«Осужденных в колхозах за людей не считали, обманывали с зарплатами»

Белорусские политзаключенные рассказали, как жили и работали на «химии».

14 января появилась информация о смерти одного из осужденных в ИУОТ № 7 в Пружанском районе, где отбывают наказание на «химии». Источники zerkalo.io сообщали, что мужчина незадолго до случившегося перенес инсульт, но его все равно отправили на физически сложную работу, и связывали это с тем, что, по их словам, в учреждении игнорируются жалобы осужденных на здоровье. Журналисты попросили бывших политзаключенных, которые провели несколько месяцев в подобных учреждениях, рассказать об условиях работы и жизни в них.

«И на жизнь оставалось 50 рублей, из них еще 30 надо было заплатить за комендатуру»

Один из наших собеседников, Владислав Устин, отбывал наказание в ИУОТ № 7 в Пружанском районе. Парень осенью 2020 года получил три года «химии» по политической статье, в учреждение поступил весной 2021-го, а спустя пять месяцев сбежал. По его словам, осужденный, который недавно умер по дороге на работу, приехал отбывать свое наказание в учреждение уже после его побега, поэтому они не были знакомы.

За время своего срока Владислав работал в двух местах. Изначально собирался пойти в местный «Евроопт», потому как на свободе работал в этой компании в своем городе. Чтобы устроиться в Пружанах, договорился с работодателем, там против сотрудника из числа «химиков» не возражали, запросили характеристики. Но когда подошел момент трудоустройства, руководство ИУОТ парня туда не отпустило. Как говорит он сам, «было видно, что это указ сверху».

Так пришлось пойти разнорабочим в фермерское хозяйство к частнику. Спустя месяц, рассказывает Владислав, «высказал ему все, что о нем думает» и уволился: не устраивала зарплата, которую платили осужденным, ведь в исправительных учреждениях открытого типа они содержат себя сами.

— Мы делали достаточно много работы — все, что нам скажут: перебирали и сажали картошку, красили бордюры, подметали территорию, оленей кормили, чистили сараи. Мы уходили сразу после проверки, рано утром, и могли находиться там до 17 часов или пока нам не скажут, что на сегодня хватит. За день могли две-три фуры по 20 тонн разгрузить — когда таскал эти сетки с картошкой, спина, конечно, стонала. Частник сказал: «И 400 рублей для вас — много». Даже пусть на химии, пусть и тратить эти деньги некуда, но мне кажется, это все равно мало за тот труд, который мы делали там, даже просто по-человечески.

Потом меня устроили в колхоз. Там я убирал за коровами навоз. Тут уже было попроще, из тяжелого могу вспомнить тюки с соломой, которые надо было разматывать и носить — они очень тяжелые, когда наберутся влаги. Ну и еще коров загружать, к примеру, если они больные или погибли — их вытаскивали [из сарая] и грузили.

Ни у первого, ни у второго работодателя Устин не замечал, чтобы к осужденным относились хуже, чем к остальным сотрудникам. Единственное отличие, которое приводит в пример, снова же проявлялось в зарплате.

— В колхозе мы работали наравне, но зарплата каким-то образом у них была выше в 2−3 раза. Помню, в мае за 11 дней я получил 280 рублей, потом за целый июнь — 220. В следующем месяце, когда приходил к 6 утра, — может, в районе 300 рублей, а в августе вообще поставили график с 6 до 21 часа. К тому моменту знакомый «химик» открыл мне глаза на все это: платят за 7 часов, вот столько и работай, я стал так и поступать, — вспоминает собеседник и говорит, что такую оплату своего труда считал несправедливой. — Я много раз у ребят спрашивал, почему они не пойдут работать в другое место, ведь ладно я — у меня никаких выплат по искам не было, а у них — штрафы, алименты. И на жизнь оставалось 50 рублей, из них еще 30 надо было заплатить за комендатуру. Как на 20 рублей купить продукты на месяц?

«Если с осужденным на работе что-то случится — все вокруг не виноваты»

Владислав также описал распорядок дня в самом учреждении. В 6 утра у осужденных был подъем, через 10 минут — построение и проверка (их в течение дня несколько). У некоторых к этому времени уже начинается рабочий день. На месте остаются те, кого назначили дежурным уборщиком или дневальным. Тем, кто работает в округе, на возвращение на «химию» дается определенное время. По пути можно зайти в магазин, но только с разрешения дежурного. В 22 часа для всех отбой.

— Когда у меня работа начиналась в 6 утра, я в 5 уже выходил, то есть вставал в 04.30. В течение дня спать или лежать на кроватях нельзя, поэтому я иногда расстилал плед на полу или на табуретках и так спал. Отдохнуть более-менее можно было. В зависимости от дежурного можно было попроситься прилечь на полчаса-час, потом это отрабатываешь. Единственный, кто разрешал не отрабатывать, — Валерьевич, святой души человек. Вообще, у нас в целом более-менее адекватно относились к осужденным. Про начальника ничего плохого сказать не могу, для идеолога мы все были бандитами и преступниками, большинство остальных сотрудников — тоже все понимали. Как себя зарекомендуешь, так к тебе и относятся: не выделываешься — к тебе отношение человеческое, если приехал «на понтах», рога тебе будут обламывать.

На «химии» своего врача нет — с жалобами или на медкомиссии перед работой осужденных возят в поликлинику в райцентр. По словам Владислава, местные врачи не очень хорошо относятся к осужденным — «очень много плохих отзывов от ребят слышал». Сам он страдает сложным расстройством сна — гиперсомнией. Человек с таким диагнозом в любой момент может уснуть. Поэтому не ко всем видам деятельности может получить допуск, но ограничений на «химии» у него не было.

— Пока работал у частника, не был в поликлинике ни разу, а когда меня устраивали в колхоз, надо было взять справку о состоянии здоровья. Сначала я прошел всех врачей — ты при сотруднике говоришь, что никаких жалоб нет, ну и у меня все было хорошо. А потом приезжаешь с жалобами, если они есть. Так через пару дней я был у невролога — рассказал, какие у меня проблемы со сном, попросил нужные таблетки. И началось: «А почему вы сразу не сказали?». Особо вопросов ко мне не было, единственное, просил невролога выписать мне направление в Минск к своему врачу (в поликлинике обычно не знают, что со мной делать, мне смог помочь только специалист очень высокого уровня). Для этого направления мне сказали сдать три анализа, из которых в поликлинике берут только один. Остальные, говорят, делайте в Бресте или каком-то санатории. Я спрашивал, кто меня будет возить, в ответ услышал что-то вроде «это не мои проблемы».

За время отбывания наказания состояние здоровья у парня не ухудшилось, заболевание не стало проявляться чаще. Сначала, вспоминает, сотрудники с насмешкой относились к его особенности, а потом «поняли, что прикольного мало». На работе опасная ситуация возникла лишь раз:

— Я выталкивал навоз на дорогу, закрыл глаза и уснул на несколько секунд, в это время рядом ехал трактор, не посигналил — и тут мне чуть не прилетело. Но я не скажу, что работать в колхозе — слишком тяжелый физический труд. Зимой, когда стога сена замерзают и нужно их топором рубить, — да. А летом более-менее нормально. Кто-то на стройке работал, они получали 1000 рублей и вопросов у них не было. По поводу заболеваний у других осужденных и тяжелого физического труда — смотря что таковым считать. У меня вот тоже гипертония. И я разгружал фуры. Задача сотрудников «химии» — устроить тебя на работу, а остальное их мало интересует. Вообще, обычно их не волнует, разбирается ли человек в работе, на которую его поставили, если что-то случится — все вокруг не виноваты, — заключает Устин.

«Осужденных в тех же колхозах за людей не считали, обманывали с зарплатами»

Еще один бывший осужденный, который согласился рассказать о жизни на «химии», — Дмитрий Кулаков. Он тоже получил наказание по политическим статьям (ст. 364 УК Беларуси — «Насилие либо угроза применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел», ст. 369 — «Оскорбление представителя власти»). Мужчина должен был отбыть 3,5 года в ИУОТ № 49 в Шклове, но в середине июля 2021-го ему удалось сбежать оттуда, сейчас он с семьей за границей.

— Сначала я там был первым политическим — давление было очень сильным: нас не били — в моральном плане было тяжело, — поясняет мужчина. — Постоянное «бчбшники», «посмотрите, какие у нас тут змагары!», «ты нормально зарабатывал, что тебе не нравится?». Осужденные обычно опускают голову и слушают все это, а я перечил в ответ — там к такому не привыкли, поэтому меня постоянно цепляли. Когда заехали еще пару политических, стало полегче. Но и не все из сотрудников относились предвзято, да и с появлением политических администрация стала бояться огласки каких-то проблем: ведь все можно запостить в интернет и это быстро разлетится по СМИ.

Дмитрий рассказывает, что на его «химии» люди трудились животноводами, трактористами, грузчиками, водителями. Его самого на работу устроили лишь спустя два месяца после поступления в учреждение — в середине февраля. Сразу устроили на пилораму. Потом — в ОАО «Александрийское», на комбикормовый завод.

— Я работы не боюсь, поэтому и на пилораме, хоть летом работали с 8 до 19, и на заводе мне было нормально. Там вообще иногда было нечем заняться. И нас всей бригадой отправляли подметать — вот полдня ходишь и метешь, только бы не сидел без дела. Но с физическим трудом даже как-то получается отвлекаться морально. А что касается зарплаты — за все время, что я работал, получил в сумме около 200 рублей на руки. И еще 80 пришло на карточку, уже когда я был в Литве, за последний месяц. Такая сумма выходила из-за штрафов, выплат за содержание в ИВС. Еще я попросил жену подать на алименты — чтобы меньше кормить режим этими выплатами. Но я наслышан, что осужденных в тех же колхозах за людей не считали, обманывали с зарплатами так, что у некоторых даже минималки не было. Они идут спорить с начальниками, в ответ слышат: «Ты — „химик“, что ты тут еще хочешь?!»

«Все хотят уехать на работу, чтобы не видеть администрацию и сотрудников»

Переходя к тому, как в учреждении относились к здоровью осужденных и их жалобам на самочувствие, Кулаков вспоминает ситуацию с COVID-19.

— Я заболел, наверное, в первые дни, как приехал — пропали запахи и вкусы. Но меня даже на карантин не помещали — переходил, да и все. Там, если температура — говорят выпить таблетку, полежать разрешат. Еще был случай: ко мне приезжала жена, делала перед поездкой ПЦР-тест, но результаты получила, уже когда вернулась домой. Звонит и говорит, что у нее коронавирус. Я позвонил руководству, рассказал об этом, мне в ответ: «Симптомы есть? Нет? Ну и сиди себе тихонько, носи маску». Хотя там есть изолятор. А в казарме, где все находятся, стоят 60 кроватей на 120 человек.

Дмитрий, как и предыдущий собеседник, тоже обращался к медикам. Первый раз, говорит, получал допуск к работе на заводе — «прошел всех врачей за час». Второй раз пошел со старой травмой.

— Когда-то мне при задержании согнули локоть в обратную сторону, поэтому иногда «выскакивает» сустав. Еще пока был дома, мне хирурги сказали делать операцию. В шкловской поликлинике сказали тоже самое и выписали направление. Но когда меня привезли в медцентр, на месте врач сначала отговаривал, а потом написал бумажку, что операция мне не нужна: «Ну ты сам все понимаешь». А у меня сейчас артроз второй степени в 30 лет.

В целом, по словам Кулакова, на «химии» в его учреждении людей с проблемами по здоровью хватало:

— Был мужчина в возрасте — он с трудом ходил с тростью. Химия предполагает, что ты должен работать. А как ему с этой тростью работать: в одной руке держать ее, а в другой метелку? Пока я там был, он не работал, но что такой человек там делает вообще? Зная такой случай, я не удивился, когда прочитал, что в ИУОТ № 7 умер человек, — говорит Дмитрий и поясняет. — Никто не скажет тебе добиваться у врачей недопуска к работе. Станет совсем плохо — вызовут скорую. Но, как правило, осужденные не хотят оставаться на «химии» — все хотят уехать на работу, чтобы не видеть администрацию и сотрудников. Те же гипертоники: если вечером плохо, выпьют таблетку, к утру полегчало — собираются и идут на работу.

В один из дней своего нахождения в неволе Кулаков проглотил часть металлической ложки. Так мужчина выразил протест против того, что его не пустили на запланированное свидание с женой и ребенком.

— Даже осужденного с профучетом, нарушениями отпускали в город. А у меня ребенку 4 года к тому моменту было, ему днем нужно где-то поспать — пока я работал на пилораме, мы находили ему место, а на заводе — негде. Я договорился с администрацией, что меня отпустят в гостиницу побыть с семьей. В тот день жена рано утром выехала, а мне сказали: «Сидите вот на лавочке тут». Тогда я проглотил ручку от ложки, чтобы меня увезли в больницу и там можно было ребенка положить на нормальную кровать. После этого меня отправили в ШИЗО на 10 дней, держали одного в камере, ночью проводили проверки. Вроде бы, это обычный ИВС, но вместо раковины и туалета у меня были бутылка с водой и ведро.

Поэтому тяжелее всего на «химии» было психологически, повторяет Дмитрий. Мужчина вспоминает недавний случай с еще одним политзаключенным Дмитрием Дудойтем, который совершил самоубийство, прыгнув с моста.

— У меня тоже были такие мысли, я могу понять этого человека. Помню: читаешь все эти новости — и просто в шоке от того, что происходит в стране и что всем ##### (все равно). Ну и ладно это, но ты ведь сам не можешь ничего сделать. Еще и на «химии» тебе доказывают, что белое — это черное. Ну и самым сложным было каждое утро просыпаться и видеть на тумбочке срок освобождения — 2024 год. Я, наверное, как-то перенес это в себе и постепенно такие мысли отдалились, главное ведь — пережить этот пик. Но у каждого психика работает по-разному, морально перенести это очень тяжело.