одной стороны, я представлял, что власть будет действовать именно так, с другой стороны, мне казалось, что до этого не дойдет. Милиция и армия должны быть с народом. Я думал, что они в сентябре перейдут на сторону народа.

Мы увидели две разные группы белорусов. Одну — удивительную, прекрасную, солидарную, а вторую, вымирающий вид динозавров, которые сражаются за свое существование любыми способами, потому что понимают, что в будущем им нет места.

Это и силовики, и пропагандисты, и чиновники, которые выслуживаются, понимая, что им нужно для этого постоянно двигаться в прошлое.

Каждый день в этом году нам что-то дарил. Мы наблюдали за тем, как просыпались разные группы белорусского общества. Мы видели пенсионеров, врачей, студентов, рабочих.

Солидарность, пробуждение. В 2010 году я понимал, что вокруг меня гораздо меньше людей, обретших готовность что-то изменить. Мы выходили тогда, как мне кажется, чтобы с ума не сойти, найти лица людей, чтобы не поверить в весь тот абсурд, который происходил в Беларуси.

На площади в 2010 году было тысяч 50. Тогда казалось, что это очень много. А здесь вышла вся страна. Я уже не чувствовал себя в оппозиции, а просто частью гражданского общества.

— Сейчас, по прошествии года, этот раскол ощущается так же остро? Есть потребность склеивать это общество?

— Невозможно его склеить сейчас, когда репрессии, столько политзаключенных и постоянные суды. Склеивать нужно будет после победы и перемены, нам в любом случае придется это делать, потому что люди, которые работали на Окрестина, продолжат жить с нами в соседних домах.

Не думаю, что все они попадут под люстрацию, вряд ли всех найдут. У нас будет посттравматическое общество, как в Германии. Нам придется разговаривать с теми, кто нас уничтожал. И говнюки-пропагандисты будут ходить с нами по одним улицам. Это будет следующий шаг.

А для начала нам нужно любыми способами освободить ребят, которые находятся в тюрьмах, и провести новые выборы. Я не представляю, как сейчас можно закрыть глаза, сделать вид, что ничего не было, и зажить заново с этими соломенными шляпами и тракторами.

Это невозможно. Может быть, я опять ошибаюсь. Мне почему-то кажется, что людям, которые остались в стране, виднее. Мы же говорим о гуманитарной катастрофе. Мы недавно задавались вопросом, как подсчитать, сколько людей покинули Беларусь? Это невозможно.

Сотни тысяч уехали. Молодежь, врачи, спортсмены, политики. Чем дольше будет продолжаться конфликт, тем больше вероятность, что эти люди никогда не вернутся.

Ведь они обрастут новыми связями, друзьями, работой, живя в новой стране. Дети начнут ходить в школу. Как это склеить? Я, например, сейчас не могу находиться в Минске. Из моих семерых близких друзей в Минске остался один.

— В какой мы точке протеста? Я слышу его, он рассеян в воздухе, как туман, поэтому и точку определить довольно трудно.

— Протест никуда не ушел, он трансформировался. Мы в хорошем темпе. Противостояние продолжается. Перерыв закончился. Начался второй этап. Очень все понятно. У одной стороны есть оружие, а у другой стороны нет оружия и нет желания брать его в руки.

Но у меня нет опыта свержения власти и борьбы с вооруженными головорезами. Как и у большинства белорусов. Каждый действует как может. Все мы должны придумывать какие-то новые способы борьбы с этим режимом.

В любом случае общество умнее тех дедов, что остались у власти, использующих старые и понятные методы насилия. На их стороне нет талантливых людей — ни талантливых журналистов, ни политиков, вообще никого талантливого.

Они просто загнаны в угол и отстреливаются. Рано или поздно протесты начнутся снова. Просто сложно жить в стране, из которой уезжают врачи, например.

Кто будет лечить людей? Вы отведете ребенка к специалисту, про которого вы не знаете — он занимает свой пост, потому что он действительно врач или он единственный, кто остался?