Врач-судмедэксперт: Меня заставили написать заявление об увольнении задним числом

Почему белорусскому Минздраву нужны не профессиональные, а преданные медики.

До августа 2021 года Надежда Гурманчук работала судмедэкспертом, но после ареста и давления со стороны КГБ вынуждена была спешно уехать из страны. В интервью «Салідарнасці» специалист рассказала об охоте на нелояльных медиков, общении с КГБ и о том, почему многие белорусские врачи сидят на чемоданах.

– Разные люди рассказывали, что для них триггером событий прошлого года, еще до протестов, до выборов и устранения кандидатов стало начало пандемии. Точнее, безобразное отношение властей к пациентам и к врачам, когда лгали, что всего хватает, а волонтеры с миру по нитке собирали помощь и средства защиты.

А что подтолкнуло самих врачей поддержать протесты? Для вас что стало последней каплей?

– У меня, в принципе, всегда была в этом смысле достаточно активная семья – я про себя и мужа. Муж каждые выборы участвовал в протестах, выступая против фальсификации. А вот я до 2020-го не выходила, но имела глубокие убеждения о тупиковости этого режима.

Что стало триггером? Наверное, усталость от существующей ситуации – все-таки 26 лет ничего не меняется, один человек находится у власти. А власть должна быть сменяемой, каждый из нас имеет право голоса, и Беларусь, белорусы достойны намного большего, лучшего, чем мы имеем.

Взять в сравнение хотя бы Украину, да там существуют свои проблемы, но выборы там проходят честно, власть меняется, страна активно развивается. Польша – страна так называемого бывшего Варшавского договора, в 90-ые годы пребывающая еще в более сложном экономическом положении, чем Беларусь, а сейчас? По сравнению с нашей страной – просто космос. Ситуацию в Беларуси можно сравнить с болотом, где вода 26 лет застаивалась и гнила.

То же самое в здравоохранении. Судмедэкспертиза не относится к Минздраву, но основная масса моих друзей и знакомых – именно медики, и когда сравниваешь уровень жизни врачей в Беларуси и за рубежом, не возникает сомнений, где лучше.

Это проявляется в оснащении стационаров, обеспечении лекарственными препаратами, когда врач занимается лечением, а не его исполнением по протоколам, не имея возможности отступить от них, назначить другое, более эффективное лекарство, потому как этих лекарств попросту нет в стационаре.

– Осенью прошлого года цепочки людей в белых халатах производили очень сильное впечатление…

– Я искренне убеждена, что выступление врачей значительно повлияло на все, что происходило в дальнейшем, именно мы стали одним из триггеров для последующего поднятия протестного духа в дни протестов.

Но по-иному и быть не могло, потому как именно врачи в первые дни протестов приняли огромнейшее количество пострадавших. Если в судебно-медицинской экспертизе поток пострадавших хлынул после 14 августа, когда начали выпускать с Окрестина, то больницы принимали людей непосредственно с мест происшествия уже с 9 числа.

В ночь, когда убили Александра Тарайковского, с 10 на 11 августа, врачи, по сути, одними из первых узнали о том, что произошло, пока остальных белорусов окутывал занавес неведения, непонимания, что происходит вокруг.

– Я участвовала в протестах и 9, и 10 и 11 августа, – вспоминает Надежда, – видела изнутри, как это все выглядит, и было понятно, что больницы просто завалены ранеными.

Судебно-медицинские эксперты, как и все остальные врачи, не могли остаться в стороне, многие участвовали в протестах, выходили на улицы, по возможности оказывали медицинскую помощь.

Уровень насилия, естественно, вызвал негодование и волну солидарности врачей. Буквально 11 августа, после смерти Тарайковского, пошел поток возмущения среди врачей, начало формироваться закрытое сообщество, и первая мысль была – что делать? Естественно, мы стали выходить в цепи солидарности.

– Тогда прокатилась волна громких увольнений известных медиков. А в следующий раз врачи стали «врагами», когда задержали врача-анестезиолога Артема Сорокина, якобы за разглашение врачебной. Помните реакцию коллег на «дело о ноль промилле»?

– Ситуация с Артемом Сорокиным была для меня очень болезненной – потому что речь шла не только о коллеге, но и об однокурснике. И первая реакция была, как и сейчас на Ольгу Золотарь, для которой обвинение требует 5 лет колонии – человека судят незаконно и ни за что!

Я считаю, что это крайне несправедливо и речь никаким образом не может идти о разглашении врачебной тайны, ведь родственники дали согласие на публикацию этих сведений. Кто и почему решил, что это опасно для государства? Думаю, ответ понятен.

История с Артемом Сорокиным, я считаю, была показательным бичеванием. Насколько я знаю, в БСМП были даже изданы приказы, чтобы вести данные истории болезни не в электронном варианте, а писать вручную. Но не утаишь и не скроишь все, если против существующего режима большинство народа. Такие герои, как Артем, были и всегда будут.

Надежда уверена, что при всех стараниях «сверху» скрыть информацию, неудобные для властей данные не удастся, так или иначе они будут просачиваться, касается ли это сведений по коронавирусу или по травмам пострадавших во время протестов.

По этим и не только причинам врачей вскоре начали «зачищать» во всех регионах, несмотря на нехватку специалистов.

– Я никогда не скрывала свою гражданскую позицию, но до лета 2021 года, видимо, до моей персоны, так сказать, не доходили руки. Вначале у нас были массовые увольнения участников протестов, бывших задержанных, потом служба собственной безопасности «вычислила» тех ребят, кто открыто стоял на акциях с плакатами «Судебно-медицинские эксперты с народом», было увольнение за интервью «не тем» СМИ.

Когда уволили самых активных, пошла новая волна – стукачество среди коллег, обыски в кабинетах (был случай, когда эксперта уволили за найденный в кабинете БЧБ-флаг), давление на тех, кто высказывал свою гражданскую позицию.

Меня после некоторых публикаций в соцсетях вызывали на беседы руководители, намекая, мол, «ты же понимаешь, что дело может закончиться не только увольнением, а даже хуже». На это я отвечала, что буду поступать так, как велит моя совесть.

А летом 2021-го года уже служба собственной безопасности пришла ко мне с угрозами и шантажом – якобы есть целая папка материалов на меня, и если я не напишу заявление на увольнение по соглашению сторон, то она будет передана в КГБ, СК и на меня заведут уголовное дело.

Я ответила, что не вижу взаимосвязи между своей гражданской позицией и работой, и если так хотят, пускай увольняют по статье, но писать заявление я не буду.

30 августа, в первый день после отпуска, меня и мужа задержали, когда мы собирались ехать на работу. Дальше обыски – в нашей квартире, у моих родителей; обвиняли якобы по статьям «Пособничество в терроризме», «Создание незаконного вооруженного формирования». Соответственно, искали горючие средства, или подтверждение информации о том, что я «сливала» данные силовиков или координировала протесты.

После обысков Надежду до ночи допрашивали в столичном КГБ, показывали распечатки ее телефонных разговоров (начиная с августа 2020 года), угрожали, что найдут основания ее «закрыть» – «вначале на 15 суток, потом 29, а потом вообще не выйдешь».

Один из сотрудников говорил: «Твоя жизнь разделилась на до и после». В итоге врача-судмедэксперта завезли в Партизанское РУВД и составили протокол за якобы неповиновение милиции: мол, отказывалась выходить из служебной машины, упиралась, оказывала сопротивление.

Но страшнее всего, признается врач, было на Окрестина:

– Казалось, что я схожу с ума – страх, незнание того, что с тобой будет дальше: если не моргнув глазом составили фиктивный протокол, то кто поручится, выйдешь ли ты или будешь сидеть дальше, и сколько сидеть? Плюс невыносимые условия: постоянно горит свет, холод, камеры без матрасов, соседки-алкоголички, с которыми мы жались друг к дружке, чтобы согреться, наливали в бутылки горячую воду и прятали под куртку, целлофаном обвязывали ноги, чтоб хоть как-то сохранить тепло.

На следующий день пришел сотрудник собственной безопасности ГКСЭ и заставил написать заявление на увольнение, причем задним числом – мол, на момент задержания Надежды в комитете уже не работала. А потом состоялся суд, и некий свидетель с полузакрытым лицом по Вайберу рассказывал о том, как судмедэксперт сопротивлялась при задержании.

– Мне присудили штраф, 100 базовых, и отпустили.

Понимая, что уголовное дело против нее может продолжиться в любой момент, в тот же вечер Надежда обсудила с мужем, что нужно уезжать. О том, чтобы уехать до этих событий, супруги и не думали. Когда были в отпуске в Украине, накануне задержания, коллеги предупреждали, что проверяют рабочий компьютер и экспертизы, что изъят винчестер, но решили вернуться.

– Потом я десять раз пожалела, что вернулась. Но, с другой стороны, все правильно сделала – ведь уезжать из Беларуси никогда не планировала, и если бы не эта ситуация, то осталась бы до сих пор.

Мы совершенно не были готовы к переезду, ни финансово, ни в знании языков, поэтому вариантов, куда поехать, было не так много: Украина, Польша, Литва. Но в Украине есть свои сложности, и в плане безопасности, к сожалению, в Литве – язык для меня очень сложен, и как устроиться на работу, если все, что я умею – это судебно-медицинская экспертиза? Методом исключения выбрали Польшу.

С бытовыми вопросами вопросами сейчас, конечно, сложно. Очень благодарна помощи фондов, поддержке друзей и неравнодушных земляков.

А чтобы работать судмедэкспертом в Польше, рассказывает Надежда, ей нужно немало переучиваться. Нострификация диплома в среднем занимает около 19 месяцев: сдача устного и письменного языкового экзамена, тест по специальности, годичная стажировка, еще один экзамен…

– Официальным заявлениям Минздрава о незначительном оттоке медиков, кажется, уже никто не верит. По вашим наблюдениям, многие белорусские врачи уже уехали или готовятся это сделать?

– Очень много. И хотя нужно продолжительное время, чтобы начать работать врачом в другой стране, но это совсем другая история – другие деньги, другие условия и перспективы. Многие репрессированные врачи в Беларуси – умнейшие и уважаемые люди, высококлассные профессионалы. Конечно, никто из них не хотел бы покидать Родину, но это безысходность.

В Польше для большинства специальностей врачей сейчас упрощена система подтверждения диплома. Есть такой механизм: можно приехать, найти себе место работы врачом и начать работать под обязательство, что в течении 5 лет врач пройдет подтверждение своего диплома. По сути, нужно только выучить язык для общения с коллегами и пациентами, и можно идти работать.

Я уверена, что большое количество врачей и иных высококлассных специалистов, которые уехали из страны, потратив столько усилий, чтобы устроиться и нормально жить здесь, через определенный промежуток времени вряд ли будут готовы еще раз перекроить жизнь и вернуться в Беларусь. Как бы это ни было печально и плачевно для нашей страны.

Вернусь ли я? Я очень хочу этого. Но, конечно, все зависит от времени и потраченных сил.