Дмитрий Быков: Боюсь, что в бездну русский мир влеком

По зыбкой гати, по трясине топкой.

Российский писатель Дмитрий Быков в колонке для «Новой газеты» рассуждает о современных реалиях России:

— Когда среди бездумного житья гляжу порой на собственное рыло — по совести, не понимаю я: как ты тогда со мною говорила? Я был никто: вчерашний школьник, хлыщ, чьи речи был пафосны и странны. Картиною грядущих пепелищ пугать тебя не мог — да и не стал бы. Ни газовой, ни ядерной войной не угрожал; стоял не у кормила; был безоружен… И притом со мной ты говорила и сама звонила! Нет, был я не дурак, писал стишки, любил пророчить, голову морочить… Болтать — оно, конечно, не мешки ворочать; но зачем мешки ворочать? Занятно, что в суровейшей стране, хоть и гнилой уже наполовину, чтоб баб пленять, не надо было мне сто тысяч войск вводить на Украину. Не надо было тридцать три полка к границе гнать из личного запаса, чтоб одного зануду-старика заставить полчаса со мной трепаться. А тут — земля от Кушки до Курил, от солнечного Сочи до Ямала, но чтоб старик с тобой поговорил, квадратных километров этих мало! Притом старик, простите, так себе, не вождь, не светоч, бюрократ со стажем. На трон пробрался не из КГБ, но не с Олимпа спрыгнул, прямо скажем. Могли найти кого-то поновей, чтоб дать серьезный импульс Пиндостану. Короче, с тою девушкой моей его я даже сравнивать не стану. Боюсь, что в бездну русский мир влеком, по зыбкой гати, по трясине топкой… Чтоб час поговорить со стариком, размахиваем ядерною кнопкой! Чтоб обратить вниманье на себя, мы прибегаем к грохоту и вою, уже зубами, кажется, скрипя, уже стуча о стену головою, гранит грызя, агрессией грозя, везде распространяя запах гнили… И кто бы объяснил, что так нельзя снискать любовь! Но там давно забыли, как объясняться, глядя на Луну, как произносят клятвы роковые… Там нынче знают девушку одну, и та, боюсь, Захарова Мария.

А в прошлом, вспомни, был не только газ, не только автоматы и монеты, — не только старики любили нас, прислушивалось чуть не полпланеты!

За нас тогда сгорали на кострах, и все за нас отдать считали благом; внушали мы надежду, а не страх, хотя и были, в сущности, ГУЛАГом. Конечно, тут рулило ВЧК, царил повсюду рабский дух империй, — но все же одобренья старика не жаждали. Тут был другой критерий. Конечно, был и рев победных труб, и занавес железный — помню, друже! Пускай мне снова скажут «совколюб». Но некрофилом быть гораздо хуже.

Вот поглядишь назад из этой мглы, где слышен только скрежет крокодилий, — и сам не понимаешь, как могли нас так любить и что в нас находили. Сейчас и рейтинг вроде бы стоит, и деньги есть, и спрос на газы прочат, — а нас не хочет даже и старик! А молодежь вообще смотреть не хочет! А вспомнишь юность в лопнувшей стране, нехватку опыта, избыток пыла, — и непонятно, что тогда во мне такого было.

Будущее было.