«Несколько недель читала в архивах КГБ его досье»

Интервью с внучкой Антона Луцкевича.

Когда в архивах КГБ Алеся нашла прядь волос бабушки, удивилась, насколько они похожи на ее собственные. А увидев фото деда до и после допросов, ужаснулась: будто разные люди смотрели на нее со снимков.

Алеся — внучка Антона Луцкевича, одного из основателей БНР. История ее семьи — это закрученный роман про испытания, достоинство и любовь, пишет «Наша Нива».

«Прабабушка написала письмо потомкам: никогда не просите у Бога денег»

Квартира Алеси напоминает небольшой музей. Картины, нарисованные мужем, фото их семейного архива, бюст Ивана Луцкевича, который когда-то стоял в Белорусском музее и был спрятан во время войны. На стене в прихожей висит копия рукописного письма.

«Это письмо матери Антона, моей прабабушки. Оно написано по-польски, — объясняет Алеся. — Семья очень тяжело жила в Минске.

Прабабушка имела лотерейный билет и сильно молилась, чтобы он выиграл. На иконе, которая висела дома, чуть не слеза появилась. И после молитвы начались беды. Она написала письмо своим потомкам: «Никогда не просите у Бога денег». Теперь мы все имеем его как напоминание».

Алеся — педагог в вильнюсской школе, работает с детьми с проблемами слуха.

«Мне давно была интересна эта профессия. Я когда училась, летом работала в специальном саду. И потом ни разу не пожалела, что поступила на сурдопедагога, потому что имею хороший надежный кусок хлеба. И имею такую работу, где все время нужно повышать свою квалификацию, всегда есть новые вызовы.

Я окончила заочно педагогический институт в Минске. У меня был выбор: ехать в Шауляй, городок в Литве, или в Минск. И туда, и туда 3,5 часа езды. Но Шауляй мне так не понравился: он был такой маленький, такой провинциальный. А Минск — большой город, там друзья появились, и на то время уровень образования хороший был».

Родители Алеси разговаривали по-белорусски и по-русски, поскольку мама ее из России. По-белорусски разговаривает и муж — художник Алесь Поклад. Какое-то время они даже держали дачу в Беларуси.

На стене — картины мужа

«Мой муж мечтал иметь усадзьбу и нашел вариант за 100 километров от нашего дома, в Воложинском районе. Чудесное место, домик над рекой. Восемь лет туда ездили отдыхали. Но в конце концов мы продали усадьбу».

«В детстве папа играл с перстнем Всеслава Чародея»

У Антона Луцкевича было двое сыновей: старший Юрий, Алесин отец, и Лявон. Детство их прошло среди музейных экспонатов. Мальчишки играли с перстнем Всеслава Чародея, белой медвежьей шкурой, настоящим оружием. Учились они в Виленской белорусской гимназии.

«Помню, меня удивляло, что мой папа не был ни октябренком, ни пионером. Я была, потому что тут абсолютно так же принудительно вступали, как и во всем Советском Союзе», — говорит Алеся.

Отец ее окончил политехникум. Во время войны он прятался в Беларуси (в 1939-м Антон Луцкевич был арестован НКВД) и работал в школе в Радашковичах. А после присоединился с братом к Белорусской краёвой обороне.

«Поскольку я знаю историю от свидетеля, который в этом участвовал, я не имею вопросов, чем они там занимались, — замечает Алеся. — Мама просила папу: «Ты немного меньше рассказывай, потому что дети пойдут в школу». Он всегда уверял: «Мои дети такие умные, что ничего не скажут там, где нельзя». И мы с братом понимали, что некоторые вещи не надо нигде озвучивать».

«С мамой папа познакомился в лагере на Колыме»

После войны Юрий с братом пытался убежать, но их нашли в Варшаве и отправили в ссылку на Колыму.

«Для меня это страшная тема. Но папа был большим оптимистом. Он говорил: «Что ты, я попал в такое чудесное место, там была вся интелигенция. Я бы никогда в жизни не встретил в одном месте столько образованных людей».

И для меня это было странно, что после такого человек без злости может рассказывать про лагерь и вспоминать только позитивные моменты.

Там был «шпион», англичанин. Они договорились, что папа его литовскому будет учить, а он его — английскому. Папа знал много языков: латынь, белорусский, польский, немецкий, украинский. А Антон еще больше: греческий, эсперанто.

В лагере у папы была дистрофия. Он занимался тяжёлым физическим трудом. Даже золото мыл.

Однажды ему повезло: администрация узнала, что он знает латынь, и поставила его фельдшером. Лекарств там особо не было. Папа вспоминал: приходит зэк и говорит, что сильно болит голова. Он достает бутылку и наливает дистиллированной воды: пей. Такой эффект плацебо.

С мамой они познакомились на Колыме. Она поехала как комсомолка туда работать. Что папа — лагерный, ее не испугало».

Когда Юрий вернулся в Литву, он несколько лет не мог жить в Вильнюсе: не разрешалось. Мужчина поселился неподалеку, работал инженером, а его жена — телефонисткой.

«25 марта мы всегда шли на площадь с белыми и красными цветами»

Коллекция Луцкевичей разошлась по разным белорусским и литовским музеям. Семейные реликвии тоже не сохранились. У Луцкевичей был фамильный перстень с гербом. Однажды с ним случилась невероятная история.

У Ивана перстень украли. Но когда тот ходил по антикварным магазинам в Варшаве, нашел его на витрине. Последним владельцем перстня были Юрий Луцкевич, но при аресте НКВД конфисковал семейную драгоценность. Кто знает, может, его уже давно переплавили на металл.

Имели Луцкевичи когда-то и второй перстень. По легенде, его сделали из оков тех, кто был в Бастилии.

Все, что осталось, — это архив документов, который собирал Алесин дядя Лявон. Лагерные снимки, переписка с разными белорусскими деятелями, сведения про музей… Теперь их хранит Алеся.

Она рассказывает про традиции, которые были в их семье:

«25 марта мы всегда шли на Лукишскую площадь с белыми и красными цветами. Там была плитка, про которую говорили, что это могила Калиновского. Но папа рассказывал, что тут нет никого: «На этом месте Калиновского казнили, а тело спрятали, чтобы никто не носил цветы и не почитал».

Папа много внимания уделял моему образованию. Все время к нему приезжал кто-то из историков. Ермалович, например».

Сын Алеси учится в Лондоне на международных отношениях и очень интересуется историей.

«Он говорит: жаль, что я никогда не встречался с дедом — я бы столько вопросов имел ему задать», — говорит Алеся.

Про последние годы жизни своего деда внучка узнавала из архива КГБ. В Литве он открытый — родственники репрессированных могут увидеть досье, собранные на их предков.

«Мы с братом читали досье несколько недель. Там были фотографии Антона — перед допросами и после. Это два разных человека: абсолютно другие глаза, взгляд.

В архиве сохранилась опись вещей, которые были при нем при задержании. И сами эти вещи. Там лежала прядь волос его жены, которую он сохранил после ее смерти. Брат приложил те волосы к моим (я тогда была некрашеная): «Ты посмотри, один в один!»

Антона реабилитировали, а моего папу — нет, потому что белорусские архивы закрыты. Он несколько раз обращался в белорусский КГБ.

Последний ответ пришел, когда папа лежал в больнице. Я не хотела показывать ему письмо, но не могла не сделать этого. Сказала тогда: «Не они тебя осудили, не им и отказывать в праве оправдать».

«Семейная история повлияла на мои ценности»

Спрашиваем у Алеси, как история ее рода повлияла на нее лично.

«Может, поэтому у меня муж настоящий белорус? — улыбается она. — Мне было очень важно, чтобы у человека был такой же менталитет, как у меня. Притом когда мы познакомились, муж знал, что означает моя фамилия.

Семейная история повлияла на мои ценности. Для меня важно, что белорусы — нация, а не какая-то губерния российская. Мне обидно было бы думать, что люди, как братья Луцкевичи, отдали свою жизнь просто так».

За белорусскими событиями 2020 года Алеся следила с волнением.

«Как педагог я имею два месяца каникул. Один я решила поработать частно, а второй отдохнуть. И этот второй месяц был август. В итоге я совсем не отдохнула, вернулась на работу больным человеком, потому что это отнимало столько эмоций. Иногда это становилось токсичным, выходишь на улицу и думаешь: нет, такого не может быть.

Был момент, когда мы начали сильно гордиться народом. И мне было приятно, что сын это видит, что белорусский язык — не просто home language, а что на самом деле белорусы имеют достоинство, не стали терперь. Увидеть, как люди проснулись, почувствовали себя нацией, дорогого стоило. Мы ни о чем другом больше не разговаривали, кроме этого.

Мы семьей участвовали в том августе в «Балтийским пути», стояли в живой цепи, и я там пела «Погоню» Богдановича. И литовка рядом спросила: «Не можете ли вы громче?» А для меня и так было стрессом, что я пою при всех.

Я очень боюсь, что очередной раз Россия может испортить все дело. Так как они хотят иметь свою зону влияния в Беларуси. Не верю, что Лукашенко будет держаться много лет, он не кощей бессмертный. Прийдет точка, когда он и своим будет ненужен.

Я б очень хотела, чтобы это все не было утраченным шансом».