Медицинская эмиграция из Беларуси в историях пяти врачей

Беларусь переживает небывалый отток квалифицированных кадров.

Раньше врачи уезжали от низких зарплат и отсталой системы здравоохранения, в последний год чаще по политическим причинам.

Угрожая перебравшимся за границу медработникам, Лукашенко обещал, что «назад они не вернутся». «Медиазона» поговорила с пятью врачами, покинувшими страну за последний год — о ковиде, протестах, репрессиях, жизни на чужбине и планах на будущее.

Алексей Белостоцкий . 32 года, работал урологом в 4-й Городской клинической больнице Минска. Переехал с женой в Чехию.

Виктор Залипский. 39 лет. В прошлом — военный врач. Последние 10 лет работал врачом-радиологом в минском городском онкодиспансере. Работает в Польше.

Валерий Лыщик. 47 лет. Работал в Гродненской областной клинической больнице врачом-анестезиологом, потом — завотделением реанимации. С декабря 2020 года в польском Щитно.

Ника Сяхович. 28 лет, работала анестезиологом-реаниматологом в 5-й ГКБ Минска. Сейчас в Польше.

Игорь Таболич. Военврач, служил в 5-й бригаде спецназа в Марьиной горке. После увольнения работал анестезиологом-реаниматологом в 1-й ГКБ Минска. Работает в Москве.

Ковид

Валерий Лыщик

Я могу сказать про статистику, когда я там работал — эта статистика была полностью неадекватной, примерно как выборы кое-кого в 2020 году. Она бралась непонятно откуда. Это абсолютно взятые из воздуха цифры, по моему мнению. Посыл пошел сверху, что у нас от ковида не умирают. Соответственно, все смерти — «от ряда хронических заболеваний».

«Люди боятся. Поэтому я им хочу сказать следующее: у нас в стране не умер ни один человек от коронавируса. Ни один! Они умерли от букета хронических болезней, которые у них были. Специалисты ВОЗ, они это видели. Это сердечно-сосудистая недостаточность, дыхательная легочная недостаточность. В комплекте. И сахарный диабет. А потом еще там такие диагнозы, что я прочитать даже не могу. И добавляется коронавирус». Александр Лукашенко, 17 апреля 2020 года

Виктор Залипский

Онкодиспансер вступил в борьбу с ковидом один из первых по всей Беларуси. Нас, диагностов, было человек пять. Нас полностью сняли с наших должностных обязанностей, корпус перепрофилировали под ковид.

Когда официальная статистика по всей Беларуси была десять человек, только в нашем отделении лежало 120. Все эти койки заполнились за три дня. По статистике умершие начались, когда умер актер в Витебске. Пришлось рассказать. А у нас уже в первые дни были умершие.

Как-то вечером я был на ночном дежурстве. В вайбере у меня есть группа одноклассников. Кто-то не очень удачно пошутил по поводу ковида. Ну, и я написал: приезжай ко мне в отделение, у меня тут 120 человек лежат, вместе посмеемся.

Пятиминутная пауза. И потом мне уже начали в личку писать. Один из людей был немного знаком с представителем Wargaming, которые больше ста тысяч отдали министерству на закупки средств защиты. Он попросил у меня список того, что нам надо. 

Перезвонил на следующий день, сказал, что все директора на удаленке, а чтобы им принять решение, надо как-то сойтись — это все сейчас будет проблематично. Он говорит: «Давай вот то, что ты написал, мы опубликуем где-то в соцсетях от твоего имени?».

Я согласился, хоть и понимал, что это может мне как-то откликнуться. На следующий день главврач вызвал к себе. Я объяснил ему ситуацию. Он мне сказал, что у нас денег полным-полно, но мы не знаем, у кого это закупать. Меня назвали саботажником, замглаврача сказала: «Его необходимо убрать, а на его место поставить беременную женщину».

В итоге мои ребята собрали деньги, я сам нашел людей, которые продают защитные комбинезоны, раздал им все это. Я сказал: меня вызвали, но мне на это все похер. 

До сих пор у меня остались где-то около десяти очень хороших американских комбинезонов — даже в группе «Белые халаты» предлагал бесплатно их отдать, если со мной свяжется заведующий отделением, а не просто какой-нибудь Вася, который будет потом в гараже красить машины. Может быть, люди боятся их брать, может, не верят.

Игорь Таболич

В условиях нашей пропаганды тяжело давать реальную статистику, реально показывать, что мы проигрываем. Мы же привыкли везде по телевизору побеждать. А в данной ситуации мы проигрывали просто разгромно — ковидная смертность являлась показателем бездействия и неэффективности руководства. Это всем очевидно. Как и любая статистика в нашей стране — красивые цифры, а за ними абсолютная пустота.

Это вынудило тогда меня написать статью на портал TUT.by. Был моральный прессинг, но он довольно быстро прошел. На самом деле, увольнялся из больницы я не столько из-за этого, сколько [потому, что] понимал — в этой системе я больше работать не буду.

Главный врач принес мне 30 рублей в мешочке — типа как Иуда Искариот. Принес этот мешочек, но я не оценил его юмор — я позвонил в РУВД и сказал, что у меня попытка дачи взятки. Приехал СК, моего главврача забрали в ОБЭП.

Следователь мне сразу сказал: скорее всего, мы ничего здесь не найдем, потому что он никакие условия не выдвигал, то есть как взятку расценить тяжело. Но они в любом случае его допросили — прислали протокол допроса, где он рассказывает, что собрал эти 30 рублей, сшил мешок и принес мне «в качестве негативного отношения».

Надо понимать, что мой главврач — это важный депутат парламента Дмитрий Шевцов. Плюс он еще был председателем избирательной комиссии по городу Минску. Хотя на самом деле как руководитель он был довольно неплохой до выборов, с ним можно было адекватно работать.

Выборы

Алексей Белостоцкий

Видя, как это все происходит, как с коронавирусом власти врут, подделывают количество зараженных, умерших… Это начало уже возмущать! И потихоньку, как снежный ком, оно все накатывалось, увеличивалось. Я ходил на митинги Тихановской. Мы ходили, когда был под министерством здравоохранения митинг.

9 августа я был в Могилеве, потому что я там прописан и там голосовал. Я, брат, соседи — все пошли с этими белыми браслетами. Все как положено: проголосовали, сфотографировали, отправили в «Голос».

Вечером я поехал в Минск. Приехал домой очень сильно уставший, лег спать. Я тогда жил в районе станции метро «Кунцевщина», слышал хлопки где-то в центре, в той стороне. Я думал, это какие-то салюты.

А когда пришли на работу в понедельник 10-го и увидели по интернету, что происходит… 10-го числа мы были на «Пушкинской», когда застрелили Александра Тарайковского. Только мы подъехали, там начали кидать гранаты светошумовые, и мы ушли.

Врачи в большинстве своем — нормальные адекватные вменяемые люди. Среди медсестер, скажем так, было, что они что-то не понимали или не хотели понимать. А врачи все понимали, что выборы сфальсифицированы, что это ******** [моральное разложение] будет продолжаться.

Виктор Залипский

К нам пострадавшие не поступали, потому что у нас другой профиль. Я бывший военный врач. Мне ребята с военного госпиталя присылали фотографии пострадавших после всех этих минно-взрывных травм. Такая травма или пулевое ранение — как правило, гражданские врачи не знают… 

Да, конечно, они лечат, но по уму это надо вести в военные госпиталя, где люди знают, что такое боевая травма. Военный госпиталь работал и днем, и ночью в тот момент. Много очень везли в какие-то госпиталя КГБ, МВД, министерства обороны.

Ника Сяхович

9 августа я, как и все, сходила на выборы. Так как не было интернета, я тоже не знала, что происходит. У нас с утра 10 числа был обход администрации — выясняли, сколько коек в реанимации мы можем освободить под экстренные травмы. Но на моем дежурстве к нам в реанимацию никто не поступил.

11 числа я пошла домой, и это было мое последнее дежурство перед отпуском. Весь отпуск я посвятила акциям — я продолжала ходить с коллегами, мы вставали в цепь солидарности, ездили к Минздраву.

Я продолжала работать, причем в плане работы нареканий не было. Проблемы начались в октябре прошлого года — я сняла видео, как у нас в ординаторской главврач пришел проводить обыск.

Валерий Лыщик

Мне предложили уйти с заведующего отделения и стать просто врачом. Я написал [заявление], и потом мне как-то через пару недель сказали, что в Польше нужен анестезиолог, чтобы работать врачом по каким-то упрощенным программам. Я был в апатии, на распутье — не хотелось работать на этот режим; я никогда не рвался куда-то ехать, но мне предложили. И я понимал, что ко мне будут вопросы.

В декабре я уехал в Польшу. Все, что мне обещали, все сделали: мне дали бесплатное жилье, питание, работу.

Ника Сяхович

Я веду активную жизнь в социальных сетях, обычно не скрываю то, что думаю. Считаю, что пострадала именно из-за этого. В июне меня уведомили, что больница со мной не продлевает контракт. Я спокойно отрабатывала до конца контракта, не думала, что буду делать дальше. Но обстоятельства сложились так, что мне пришлось экстренно покинуть страну.

25 июня я собиралась на ночное дежурство, и ко мне по адресу прописки пришли люди в штатском. Я не проживала там несколько лет. Понятное дело, я сразу поняла, что дело не очень хорошо — просто так сейчас не приходят спросить, все ли у меня в порядке. Поэтому я сразу позвонила на работу, поменялась дежурством и решала в ближайшие минуты, что делать дальше, созвонилась с несколькими адвокатами.

В тот момент, когда я была на телефонах, начали звонить мне в дверь. Я не открывала, затаилась в квартире. Они постояли, позвонили минут десять-пятнадцать, я активно в это время собирала рюкзак. Но они ушли, и мне удалось выйти из квартиры. Сразу же с рюкзаком двинулась в сторону из города, а потом уже и из страны.

Это было после того, как я снимала Азаренка в метро. Мне независимо друг от друга адвокаты сказали, что причина в этом, и, скорее всего, от меня захотят какого-нибудь извинительного видео.

Я знаю, что после этого [побега] приходили на работу к главврачу — не ко мне в отделение, а в администрацию. Я знаю, что были запросы в поликлинику, нахожусь ли я на больничном. Но связаться со мной или с моей семьей вообще никто не пытался. Мне уже неинтересно, что там было — не думаю, что мне хотели вручить букет цветов за то, что я популяризировала такую личность, как Григорий Азаренок.

Я сначала уехала в Украину, потом прилетела в Польшу.

Виктор Залипский

Я состоял в «Белых халатах», я был активным. Администратор создал отдельную группу, она называлась «Медсовет», в которую входил Мартов, Очеретний. Нас в общей сложности было человек 20 со всей Беларуси. Она себя позиционировала таким образом, чтобы сделать независимый медицинский профсоюз.

Мы были как лидеры от своих лечебных учреждений. Но в итоге админ написал, что в этой же группе находится [министр здравоохранения Дмитрий] Пиневич. Это было как раз после того, как уволили [директора РНПЦ «Кардиология», академика Александра] Мрочека.

Я его не знал никаким боком, но эта ситуация была вопиюще некрасивой, плевком в душу от страны и министра. Я понимаю, что это не его решение, но это в итоге сделал он. И я написал большой пост: типа все вопросы о независимом профсоюзе мы сможем рассматривать только тогда, когда будет изменена вся политическая верхушка, включая и медицинскую иерархию.

Спустя два дня он представился, но сказал, что был в командировках и не мог два слова написать. Некоторые, когда узнали, что там находится Пиневич, вышли из группы. Я там пробыл еще полторы недели и тоже вышел.

Я выходил на все акции, вообще на все. Я много раз убегал от силовиков. В конце прошлого года взяли кого-то из нашего онкологического диспансера, и я перед работой на следующий день захотел собрать [коллег] постоять с плакатами - понимал, что если десять минут постоять, то нашей безопасности ничего бы не угрожало. 

Я это разослал по телеграму своим ребятам, и, возможно, что-то говорил в кабинете. Буквально через 20 минут замглавврача меня вызвала и сказала, что все те, кто выйдут, будут уволены. Мне дали понять, что меня прослушивают.

После этого случая я стал более расчетливый. Выходить-выходил еще, но сильно активных действий уже не было. Как-то я спокойно относительно жил два-три месяца.

15 марта я приехал на квартиру в Уручье, где жил, заглушил машину, и тут с обеих сторон в мою машину вломились неизвестные люди. Меня скрутили, вытащили из машины. Это была так называемая группа захвата. 

Минут через 15 приехал оперуполномоченный со своим коллегой. Беседа началась с удара мне в лицо, надели на меня тут же наручники и повели на обыск. Тыкали мне какой-то кипой бумаг — распечатка была еще с августа месяца всех моих высказываний. Мне сказали, что меня минимум два года ждет тюрьмы.

Забрали мобильные телефоны, скачали информацию с ноутбука, из телеграма, но сам ноутбук не тронули. Потом повезли меня по второму адресу в Новую Боровую, но там квартира без ремонта, там обыск занял буквально пять минут. 

Слава богу, что мы съездили туда, потому что единственные доказательства, что я подвергался репрессиям — это фотографии с камер наблюдения в Новой Боровой. Там меня ведут в наручниках. Это все заснято.

В Боровлянском РОВД меня после всех этих дел вызвали два опера — один из них, который меня ударил. Он сказал: «Ты тот из ста, у которого есть хоть какая-то позиция, за что ты выходишь, борешься. Потому что все остальные, кого мы ловим, мы их не понимаем». Они уже типа прониклись — но, возможно, это такой ход психологический. Я всему этому не верю.

Отвезли меня домой и по дороге сказали, что в ближайшие пару дней со мной свяжется следователь и вызовет на допрос. Они даже просили, чтобы я никому не рассказывал, что они меня не закрыли, потому что им за это могут дать по шапке.

Я взвесил все за и против и на следующий день сходил на работу. Работать уже не мог. Была мысль позвонить в СК и в неформальной обстановке узнать, что мне светит. Но все-таки купил дорожную сумку, сделал пломбу в зубе и никому не звонил — понял, что даже если я приду, то могут мне дать подписку о невыезде, и тогда уже финита ля комедия будет.

Еще находясь в Беларуси, я связался с некоторыми людьми из Киева, через них — с киевскими фондами и вылетел.

Уволен я был за прогул, о чем сделана соответствующая запись в трудовой.

Несмотря на то, что отец ходил к главврачу с моим заявлением об увольнении по соглашению сторон. Главврач заявил отцу, что он будет вызывать милицию для моего розыска.

Алексей Белостоцкий

1 сентября у меня было дежурство с 15:00 до восьми утра следующего дня. Я приехал домой, поспал. Где-то вечером мне позвонил отец и позвал в баню.

Подъезжая к станции метро «Пушкинская», я увидел там скопление людей. Я припарковался возле кинотеатра, пошел спросить, нужна ли кому-то помощь. Заметил, что люди убирали песок. Ну, я присоединился — думал, помогу сейчас и поеду.

Там были сотрудники в форме, но без опознавательных знаков. Один из них довольно грубо общался с людьми, которые убирали песок. Когда он на кого-то пытался наезжать, я просто к нему подошел и попросил представиться. Он начал: «А ты кто такой?», потом со спины ко мне подошел и сказал: «Сегодня ты домой не вернешься».

Я с ним так пререкался еще несколько раз. А потом услышал женский крик и увидел, что в мою сторону движется около десяти ребят крепкого телосложения в гражданской одежде, в масках, в кепках. Меня люди обступили кольцом, но они меня вывели, под руки подхватили и подвели в бус. Там был человек в форме и два по гражданке, и один из них сказал: «Закрой шторки». Я понимал, что сейчас начнется.

Я сказал: «Ребята, я доктор, не выламывайте руки». Но для них эта фраза, наоборот, была как красная тряпка для быка. И они начали с еще большим остервенением выкручивать мне руки, начали меня дубасить. Дубасили практически до момента, когда мы приехали во Фрунзенское РУВД.

В РУВД меня завели внутрь, в какой-то момент положили на пол и два раза ударили по голове. Сначала с левой стороны, потом с правой. От ударов очень сильно разболелась голова, я закричал, чтобы мне дали обезболивающее. Дежурный такой: «Ага, уже бегу за лекарствами».

Потом я уже сел, начали типа опрос. Периодически пытались меня убедить в том, что Тарайковский - уголовник, потом поняли, что это бесполезно, и перестали. У меня очень сильно спина болела, я просил вызвать скорую, они сказали, что в моем случае она не положена. 

Мне принесли на подпись протокол, там было написано совершенно не то, я начал исправлять. Меня окружили человек пять-шесть и начали: мол, вы понимаете, что своими исправлениями себе срок увеличиваете? Я говорю: «Ерунду я подписывать не буду, если надо сесть в тюрьму, я сяду». После этой фразы они разошлись — наверное, поняли, что это бесполезно.

Меня отвели в туалет, я помочился кровью. Сказал, что мне нужна скорая. Они ответили, что сейчас отвезут [на Окрестина], и там вызовут. В итоге скорую мне в тот день так и не вызвали.

На следующий день ко мне пришел медработник, сказал, что есть подозрение на перелом, надо скорую. Это было утром. Ближе к обеду мне стало хуже, начало рвать, мне померяли давление, дали таблетку, сделали укол. И повели на так называемый суд по скайпу.

Когда подошла моя очередь, мне было настолько плохо, что я не мог даже голову поднять. Мне говорят: «Вы понимаете, где находитесь?». Я говорю: «Я понимаю, где я нахожусь, но прошу отложить заседание по причине здоровья». Судья сказала вызвать скорую.

Меня повезли в больницу скорой медицинской помощи. Там я пробыл около недели. Главврач с начмедом приходили, поддержали, помогли с консультацией. Сказали, мол, сколько надо времени, восстанавливайтесь. Коллеги тоже передавали фрукты, овощи, торты, все такое.

У меня была закрытая черепно-мозговая травма, переломы стиснутых отростков поясничных позвонков, ушиб почки и разрыв барабанных перепонок. И ссадины, ушибы.

После больницы я должен был прийти на контроль. Мне сказали, что на правой барабанной перепонке нужно делать операцию. В своей больнице меня согласились взять, но перед госпитализацией мне пришла смс, что на следующий день будет суд. У меня было два протокола: по 24.23 и 24.3.

Я рассказал об этом адвокату, тот подал бумаги, и меня не трогали, пока я находился на лечении. Еще когда я был в БСМП, кто-то из коллег написал, что есть такая программа помощи пострадавшим беларусам в Чехии. Я подал заявку, предоставил документы, меня взяли, помогли сделать визы. 5 октября уехал на реабилитацию в Чехию.

Сразу уехали вместе с женой. Я думал, если будет операция, если я буду в бессознательном состоянии на операционном столе, чтобы она могла за меня принять решение.

У меня не было понимания, что будет эмиграция. Я понимал, что нужно время, чтобы, во-первых, восстановиться, а во-вторых, думал, что пока уеду, в стране, может быть, что-то поменяется.

За границей

Алексей Белостоцкий

Когда я приехал, было обследование. Меня отвезли к лору, посмотрели уши, с ними было все в порядке. Потом было обследование позвоночника, почки, началась реабилитация. Реабилитолог смотрел, растягивал, показывал, как правильно делать упражнения, чтобы мышцы потихоньку начинали восстанавливаться.

Я не могу сказать, что реабилитация закончилась — до сих пор есть боли, приходится делать упражнения, лежать на полу, вытягивать позвоночник.

Программа подходила к концу, и в конце ноября у нас спросили: «Вы готовы остаться в Чехии?». Мы сказали, что, наверное, все-таки останемся.

Мы подготовили документы, написали заявление, я рассказал свою историю, в марте нам сказали, что все одобрено. У нас забрали беларуские паспорта и выдали временное разрешение на пребывание в Чехии. 

У нас пока нет чешских паспортов, но в скором времени — меньше года — они будут. Это не гражданство. Это документ, который дает право поселиться на территории Чехии и передвигаться по территории всего Евросоюза и в Украину ту же.

Ребята из фонда помогли финансово, пока я не устроился на работу. Но когда я получил свою первую зарплату, все оставшиеся деньги фонда, около 30%, я перевел обратно.

[Найти работу] нам помогало МВД Чехии. Так сказать, мы находились под их патронажем. Работу нашли в конце мая, переехали в другой город, и 1 июля я пошел работать. Сначала как санитар, а потом перевелся на должность врача-уролога.

У жены были проблемы с подтверждением диплома, ее специальности здесь нет, и она решила, что здесь доктором работать не будет. Она по специальности рентгенолог, а в Евросоюзе есть только радиолог, это более широкая должность.

Мы проходили начальные курсы чешского, потом нам выделили квалификационные программы — когда мы решили, что остаемся.

Чешский, скажем, такой своеобразный язык. Я бы не сказал, что он тяжелый, но он бестолковый. Мы с супругой планировали уехать в Польшу и мы учили польский язык. В польском все намного проще, в чешском — ни хрена. И вот это, конечно, подбешивает.

Валерий Лыщик

С мая месяца я начал работать анестезиологом — и в ковидном госпитале, и в обычном госпитале. Полгода был без семьи. Сейчас мы тут живем [вместе]. Я работаю, жена тоже учит язык потихоньку, готовиться к сдаче экзаменов на подтверждение диплома врача. Ну и дети пошли в школу. Польскую уже.

У нас тут небольшая больница. Тут есть семья беларусов из Гродно, которая мне в свое время предложила приехать. Языковой барьер? Простой польский язык обывательский — он понятен, но что касается медицинского, он свой. Если пневмония, то по-латински это Pneumonia, по-английски Pulmonitis, Pneumonia, а по-польски это — zapalіenіe płuc.

Сложность адаптации — именно в терминологии. Как в любой другой стране, есть свои особенности. У нас в Беларуси была система: каждый день консилиумы, обходы всех профильных специалистов, завотделений, кафедральных работников, замглаврача. 

А здесь врач анестезиолог-реаниматолог больше сам должен делать. В интенсивной терапии тут от тебя никто не требует консилиум собирать. Ты сам врач — ты можешь назначать все, что нужно.

Медицина — она у них лучше в плане оснащения и расходных материалов. Для профилактики внутрибольничных инфекций — перчатки, маски, катетеры одноразовые. Это соблюдается. Ты подошел к пациенту в перчатках, поработал, выбросил, надел новые перчатки, пошел к другому пациенту. Не знаю, как насчет уровня жизни, мне пока сложно сказать, но зарплата выросла в разы.

Во всем мире врачи считаются элитой, соответственно, с высокими доходами. В Беларуси врач — даже не средний класс.

Виктор Залипский

От фонда Free Belarus Centre я жил в хостеле, потом еще получилось на две недели снять квартиру от другого фонда — «Дом прав человека». Потом я связался с рекрутами из Польши, которые занимаются трудоустройством врачей и, побыв полтора месяца в Украине, в начале мая поехал в Польшу. Мне обещали работу в местечке под названием Колобжег — это курортный город на берегу Балтийского моря, рядом с Гданьском, очень крутое место.

В пятницу я приезжаю. Проходят выходные, и в понедельник мне сказали: извините, но на ваше место какой-то поляк давно претендовал, просто об этом никто не знал.

После этого я разослал резюме во многие госпиталя, но они, оказывается, не работают по резюме. Здесь, в Польше, работают исключительно с рекрутами, агентствами.

Я через агентство съездил в несколько городов. Некоторые просили показать, что я умею делать, некоторые только по моему CV согласны были меня взять. Взвесив все за и против, я решил выбрать тихий и спокойный городок в 80 километрах от Варшавы.

Я еще не работаю, но вроде как должен скоро выходить на работу. Пока польский язык я вообще не знаю, хожу к репетитору.

Сейчас все врачи [из Беларуси], которые здесь, устраиваются по упрощенной программе — нам дается пять лет на сдачу всех экзаменов, чтобы наш статус приравнялся к врачам с польским дипломом и сертификатом европейского уровня. 

Врачи, которые приезжают в Польшу, получают в среднем где-то 6 500 тысяч злотых грязными, но сюда не входят дежурства. Они оплачиваются отдельно. Как правило, дежурства составляют еще более 50% от зарплаты.

Как только люди понимают, что их уровень польского языка позволяет брать дежурство, то за каждое ночное дежурство доплачивается примерно 300 долларов. А таких дежурств в месяц может быть четыре-пять. Если у тебя польский на хорошем уровне, то ты как начинающий врач можешь получать где-то 3 тысячи долларов чистыми. Потом, когда ты сдашь все экзамены, у тебя увеличится зарплата.

Все врачи, которые работают в Польше, оформлены как ИП и заключают договора с больницами. Зарплаты могут составлять по 10 тысяч долларов чистыми. Сейчас уже из Польши особо никто не едет в Германию.

Я врач-радиолог. Тут на радиолога учатся четыре года, а мое становление в Беларуси занимало четыре-пять месяцев плюс курсы, в общей сложности около года. Мне сказали, маловато, но вроде как берут. 

Даст бог, получится сдать экзамены — потому что я как военный врач очень много времени провел в лесах, полях, бегая с автоматами и занимаясь всякой херней. Но я не один такой — будем обучаться, сдавать экзамены.

Игорь Таболич

[В начале сентября] я вышел с Окрестина и понял, что в этой системе больше работать не буду. Я написал заявление, спокойно ушел. Мы начали собирать документы на отъезд. И уехали спокойно.

Сейчас я в Москве работаю. Мы точных планов не строили, куда уезжать, я довольно неплохо знаю английский язык, но с английским особо-то никуда и не уедешь. Были мысли уехать с миссией «Красного Креста», уже и договоренности были, но ковид немного разрушил эти возможности.

В Москве работаю по специальности, отделение ковидной реанимации. Нет абсолютно никаких проблем с оформлением — нужен небольшой сертификат, который можно получить онлайн.

Работаю без проблем, кстати, у нас в отделении сейчас работают четыре врача-беларуса. Все молодые, в районе 30 лет, и беларусов здесь очень много. Все оппозиционно настроенные, один человек уехал до выборов, трое после.

Я не вижу абсолютно никаких ментальных различий. Дискомфорт — разве что домой передвигаться, [долго] по времени. А материально легче: получаешь зарплату и просто обидно становится. В два-три раза стабильно больше зарабатываешь.

Стереотип о том, что в Беларуси все дешево, рушится на глазах. Мы думали, приедем в Москву, здесь все дорого. Оказывается, нет. Мы можем себе здесь позволить нормальные продукты, нормальные вещи, технику. Мы этого не могли себе позволить в Минске.

Я поддерживаю контакты с экс-коллегами, у меня много друзей, однокурсников осталось работать. Многие готовятся к переезду, многие спрашивают, как в Россию переехать. Кто-то в Германию, кто-то в Польшу собирается. Инфляция идет, зарплаты стоят на уровне; довольно сильно сейчас идет борьба с ковидными зарплатами, очень сильно их пытаются урезать.

Ника Сяхович

Все это время я не работаю. Я тунеядец, что-то типа того. Планирую дальше работать врачом. Я сейчас учу язык — в зависимости от того, как будет получаться, я буду подтверждать диплом или учиться дальше.

У меня сейчас есть возможность не работать — ну там чешские кукловоды, гранты и вот это вот все. Я просто думала, что, может быть, мне придется менять профессию, потому что в Беларуси устала работать врачом. Я собрала достаточно денег на обучение.

Первое время я, понятное дело, с коллегами не поддерживала связь. Если работодатель не может уведомить меня, что он меня увольняет, например, за прогулы, то по Трудовому кодексу он меня не имеет права уволить. Но, насколько мне известно, меня уволили в больнице, и это незаконно — они до меня не дозвонились, они мне не написали.

Насколько мне известно, в нашем отделении практически не осталось врачей, которые работали вместе со мной. Сейчас работают вчерашние интерны. Один коллега нашел работу в другой больнице, другой коллега на днях получил рабочую визу в Германию, уезжает. У нас у половины отделения карта поляка, и многие знают польский язык.

Возвращение

Валерий Лыщик

Жить в чужой стране все равно некомфортно. Ты в безопасности, и в финансовом плане стал намного лучше жить. Но жизнь складывается из многих компонентов, а не только из двух, что я назвал.

Конечно, я хотел бы вернуться в Беларусь. Но в Беларусь без диктатора, вранья и лицемерия.

Алексей Белостоцкий

Наверное, жителем Чехии я себя никогда чувствовать не буду. Я беларус, и, наверное, именно благодаря этим событиям в августе 2020 года я это понял и осознал. Мне хочется домой, мне хочется туда, где я жил, где я рос, где я работал.

Я даже не знаю, [что буду делать]. Просто жить, просто работать, делать все возможное, что от меня зависит, чтобы в стране поменялась власть. На сколько мы здесь задержимся, я не знаю. У нас нет далеко идущих планов, потому что мы верим все-таки в то, что этот режим не сможет долго продержаться. Что не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра все это рухнет и можно будет вернуться.

Ника Сяхович

Да, у меня есть такое желание, если что-то поменяется, вернуться. Но это уже посмотрим, как будет.

Виктор Залипский

Где-то месяц назад пришла бумага, чтобы я явился в СК забрать изъятую технику. Туда ходил отец, забрал телефон. Следователь сказал, что вроде как на меня ничего нет. Но мой знакомый через другие источники сказал — при этой власти не возвращайся. Если бы я пришел забрать свой телефон, то, наверное, там бы и остался.

Тянет все-таки. У меня недавно такое началось, ностальгия. Если повернуть все вспять, то, безусловно, я бы никуда не уезжал. Чуть менее активно действовал бы, но все же работал бы. Но тут я уже много потратил и сил, и средств на становление себя — катание по этой Польше, репетиторов. Надо уже как-то оседать.

Игорь Таболич

Я не представляю, как сейчас вернуться и что делать дома. Если бы я вернулся, кто бы меня взял на работу? Я очень сомневаюсь. Многих увольняют идеологически, я знаю, что и в 1-й больнице увольняли врачей после подписей за не тех кандидатов. Это абсурд, настолько обидно, настолько смешно.

В первую очередь люди уезжают не из-за материального, а из-за психо-эмоционального давления. Эмоционально очень тяжело работать. Я читаю новости из Беларуси, находясь в Москве — я очень расстраиваюсь. Когда-нибудь это закончится, но вопрос, конечно, когда.

Если в ближайшее время, то, конечно, мы бы могли и вернуться, потому что все-таки материальный компонент — не основной.

Но чем дольше мы находимся не дома, тем меньше шансов, что мы вернемся. Обустраивается быт, находятся друзья, коллектив, ты уже встраиваешься в систему. У нас тут многие коллеги, которые со мной переехали, уже получают российское гражданство.