Как власти все больше теряют связь с реальностью

Беларусь все больше напоминает поздний СССР.

По мере продвижения вперед по пути тотальной унификации общества все более зыбкими становятся представления о текущем состоянии этого общества. Причем данная проблема, похоже, одинаково актуальна как для власти, так и для ее оппонентов. Просто там, где у одних мы слышим о стабильности, другие готовятся к скорому апокалипсису.

Но, кажется, у обеих сторон реальность, в которой приходится существовать обществу, все больше отдаляется от представлений о ней. А сами эти представления чем дальше, тем больше основываются на интуитивном понимании общественных и экономических процессов, а не на анализе объективных данных. И главная причина — в постепенно нарастающем дефиците объективных данных, которые можно было бы анализировать.

Чтобы враги не узнали

С одной стороны, чем дальше, тем больше данных власти склонны скрывать. Все началось больше года назад со статистики, которая могла испортить официальную картину локальной белорусской победы над эпидемией коронавируса. Потом вполне закономерно тенденция сокрытия данных распространилась и на некоторые экономические показатели. И в этом, конечно, нет ничего удивительного, учитывая рост количества шпионов на душу населения.

Зато несколько удивляет статистика, например, в сфере промышленного производства, так как цифра общего роста промышленности не очень хорошо соотносится с данными, свидетельствующими о снижении производства в ряде конкретных отраслей. Можно предположить, что промышленность показала рост за счет данных из тех отраслей, которые власти решили закрыть (нефтепереработка и калийные удобрения). Но предположения — плохое подспорье для объективных выводов.

И совсем уже неудивительно, что к данным, которыми правительство пока еще делится с общественностью, доверия становится меньше, потому что на фоне публикуемых данных о количестве заболевших COVID (альтернативных достоверным) появляются основания для сомнений относительно достоверности и всех остальных данных — об экономическом росте, инфляции или, скажем, складских запасах.

Это не означает, что цифры, публикуемые, например, Белстатом, недостоверны. В конце концов, им доверяют даже МВФ и Всемирный банк. Просто вместе со снижением уровня доверия к госинститутам падает и доверие к данным, которые эти институты предоставляют.

С другой стороны, снижается достоверность, а значит, объективная ценность данных, любых исследований общественного мнения. Степень достоверности социологических опросов в авторитарных обществах всегда была предметом дискуссий. Но в тоталитарных государствах достоверность данных, полученных в ходе опросов, точно имеет очень сомнительную ценность.

В конкретных белорусских условиях, когда выражение альтернативного мнения может повлечь за собой как минимум административную ответственность, трудно ожидать от респондентов полной откровенности. В этом смысле показательны кадры из сюжета корреспондента CNN, который безуспешно пытался провести опрос прохожих на улицах Минска. Так что данные опросов скорее отражают настроения тех, кто согласился в них участвовать. А это трудно назвать в полной мере репрезентативной выборкой.

Если же исследования проводят власти, обеспечивая участие в них граждан с помощью дополнительных административных рычагов воздействия, то степень достоверности результатов еще более сомнительна. Ведь если в дело вступает административный ресурс, то у респондентов возникает слишком сильный соблазн давать те ответы, которые от них хотят услышать. И картинка, нарисованная по результатам такого опроса, будет приятной для глаз, но далекой от реальности.

Кому виднее

Для оппонентов власти дополнительной сложностью становится тот факт, что на ситуацию внутри страны им сейчас чаще всего приходится смотреть издалека. Так уж сложилось, что по объективным причинам людям с альтернативной точкой зрения в стране не очень рады. А издалека не всегда хорошо видно. И судить о ситуации часто приходится, основываясь на чужих впечатлениях, потому что чем больше проходит времени, тем меньше личные впечатления соотносятся с актуальным положением дел.

Теоретически можно было бы предположить, что представления властей о ситуации ближе к реальности, потому что у них больше возможностей и больше ресурсов для обеспечения для себя объективной картины. И, безусловно, власти располагают гораздо большим, чем у оппонентов, массивом данных, которые касаются состояния экономики или, скажем, количества заболевших COVID.

Владение закрытой информацией может давать приятное чувство превосходства над непосвященными, но на самом деле одних данных недостаточно. Нужно еще, чтобы было кому эти данные анализировать.

Возможность сравнить результаты анализа от государственных экспертов с выводами независимых экспертов значительно повышает объективность экспертизы в целом, потому что при всех достоинствах экспертов, тесно аффилированных с государством, у них имеется один важный недостаток: у таких экспертов всегда есть соблазн изобразить окружающую действительность так, чтобы картина этой действительности не расстраивала начальство.

И по мере продвижения вверх по карьерной лестнице искажения в картине только нарастают. Ведь у каждого начальника есть свой вышестоящий начальник, которому нужно угодить. А хочется же еще показать врагам, что санкции не работают. Значит, на самом высоком уровне картина действительности подвергается дополнительным искажениям.

Риски неизвестности

В этом смысле положение дел постепенно приближается к тому, что было во времена позднего СССР. Как неожиданно обнаружилось во второй половине 80-х годов прошлого века, даже члены ЦК партии, при всем их кажущемся всеведении, имели довольно смутное представление о том, чем на самом деле живет страна. Если бы их представления были реальными, то вряд ли Советский Союз закончился бы так быстро.

Конечно, у чиновников есть дополнительные способы верификации поступающей к ним информации. В конце концов, Комитет государственного контроля никто не отменял. Но государственные контролеры — тоже люди и тоже чиновники, и над каждым из них есть свое собственное начальство, которое никому не хочется расстраивать. А значит, становится актуальным извечный вопрос: кто будет контролировать самих контролеров?

В результате белорусское общество постепенно превращается в черную дыру. И о том, что происходит внутри нее, наблюдателям все чаще приходится судить на основании косвенных данных.

Вот, например, по сокращению в январе — июле объема инвестиций на 8 % можно предположить, что руководители предприятий не очень верят в светлое будущее белорусской экономики и перспективы ее роста.

На днях вице-премьер Николай Снопков сказал, что 3 % роста белорусского ВВП — это очень приличный процент и что меньше уже не будет. И насчет приличного процента с ним трудно не согласиться. Как показывает практика, 3 % могут быть достаточным результатом.

Но вот его прогноз — это скорее представление о том, как должно быть, чем результат точного анализа, потому что даже в ближайшее время могут появиться новые факторы, меняющие всю картину. Как минимум потому, что в своем прогнозе правительство по определению не могло учесть последствия, например, нового санкционного пакета.

Независимые эксперты, делающие выводы на основании неполных или недостоверных данных, рискуют по большей части только своей экспертной репутацией. А вот для властей, принимающих решения на основе своих интуитивных представлений, ставки гораздо выше.

И последствия неправильных решений, принятых на основании сомнительных данных, могут быть болезненными. Особенно, учитывая тот факт, что в стране, в сущности, действует всего лишь один центр принятия решений.

Феликс Мирский, «Белорусы и рынок»