«Сильная власть не бегает за тетеньками моего возраста»

Интервью самарской пенсионерки Людмилы Кузьминой, которую Минюст РФ признал «иноагентом».

Среди тех, кто оказался в списках новых «иноагентов» 29 сентября, во время самого крупного на сегодняшний день «пополнения» реестров, есть множество фамилий людей, которые не очень известны широкой публике. Это общественники из российских регионов: как правило, все они так или иначе относятся к движению «Голос» (которое Минюст также признал «иноагентом»). Одна из таких общественниц — самарская активистка Людмила Кузьмина, личность в своем регионе легендарная. Много лет занимаясь наблюдением на выборах в Самарской области и во всем Поволжье, Кузьмина однажды даже была осуждена по уголовному делу — но от своих убеждений не отреклась. Как она будет жить в своем «статусе», Кузьмина рассказала корреспонденту «Новой газеты» Вячеславу Половинко.

— Когда стало известно о том, что вы теперь «физлицо-иноагент», в фейсбуке появилась запись, что это далеко не первый такой статус для вас. Поясните, что имелось в виду.

— Я имела в виду свою принадлежность к «Голосу» (организация признана Минюстом «иноагентом». — Ред.) с 2000 года. В 2001 году появилось также региональное отделение «Голоса», я была председателем его правления. В 2006 году образовался еще и фонд в поддержку демократии «Голос-Поволжье» (признан Минюстом «иноагентом». — Ред.), и мы тоже туда вошли. Все организации занимались наблюдением на выборах — как в Самарском регионе, так и в соседних областях, вплоть до Калмыкии. А потом пошло-поехало: в 2013 году «иноагентом» признали основной «Голос», в 2015 году — обе региональные организации, включая фонд. Затем мы влились в общественное движение «Голос», но в августе этого года и его признали «иноагентом». Теперь «иноагентом» стала лично я, еще и с «функциями СМИ»: то есть это клеймо со мной уже в четвертый раз.

Я была потрясена. Мне пришлось в жизни перебрать множество профессий в поиске себя. Но я никогда не работала и даже не претендовала на роль журналиста. Пекла хлеб, была несостоявшимся учителем начальных классов, электромонтером высоковольтных подстанций с допуском больше 10 тысяч вольт, директором библиотечных систем. Но журналистом я быть даже не мечтала — и вдруг я стала целым «СМИ», по сути. И новость о «присвоении» этого статуса я даже не видела, мне позвонила знакомая журналистка. После этого наступил шок: мне казалось, что уже достаточно всего произошло. И организации уже «иноагенты», и меня лично судили уголовным судом. А теперь еще и личное клеймо.

Какой-то неоправданно раздутый масштаб. Сильная легитимная власть не бегает за тетеньками моего возраста. Боже мой, как это противно!

— Правильно ли я понимаю, что пока, кроме той записи в реестре, которую все видели, у вас нет вообще никакой информации о том, что конкретно вам вменяют?

— Конечно, нет. После объявления меня «иноагентом» я проверила свою карточку Сбербанка, она у меня одна, я ею в основном рассчитываюсь везде, туда переводится пенсия. Никаких иностранных поступлений на нее не было. При этом я не отрицаю, что да, мы учили людей наблюдению на выборах. Это было добровольной инициативой, и мы методично с мая организовывали людей и звали их в качестве наблюдателей, переписывались с ними, встречались очно. Да, в день выборов мы собирали информацию о них, но это наше право как граждан страны. Еще я публиковала данные о нарушениях на разных участках с указанием их номеров в своем фейсбуке.

Но это все. Никаким субъектом с «функциями средства массовой информации» я не была. Более того, у меня нет какого-то иностранного гражданства, в чем мог бы состоять дополнительный упрек. Я 70 лет прожила в Самаре.

— А в рамках «Голоса» у вас была какая-то зарплата?

— Нет. С момента, когда нас признали «иноагентами» в 2013 году, у организации не могло быть никакой зарплаты. И даже до этого зарплата была небольшой: когда меня судили по уголовному делу, все видели мои заработки, потому что мы о них отчитывались. Максимальный мой заработок составлял 10 тысяч рублей — и то в период, когда шла избирательная кампания, то есть я вовсю моталась по регионам. Но как только мы стали «иноагентами», любое содержание сотрудников было прекращено.

— Кроме официального опубликования в реестре и звонка от журналистки, получали ли вы еще какие-то оповещения от того же Минюста или других государственных органов?

— Никто мне не звонил, никаких бумаг через «Госуслуги» или почту я не получала. И только сейчас я поняла подлость внесения себя в список 29 сентября. До 15 октября я уже обязана отчитаться за два дня сентября о какой-то своей деятельности.

— Так давайте публично отчитаемся, через газету. Вспомните, что вы делали 29 и 30 сентября.

— Я 28 сентября уехала из Самары в деревню в области, там сидела дома или гуляла около реки вместе с собакой. Также я фотографировала деревья, природу и выставляла эти снимки в сториз в своих социальных сетях. По вечерам я разговаривала с членами избирательных комиссий с правом решающего голоса, поскольку недавно мною был поднят вопрос о неравномерной оплате труда среди членов УИК и ТИК. У своих знакомых членов избирательных комиссий с правом решающего голоса я спрашивала, сколько они получили денег, я и до этого у них интересовалась подобной информацией. Мне было важно, каким образом и на основании каких документов члены УИК и ТИК узнают о получении выплат в рамках избирательной кампании. На основании этих данных я собиралась писать публичный материал.

— Не могу не спросить, какой породы ваша собака.

— Собака у меня чудесная! Мама у нее — дипломированная пинчерша, а папа — «пришелец». Я ее взяла из неблагополучной семьи, где прозевали «папу-пришельца», взяла самую слабенькую в прошлом году в мае. Не хотела еще брать, потому что прошлая моя собака уже два года как умерла. Но мне вдруг стало так грустно, что я решилась завести собаку снова. Она у меня совершенно замечательная, ее зовут Юста.

— Можете смело писать в отчетах, что пинчер — иностранная порода, для контролирующих органов это будет важно, кажется.

— (Смеется.) Да уж.

— Как ваши близкие и друзья отреагировали на ваше признание «иноагентом»?

— Во-первых, мне пришли, без преувеличения, сотни сообщений, которых я даже стесняюсь, со словами поддержки от тех людей, кто адекватно воспринимает происходящую ситуацию. Некоторые меня не понимают, но я стараюсь с такими людьми не вступать в диалог. Некоторые друзья и подруги пытаются меня всячески воспитывать, говоря, что, мол, бросила бы ты эти нападки на власть давно, зачем ты занимаешься политической деятельностью.

Единственное, что я могу на это ответить: никакой политической деятельностью я не занимаюсь.

Еще меня пугают тем, что рано или поздно могут посадить. Но я и в 80-х годах в обкоме партии получала угрозы, что меня посадят.

— Просто одной из недекларируемых, но явно преследуемых целей внесения человека в список «физлиц-иноагентов» является некоторое отторжение социума от него. Раз это почти «враг народа», то нужно держаться от такого человека подальше ради собственной безопасности. Насколько вы на себе это ощутили?

— Тут уместнее сказать, что «иноагентство» затрудняет мою обычную жизнь хотя бы потому, что я не собиралась отчитываться ни перед кем за свои пенсионные траты и вообще жизнь на пенсии. Мне вообще казалось, что в Сбербанке все траты по карте видны и так, смотрите себе, как я трачу свои 15 тысяч рублей пенсии. Теперь у меня будет уходить время не на чтение или размышления о жизни, а на заполнение многостраничных отчетов. У меня были планы на ленивое времяпрепровождение во время пенсионной жизни, а теперь из-за этих обязанностей я подавлена. Уже такие мысли иногда: когда-нибудь я буду свободной вообще? Почему все время я вынуждена находиться в обременении перед государством?

Ну и к тому же я человек активный, я и в своей деревне иногда пишу какие-то жалобы в местные органы власти. Самый действенный способ пожаловаться сейчас — это опубличить информацию в соцсетях, потому что обычная письменная жалоба запросто может быть спущена в унитаз. Но теперь, если я захочу пожаловаться на управляющую компанию за неубранный мусор, то должна буду предварительно разместить большими буквами информацию о том, что я — «иностранный агент».

И какое-то время я сидела и думала: как же теперь на моих обращениях отзовутся этот статус и эта плашка? Но потом я поняла: ну и пусть. Да, буду писать эти слова про «иноагента», ничего страшного.

Будем все вместе вырабатывать иммунитет у людей к этому странному сочетанию слов: пенсионерка в деревне — «иноагент». Вы сами чувствуете этот абсурд?

— Вы уже не раз сталкивались с теми, кто должен контролировать «иноагентство» на местном уровне. Как вам кажется, эти люди все понимают либо мы наблюдаем явление безмолвных технократов, просто выполняющих волю высшей власти?

— В 2015 году, когда на наше региональное движение составляли протоколы, в качестве обоснования «иноагентства» был указан тот факт, что у нас лежала в офисе книга партии «Яблоко», в названии которой фигурировало слово «международный». И когда эту книгу вносили в список доказательств нашего «иноагентства», я видела опущенные взгляды чиновников. Глаза опускали и судьи, по их лицам я видела, что они все понимают, какой это абсурд. Но с этим виноватым взглядом они все равно исполняли приказы, глядя сквозь нас в стену. Ведь понимание того, что они делают что-то плохое, не означает осознание этого. Когда мне присуждали штраф в два с лишним миллиона рублей при моей тогдашней пенсии 12 тысяч в месяц, судьи ведь должны были осознавать, что обрекают меня на страдания. Но этого осознания именно нет, есть только стремление исполнить приказ не задумываясь.

И я этих людей понимаю. В стране созданы условия, когда ты больше не найдешь работу, если потеряешь то место, на котором ты сейчас. Ты потратишь кучу времени и эмоций и, может, найдешь альтернативу, но это место точно будет хуже твоего нынешнего. Люди, которые штампуют протоколы и приговоры, совершенно точно это понимают. Это безвыходность из-за тотального контроля над людьми. Цель жизни любого человека ведь не в том, чтобы мучиться угрызениями совести: «Как же теперь Кузьмина будет жить с этим штрафом!» Любой человек всего лишь хочет сохранить свою жизнь и обеспечить комфортные условия для жизни своим близким.

Правда, не у всех такое трагическое положение. Кто-то, напротив, считает, что ухватил бога за бороду, так что позволяет себе топать ногами, как на меня топали те же следователи. Для них прибавление одной звездочки и благодарность за преследование пенсионерки — это счастье. Другие вообще не видят ничего особенного в происходящем: да, я ее наказал, «а че она»? Зачем вот ей эти выборы? Это не только чиновники, это так даже мои подруги говорят!

— Вы упомянули, что в 80-е годы вас тоже грозились посадить. Нынешняя ситуация напоминает те времена или сейчас все столкнулись с каким-то принципиально новым типом давления?

— Есть похожесть, но история сейчас принципиально другая. Похожа ситуация методами: задавить, заглушить, унизить, осудить. Еще есть сходство в чиновничьем рвении — нужно максимально быстро исполнить наказание.

Но! В чем разница? В советское время, когда мы боролись за переименование Куйбышева обратно в Самару, мне третий секретарь обкома сказал: «Вас же могут превратить в лагерную пыль». Но это была перестройка, и в словах партийных работников была растерянность: наверху требовали свободы слова, а это напрямую угрожало их власти. Поэтому, когда название все-таки поменяли, они прибежали и мелко мне отомстили, уволив за то, что я якобы воровала томики Ленина. Но это была какая-то паника и растерянность. Сейчас растерянности у исполнителей нет. Все приказы выполняются без малейших сомнений.