Родился в Мотоле, учился в Пинске, а стал первым президентом Израиля

История полешука, который никогда не сдавался.

В Беларуси агрогородок Мотоль всегда был на слуху. В советское время здесь шили тулупы и полушубки, за что в народе его прозвали «кожуховой» столицей СССР. В современном Мотоле к старому промыслу немного поостыли, но нашли новые поводы для гордости. Теперь его называют и кулинарным, и колбасными центрами Полесья, столицами и белорусского «Октоберфеста», и экотуризма. За пределами страны агрогородок тоже ценят, но совсем по другим причинам. Не за теплые кожухи, не за вкусную колбасу или чистые улицы, и даже не за кулинарный фестиваль «Мотальскія прысмакі» (хотя казалось бы). В мире белорусский городок известен как родина первого президента Израиля Хаима Вейцмана. «Когда о нас с вами все давно забудут, в Палестине будет стоять памятник этому человеку», — сказал о нем бывший премьер-министр Великобритании Джордж Ллойд — и не ошибся.

Сайт zerkalo.io рассказывает, как ребенок из скромной (и огромной) еврейской семьи шел к своей мечте через бедность, эмиграцию, лишения и испытания.

«Городок, где я родился, Мотоль, стоял — да, возможно, еще и сейчас стоит — на берегу небольшой речки, в болотистой местности, занимавшей большую часть Минской и соседних белорусских губерний, на плоской, открытой равнине, угрюмой и однообразной; только реки, леса и озера придавали ей некоторую привлекательность, — писал о своей малой родине Хаим Вейцман в автобиографии „В поисках пути“. — Весной и осенью все вокруг превращалось в море грязи; зимой здесь царствовали лед и снег, летом неизменно висело облако пыли. И повсюду на этой равнине, в сотнях городков и местечек, жили евреи, жили уже давно — крохотные еврейские островки в чужом океане. Среди них было немало моей родни».

Хаим родился 27 ноября 1874 года. В то время Мотоль по размерам был уже не деревней, но еще и не городом. Здесь проживали около пятисот белорусских и менее двухсот еврейских семей. Отношения между ними, преимущественно, были добрососедскими. Хотя не у всех и не с каждым. Евреи разговаривали на иврите и идише, крестьяне, как писал в своих воспоминаниях Вейцман, — «на каком-то загадочном диалекте русского языка».

В деревне работали две синагоги: новая — для тех, кто победнее, и старая — для зажиточных. В четыре года Хаима, как и других еврейских мальчиков, отправили в начальную еврейскую школу — хедер. Учебное заведение размещалось в доме, где жила семья преподавателя. По воспоминаниям первого президента Израиля, в его классе над партами сушилось белье, «а многочисленные дети учителя ползали по полу, и стоял непрерывный оглушающий шум».

«В детстве мы были предоставлены самим себе. Отец большую часть времени проводил вне дома. Мать в те годы — да, по правде говоря, и долгое время спустя — постоянно была либо беременна, либо кормила очередного младенца, так что на остальных детей ни сил, ни времени у нее уже почти не оставалось. Она родила отцу пятнадцать детей, из которых трое умерли в младенчестве, а остальные благополучно выросли. Она не воспринимала это как тяжкое бремя: ей хотелось иметь как можно больше детей, и рожала она их с большой радостью с семнадцати до сорока шести лет. К моменту рождения самого младшего моего брата она была уже бабушкой, и двое детей старшей сестры праздновали тогда появление „дядюшки“», — делился своими детскими воспоминаниями Вейцман.

Мотоль конца XIX века был отрезан от внешнего мира. Почтового отделения в деревне не было, а до ближайшей железнодорожной станции нужно было идти около 20 километров.

«Газеты в Мотоле были почти неизвестны. Иногда к нам попадала из Варшавы газета на иврите, но и та — месячной давности. Для нас, разумеется, все новости в ней были

свежими. Но, по правде говоря, в городе не очень-то интересовались происходящим во ''внешнем мире»" — нас это вроде бы и не касалось. Однако сама газета нас интересовала — время от времени в ней встречались сообщения о событиях еврейской жизни. Подписаться на газету не могла ни одна семья — это было слишком накладно, да и все равно газета не приходила бы регулярно. Но, раз попав в городок, экземпляр газеты поочередно обходил все зажиточные семьи; в конце концов отдельные клочки попадали и к детям", — вспоминал Вейцман.

Еврейский Мотоль жил не колбасой, не кожухами и не агроэкотуризмом. Местные занимались лесоторговлей. Отец Хаима Эзер был сплавщиком. Он рубил деревья, обрезал ветки, а затем отправлял древесину по реке аж в нынешний польский Гданьск, который тогда был вольным немецким городом Данцигом.

Работа сплавщиков начиналась в ноябре. Эзер уходил с рабочими в лес километров за 25 от дома. Бригада состояла из 50 человек. Всю зиму мужики рубили лес и свозили бревна к реке, где они лежали до весеннего разлива. Где-то в конце апреля рабочие на плотах сплавляли товар к Балтийскому морю.

«Я обычно проводил большую часть лета на плотах. Мой дядя, большой знаток сплавного дела, часто брал меня с собой в такие путешествия, длившиеся порой неделями», — рассказывал Хаим.

«Наличные покрывали мои расходы на учебу и книги, и даже оставалось немного»

В 11 лет Хаим переехал из маленького Мотоля в большой Пинск, который располагался в 40 километрах от родной деревни. Скромный еврейский мальчик поступил в русскую гимназию. Для Мотоля это была сенсация. Раньше этого не удавалось ни одному местному жителю.

Жил подросток в «пыльной и душной» съемной комнате площадью два метра на полтора на деньги, которые ему присылали родители. Неделя его пребывания в Пинске стоила 2 рубля, что составляло одну шестую семейного бюджета. Что делает современный среднестатистический 12-летний школьник в такой ситуации? Ноет, канючит и просится обратно к маме с папой. Что делал такой же пацан 135 лет назад? Правильный ответ: искал подработку.

«Меня приняли в одну богатую семью на должность репетитора, своего рода наставника: мне было поручено следить за тем, как сын хозяев (учившийся в моей же гимназии тремя

классами ниже) готовит уроки, а затем проверять их; за это я получал комнату и пансион, а также 50 рублей в год. Наличные покрывали мои расходы на учебу и книги, и даже оставалось немного на карманные расходы, так что с того времени я больше не состоял на содержании отца», — писал Вейцман в своей автобиографии.

Хаим с детства был развит не по годам. В мотольском хедере ему было скучно. Многое из того, чему его обучали сельские учителя, он уже знал. Своих педагогов он считал невеждами. Похожая ситуация сложилась и в Пинской гимназии. Хаим вспоминал, что между учениками и учителем не было контакта. Каждый держался сам по себе, в образовательном процессе было много формализма. Из всего преподавательского состава гимназии Хаим выделил лишь учителя химии Корниенко, который смог заинтересовать его предметом и, во многом, определил дальнейший путь талантливого ученика.

Экзамены Хаим сдавал на отлично. В свободное от уроков и репетиторства время он с друзьями занимался агитацией за улучшение качества образования в хедерах, ходил на встречи сионистов. Идея объединения еврейского народа на его исторической родине — в Израиле — захватила юного Хаима, хоть в то время такие взгляды, мягко говоря, не поощрялись царским режимом. Каникулы юноша часто проводил дома в Мотоле:

«Хотя от Пинска до Мотоля было всего 40 километров, путешествие занимало, по меньшей мере, сутки. Зимой, правда, это время сокращалось: после снегопада дорога становилась гладкой, а верхний, растаявший и подмерзший, слой снега создавал идеальный санный путь. Но монотонная белизна дорог и полей раздражала меня, я укутывался в шубу или одеяло и засыпал».

«Для поездки за границу нужно было иметь заграничный паспорт — штука, по тем временам, дорогостоящая»

После учебы в гимназии Хаим решил поступал в университет. Российские вузы способный выпускник даже не рассматривал. Тому было две причины. Во-первых, тогда действовала «процентная норма», по которой количество учащихся евреев в одном университете не должно было превышать 3−4% от общего числа студентов. Во-вторых, царская Россия, как писал в своей книге будущий первый президент Израиля, ему не нравилась.

18-летний юноша решил отправиться в немецкий город Пфунгштадт, где ему предложили место младшего преподавателя русского и иврита в еврейской школе-интернате.

«Для поездки за границу нужно было иметь заграничный паспорт — штука, по тем временам, дорогостоящая. У меня едва хватало денег, чтобы добраться до Пфунгштадта хотя бы четвертым классом и продержаться там первый месяц, поэтому от мысли о приобретении паспорта мне пришлось отказаться. В результате я превратился в плотовщика и под этим предлогом получил разрешение сопровождать плоты в Данциг без паспорта. В Торне, первом же городе на немецкой территории, я собрал свои вещи и был таков», — рассказывал Вейцман.

В Германии Хаим надолго не задержался. В Мотоле для семьи Вейцман настали тяжелые времена. Родители с детьми вынужденно переехали в Пинск. Хаим приехал к ним, чтобы поддержать семью в трудную минуту. Там он устроился на работу на небольшую химическую фабрику, принадлежащую семейству Лурье.

Как только дела наладились, отец решил отправить Хаима в берлинский Королевский технический колледж, который на то время считался одним из трех лучших университетов в Европе. Расходы на проживание и обучение сына в Берлине отец разделил поровну со своим деловым партнером — зятем.

Летом 1895 года Хаим вновь отправился на Запад. Он успешно завершил обучение в Берлине и уже в 1899 году получил докторскую степень по химии в университете швейцарского Фрибурга.

Во время учебы Хаим примкнул к сионистскому кружку. В идеологических дискуссиях и спорах он проводил все свободное от науки время. Как позже напишет политик в своих мемуарах, здесь он «учился от самых азов технике пропаганды, подхода к массам и начал устанавливать личные контакты, полезные для общего дела». Речи молодого сиониста цепляли, к его мнению прислушивались.

Вскоре молодой Хаим принял участие в работе Второго Сионистского конгресса — собрании авторитетных представителей сионистского движения со всего мира.

«Я жил на износ; мне нужна была передышка»

За свой докторант Хаим получил высшую оценку и уже осенью следующего года ему предложили должность преподавателя биохимии в Университете Женевы. В столице Швейцарии ученому-политику все сложнее было совмещать свою научную работу с общественной, но ни то, ни другое он не мог забросить, потому что искренне любил обе стороны своей жизни. Эту внутреннюю дихотомию Вейцман называл «органической раздвоенностью».

В Женеве хрупкий баланс нарушился, и мотолянин на некоторое время ушел в науку. Не последнюю роль в этом сыграли и конфликты, которые разгорелись внутри сионистского движения после того, как один из его лидеров Теодор Герцль поддержал «План Уганды». Это была программа британского правительства, предполагавшая создание на части территории современной Кении еврейского государства с названием Уганда (но не на территории современной страны с таким названием), чтобы таким образом усилить колонизацию. Позже от этой идеи отказались, но среди сионистов она вызвала раскол. Не пришлась она по душе и Хаиму Вейцману.

«Я ощутил, что наше движение в его нынешнем виде не отвечает истинным чаяниям народа. Кишиневский погром (один из самых известных погромов в Российской империи, который унес жизни 50 человек. — Прим. Zerkalo.io) только усилил непреодолимое стремление русского еврейства вернуться на свою историческую родину. Родину эту оно видело только в Палестине. Любое иное место означало бы лишь очередной этап изгнания. Еврейство стремилось в Палестину, ибо Палестина символизировала всеобъемлющее его возрождение», — вспоминал политик.

На фоне кризиса в сионистском движении Хаим решает переехать в Англию. Сам он этот шаг называл «бегством» и «добровольной ссылкой». Англию он выбрал методом исключения. В Швейцарии он не мог оставаться, так как к тому времени страну заполонили мигранты и это затрудняло поиск работы. В Германию ученый-политик не хотел ехать по соображениям безопасности, а Францию он почти не знал. Англия в глазах Вейцмана представлялась страной, где «хотя бы теоретически еврей может жить и работать без помех».

«Я жил на износ; мне нужна была передышка, чтобы восстановить силы для плодотворной работы. Ничего не достигнув в общественной деятельности, забросив лабораторию и книги, я был на грани превращения в Luftmensch (человек-воздух), одного из тех преисполненных благими намерениями, безвольных и разочарованных ''вечных студентов'', которых было достаточно и без меня. Чтобы приносить хоть какую-нибудь пользу, следовало вернуться к химии и терпеливо ждать перемен в сионистском движении», — вспоминал мотолянин.

«Ничего для меня — что-нибудь для моего народа»

Строить жизнь заново Хаим Вейцман решил в Манчестере, куда переехал в 1904 году. Первое время он арендовал университетскую лабораторию и занимался экспериментами. Работал с восьми утра до восьми вечера, а в свободное время читал специализированную литературу, учил английский язык и выполнял заказы знакомого директора химической фирмы. Ученый едва сводил концы с концами, но даже при своем очень скромном бюджете находил возможность выделять часть средств, чтобы финансово поддержать свою сестру, которая училась в университете Цюриха. Вскоре английская жизнь Вейцмана наладилась — ему предложили университетскую стипендию и разрешили читать лекции студентам.

В Манчестере будущий президент Израиля задержался надолго. В 1912 он уже читал курс органической химии на медицинском факультете, руководил студенческой секцией, читал спецкурс по биохимии. В своей лаборатории он сделал важное открытие, которое очень пригодилось британцам во время Первой мировой войны. Ученый обратил внимание, что кукуруза при длительном хранении иногда дает запах ацетона. Исследуя это явление, он выделил ранее неизвестную бактерию, которая оказалась способной разлагать ряд веществ, в частности, превращать сахар, крахмал и другие углеводы в ацетон и бутиловый спирт.

В годы Первой мировой это открытие было особенно важным, так как британский флот испытывал сильный недостаток ацетона для производства бездымного пороха. Когда об открытии Вейцмана узнали в правительстве, его пригласил к себе на аудиенцию тогдашний премьер-министр Джордж Ллойд. Он предложил ученому продолжить свои исследования в лаборатории Британского Адмиралтейства. Вейцман согласился и вскоре предстал перед первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем, который сразу спросил, сможет ли он изготовить тридцать тысяч тонн ацетона.

«В растерянности Вейцман стал объяснять, что новый процесс освоен лишь на лабораторном уровне, что за одну реакцию можно получить лишь несколько сот кубических сантиметров ацетона, что необходимо еще установить механизм процесса, и только после этого можно будет перевести его на индустриальные рельсы. Нужны оборудование, производственные площади и прочее, о чем еще трудно сказать. Но Черчилля это не смутило. Он дал Вейцману карт-бланш», — писали авторы сборника «Русские евреи в Великобритании».

Британская корона высоко оценила помощь Вейцмана. Когда Ллойд Джордж спросил ученого, что бы он хотел получить в награду за свое важное открытие, Хаим ответил: «Ничего для меня — что-нибудь для моего народа». Народу Вейцмана Британия на тот момент ничего предложить не могла, поэтому наградила ученого крупной денежной премией.

В Англии Вейцман после короткой передышки вернулся к своим общественным делам. Здесь он быстро навел мосты с сионистами и завел полезные контакты в британском правительстве. Помимо знакомства с премьер-министром Ллойдом, ученый-политик познакомился с будущим министром иностранных дел страны Артуром Бальфуром, который сыграл важную роль в становлении государства Израиль.

«Нам предстоит создать учреждения и ценности свободного общества»

Благодаря связям и активности Вейцмана во влиятельных кругах Британии авторитет сионистского движения в стране значительно вырос. В начале 1917 года ученый-политик направил английскому правительству меморандум «Общие принципы программы еврейского поселения в Палестине в соответствии с целями сионистского движения». Документ вызвал горячие дебаты, которые вылились в принятие Декларации Бальфура. Такое название получило официальное письмо министра иностранных дел Великобритании Артура Бальфура к представителю британской еврейской общины лорду Ротшильду, в котором сообщалось, что правительство «с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели».

«Вклад Вейцмана в подготовку и принятие этого документа трудно переоценить: довоенные беседы с Бальфуром, крупнейшие научные достижения оборонного характера, в высшей степени активная деятельность 1917 года — все это подняло авторитет Вейцмана на небывалую высоту, и он стал одним из общепризнанных вождей еврейского народа», — писали авторы книги «Русские евреи в Великобритании».

Закладка камня на месте строительства Еврейского Университета в Иерусалиме на горе Скопус. Хаим Вейцман в центре кадра.

Дипломатические успехи Вейцмана помогли ему в 1920 году избраться на должность председателя Сионистской организации. Этот пост он занимал до 1931 года. После того, как его не переизбрали на новый срок, ученый вернулся к научной деятельности. В Лондоне он организовал исследовательскую группу в Физерстоуновской лаборатории, где проработал до середины 30-х годов.

В 1935 году Вейцмана вновь избрали председателем Сионистской организации. К тому времени отношения между Британией и населением подмандатной Палестиной были сложными. Арабов не устраивал массовый наплыв евреев, а евреи, наоборот, возмущались мерами по ограничению миграции. В 1939 году Британия ограничила еврейскую иммиграцию в Палестину до 75 тысяч человек за пять лет, что вызвало бурю недовольства.

Во время Второй мировой войны благодаря настойчивости Вейцмана создается Еврейская бригада, которая принимала участие в боевых действиях в Италии. Кроме того, в подмандатной Палестине сформировали добровольческие еврейские подразделения. 15 созданных рот вошли в состав Палестинского полка и воевали в Африке. Сын самого Вейцмана, Михаэль, который пошел в британскую армию добровольцем, погиб в феврале 1942 года во время боевого вылета.

В 1948 году, после провозглашения Государства Израиль, Вейцмана избрали главой Временного государственного совета, а через год Кнессет утвердил его кандидатуру на пост первого президента страны. В телеграмме к членам Временного правительства Вейцман написал:

«Я абсолютно уверен, что нынешние и будущие граждане Еврейского государства приложат все силы, чтобы использовать возможность, предоставленную им историей. Нам предстоит создать учреждения и ценности свободного общества в духе тех наших великих традиций, которые обогатили мысль и дух всего человечества».

Дом Вейцмана

9 ноября 1952 Хаим Вейцман умер в возрасте 77 лет после тяжелой болезни. Политика похоронили в саду его дома при научно-исследовательском институте в городе Реховоте. Учебное заведение еще в 1949 году было переименовано в Институт Вейцмана.

Именем знаменитого мотолянина названы улицы во многих израильских городах, его портреты размещались на купюрах в 50 израильских фунтов, 5 шекелей, а также на монете в 5 новых шекелей.

На здании бывшей гимназии в Пинске, где учился Хаим Вейцман, установлена мемориальная табличка. В Мотоле до сих пор сохранился дом, в котором он родился и вырос. В конце 1970-х деревянное здание перенесли с центральной улицы вглубь деревни. В начале двухтысячных дом выкупил минчанин и открыл в нем частный музей первого президента Израиля.