История белоруса, который остался один в опустевшей деревне

Отшельник поневоле.

Александр Ляденко — единственный и, судя по всему, последний житель деревни Ляденки под Витебском. Мужчине 56 лет, тут он родился и прожил почти всю жизнь. «На здоровье я не жалуюсь, но до пенсии, наверное, не доживу. И наша деревня тогда уже точно умрет», — настроение у сельчанина не самое веселое. Но потом он закуривает, улыбается и приглашает в гости. Хозяйство нехитрое: вросшая в землю хата, кобыла Малышка, домашняя кошка ешка и приблудный кот Базыль. «Ну и я сам — простой деревенский небритый малец Сашка! Так меня и называйте», — предлагает Ляденко.

Onlíner побывал в деревне, в которой еще полвека назад люди не только умирали, но и рождались, женились, строили дома, сажали сады, растили детей. Теперь тут несколько покосившихся, осиротевших домов, занесенные снегом улицы и звенящая тишина.

«Я не одинокий человек. Просто люблю жить один»

Немного географии, чтобы вы поняли, что Ляденки — это не такая уж и глушь. От Витебска до них 30 километров, а в 5 километрах отсюда агрогородок Замосточье. Это четвертая станция, если ехать на дизеле из областного центра в Оршу. А если добираться на машине, то от Замосточья в Ляденки ведет разбитая дорога через лес. Сейчас ее порядком занесло снегом, и наше авто могло бы легко застрять. Но, к счастью, до нас дорогу разъездили большегрузы, которые привозят рабочих — они обсекают старые деревья.

Фамилия у Саши перекликается с названием деревни: Ляденко — Ляденки. Философия у него такая:

— Не считаю, что я кровный местный. Вот если бы я свой дом построил своими руками, тогда бы и считал себя ляденским, местным. Мне же хата досталась от родителей, и это считается «бацькаўшчына».

— Но ведь и деревня для вас — тоже «бацькаўшчына», разве нет?

— Ну да, за столько лет уже прикипел к этим местам. Я живу в Ляденках почти все время, кроме тех лет, когда работал в Витебске водителем. Возил начальство, обслуживал машины. Потом фирма развалилась, и я вернулся в деревню. Жил с родителями, а когда они умерли, остался на хозяйстве один. Держал коров, свиней. Но надоело, забросил. Как говорится, от хозяйства будешь не богатым, а горбатым. Сейчас кручусь как могу: зимой подрабатываю колкой дров, а весной и летом — пахотой и косьбой.

У Саши есть семья: жена, дочка, зять. Живут они в Витебске.

— Нет, мы с женой не развелись. Зять с дочкой ко мне сюда приезжают. Зовут меня к себе. А я — ни в какую! Говорю им: «Наелся я уже вашим Витебском». Что в том городе делать? Там человек живет и не знает, как зовут соседа. Теща моя живет в соседней деревне. Я ее навещаю. Еще у меня есть сестра. И друзья. Так что я совсем не одинокий человек, вы не думайте. Просто люблю жить один. Мне в деревне спокойнее и веселее, рядом с природой.

«Деревня раньше гремела! Молодежь до утра сидела у костра возле речки»

Один на всю деревню Александр Ляденко живет несколько лет.

— Последним старожилом была соседка, Нина Андреевна. Хорошим человеком была! В молодости, как и моя мама, работала дояркой. Ей было уже за 90, и года три назад она умерла. С той поры я тут один. А до этого лет десять жили с Ниной Андреевной в деревне вдвоем.

Саша уже и сам не верит, что когда-то Ляденки были большими:

— Было то ли 74, то ли 76 дворов. Две колхозные фермы, конюшня! И люди скота держали много. Где-то до начала 1980-х деревня держалась. А потом начали в Замосточье скот забирать. Кто трудоспособный, тому там и жилье давали. Кто туда уезжал, кто — в Витебск, а кто — в Новку (агрогородок, где находится «Рудаково» — одно из крупнейших аграрных предприятий в Витебской области). В общем, в поисках лучшей доли молодежь разъехалась. А старики потихоньку умирали. Жалко, конечно, такая деревня была! Сколько молодежи жило! Костры палили около речки, сидели до утра, пока светать не начинало. А зимой собирались по хатам то у одного, то у второго: в карты играли, в домино. Деревня гремела!

Теперь Ляденки — это одно Сашино подворье: дом, сарай и баня. Оно находится на окраине деревни, дальше — речка Черничанка, поле и лес.

— Раньше в деревне было четыре улицы. Дома стояли везде: и вон там, за канавой, и вот тут, где дуб. Но умерли хозяева — умерли и дома. Чьи-то родственники их сносили, а кто-то продавал, сруб и увозили. Так и распродали «бацькаўшчыну». Теперь на моей улице осталась одна нежилая хата — Нины Андреевны. И еще четыре дома стоят на той стороне. Две хаты заброшены, а две принадлежат дачникам. Но зимой они приезжают сюда редко, может, раза два: посмотрят, что дом цел, и уезжают.

Весной, на Радоницу и в другие поминальные дни, люди собираются на кладбище — оно километрах в двух от Ляденок. Но попасть туда по распутице трудно:

— Звонят мне, спрашивают: «Саша, как дорога до кладбища?» Я говорю: «Исключительная! До деревни доедешь, а дальше пешком».

«Это у вас там, в городах, болеют коронавирусом. А я не знаю, что такое температура»

Два раза в неделю Саша выбирается в «центр» — так он называет Замосточье.

— Еду туда на кобыле, а другой раз — на велосипеде. А когда и пешком хочется прогуляться. Сейчас мне сват на зиму оставил трактор. Так на нем, бывает, езжу.

В агрогородке есть вся нужная Саше инфраструктура: магазин и почта.

— Покупаю в сельпо продукты и сигареты. Ну, иногда и бутылочку. Но если нет выпивки, мне и не хочется. А вот курить никак не могу бросить. Поэтому, как только сигареты закончились, я руки в ноги — и иду в «центр». А на почте плачу за свет и телефон.

Другие блага цивилизации, признается сельчанин, ему и не нужны:

— Со здоровьем у меня пока все нормально. Болеть я, тьфу-тьфу-тьфу, не болею. Это у вас там, в городах, болеют коронавирусом. А я не знаю, что такое температура. Если что, половинку аспиринины на ночь — и с утра здоров. Скорую никогда не вызывал. А если вдруг понадобится, она и в Ляденки приедет. Это ж не край света! Стричься-мыться — тоже не проблема. Стрижет меня друг, машинкой. А баня у меня своя. Воду ношу из Черничанки. Вода из речки — самая хорошая: волосы от нее пышные, и шампуня не надо.

Автолавка в Ляденки не приезжает.

— Мы отказались от нее, еще когда старуха, Нина Андреевна, была жива. Автолавку эту надо же ждать. Они, например, скажут, что приедут в два часа, а сами явятся только в пять. Вот мы и решили с Андреевной, что не нужна нам автолавка. Соседке продукты привозила дочка, а я и сам за ними могу выбраться. Председатель сельсовета иной раз звонит: «Саша, ці нада табе дарогу пачысціць?» А я отвечаю: «Зачем? Не беспокойтесь, не гоняйте технику». Если мне надо в магазин, я кобылицу запрягу и съезжу. Я сам себе тут власть, мне никто не нужен.

«За косьбу и вспашку расчет такой, который придумали еще деды»

Распорядок дня у Саши всегда одинаковый и строгий, как в армии: подъем — в 05:00, отбой — в 22:00.

— Скучно мне никогда не бывает. Просыпаюсь, пью чай. Кормлю Малышку, растапливаю печку. Если есть подработка, запрягаю кобылицу и еду. Вечером готовлю ужин: я люблю борщ, пюре, макароны по-флотски. Правда, иногда лень варить, я тогда делаю кашу быстрого приготовления. Смотрю телевизор, заодно могу что-то простирнуть.

Книжки и газеты мужчина не читает.

— Не тянет меня к этой политике.

В телефоне Саша не висит: он у него кнопочный. Так что новости узнает не из телеграм-каналов, а по радио. Оно у него находится на стене над кухонным столом.

Скучать не дает и живность.

— Лошадей я держу уже почти 30 лет. Нынешняя кобылица, Малышка, — моя верная подруга. Ей 11 лет. Купил ее пять лет назад. Сразу она была дикая, жила в табуне. Но довольно быстро приручил ее. Она любит сухарики — я и задобрил ими. Кот Базыль вот еще «прыблудзіўся». Всю осень с Малышкой ходил на поле, она паслась там, а он рядом. Жалко стало его, прикармливаю. Но в дом не пускаю: там живет своя кошка — ешка.

В деревню нередко заходят дикие животные:

— Утром выхожу во двор, снегом все «прыцерушыла», смотрю: следы. Волчьи. Лесное зверье — кабаны, лисы, волки — тут ходит как домашнее. Я их не боюсь. А чего их бояться? Не лезь к ним, и они к тебе не полезут. Бывает, идешь летом — а летом здесь бурьян страшный, выше человека — и вдруг метрах в пяти от тебя кабан в траве как фыркнет! «Трохі» неожиданно, конечно, но не страшно. А лихих людей я тут ни разу не встречал. Грибники или ягодники — те, бывает, заблудятся. Спросят, как найти дорогу. Я подскажу.

Сейчас у Саши «мертвый сезон». Иногда он занимается колкой дров, ремонтом пил и кос. Основной заработок у него, говорит, весной и летом.

— Вспахиваем с Малышкой людям огороды. Тут же в округе много одиноких старух, кому нужна помощь, а также дачников. Заказы поступают заранее, месяца за два. Я их записываю, чтобы не забыть: когда, у кого и сколько надо вспахать.

Расчет за вспашку и косьбу простой:

— Считаем так, как раньше это делали наши деды, ну только в пересчете на современные деньги. Ведро бульбы, допустим, стоит 10 рублей — значит, вспахать «сотку» земли — тоже 10 рублей. Трехлитровая банка молока стоит 6 рублей — столько же беру и за скошенную «сотку». Самое прибыльное для меня время — апрель-май, когда идет посадка бульбы. Некоторые хозяева не только дают деньги, но могут и за стол пригласить, покормят, рюмку нальют. Я и свой огород сажаю. Бульба, морковка, бурачки — у меня все свое. К слову, бульба в Беларуси подскочила в цене в два раза. Был недавно в Витебске, прошелся по базару. Так на Полоцком рынке стоит от 80 копеек до 1,40 рубля. Я удивился таким ценам!

Саша знает, как спасти умирающие деревни.

— Ну вот смотрите. В том же Замосточье понастроили дом на дому. Постройки находятся близко друг к другу, а участки у людей совсем маленькие: того огорода «сотка» какая, ну пускай пять «соток». И это называется «обновление села»! А вот где надо обновлять село, — мужчина показывает рукой на пустую улицу за своей хатой. — Поставьте тут дома. Ферму постройте. И люди жили б! А так да, вымирают деревни. Держатся только «центры» (агрогородки или населенные пункты, где размещены сельсоветы). Такие деревни, как наши Ляденки, почти на каждом шагу. В двух с половиной километрах от нас Чернецкий Мох — так там живет сейчас несколько человек: старуха одна, лесник с женой, малец один, молодой еще, в колхозе работает, а остальные дачники.

Последний житель Ляденок понимает, что его деревня обречена. Но верит в чудо: а вдруг тут все-таки кто-то поселится?