Люди надежды

Интервью люблинского ксендза, много лет принимающего беженцев — и не только украинских.

«Имена убийц-людоедов могут быть разными: Ирод, Гитлер… Их имена меняются, но самое страшное, что меняются и имена их самых невинных жертв — детей». Это написал на своей стене в фейсбуке люблинский ксендз Мечислав Пузевич — или просто Метек, как называют его многочисленные волонтеры и беженцы. А еще таких людей называют гуманистами и подвижниками.

Ксендз Мечислав — создатель волонтерского центра в Люблине, который помогает беженцам уже тридцать лет. Он насчитал уже шесть волн беженцев, которые приходили в Люблин. Он и его добровольные помощники помогают всем. А в промежутках между волнами — наркоманам и бывшим преступникам. И сейчас, когда в Польшу пешком идут сотни тысяч украинцев, могу сказать, что повезло тем, кто оказался в Люблине под опекой ксендза Пузевича. Впрочем, всем остальным, кто добрался до безопасной территории, тоже очень повезло.

Об этом ксендз Мечислав Пузевич рассказал в интервью журналистке «Новой газеты» Ирине Халип.

— Ксендз Мечислав, в вашем волонтерском центре с первого дня, когда через границу начали переходить украинские беженцы, все было на удивление отлично организовано — как будто кто-то нажал на кнопку, и заработал конвейер. Это, несомненно, не только добрая воля, но и опыт. С чего начиналась ваша помощь беженцам?

— Ровно тридцать лет назад я впервые с ними столкнулся. Это было во время войны в бывшей Югославии. Здесь стали появляться первые боснийцы. Им нужна была самая простая помощь: пойти с ними в магазин, к врачу или показать, где находится дешевая аптека. Это базовые потребности, и мы начали этим заниматься. В Люблине тогда появился первый центр приема беженцев. Но эта первая волна достаточно быстро схлынула, боснийцев в Польше оказалось не слишком много.

Вторая волна беженцев — это 1994–1996 гг., первая чеченская война. Люблинское воеводство имеет границы с Беларусью и Украиной. Единственным железнодорожным пограничным переходом тогда был белорусский Брест. И Брест стал символичными воротами в мирную жизнь — через этот переход в Польшу тогда въехало около 100 тысяч чеченцев. С этой стороны было открыто множество центров приема беженцев — Бяла-Подляска, Луков, Радзынь, Люблин и другие. А после начала второй чеченской их стало еще больше — сотни тысяч.

Мы делали очень простые вещи. В центре приема беженцев мы открыли детский сад для их детей. Потом создали проект, который работает до сих пор, — партнерство семей. У каждой приезжающей в Польшу семьи беженцев появляется польская семья-партнер. Это дружба, общение взрослых и детей, простая помощь — так интеграция проходит гораздо легче. И вообще беженцы понимают, что ими здесь интересуются не только пограничники и администрация, но и простые люди. Это очень помогает. Главный вывод, который я сделал еще тогда, — людей нужно просто слушать. Каждый приезжает с рассказом о своей драме, о родственниках, которые там остались, о своей тоске. Ему нужно, чтобы его выслушали. А сейчас все предпочитают говорить. И наша основная роль — это слушать, понимать и действовать. Именно в таком порядке. С действиями как раз проще всего: одному нужно помочь найти жилье, другому — работу, третьему устроить детей в школу. С кем-то сходить в администрацию, помочь с легализацией и регистрацией. Это уже определенный алгоритм, который работает практически без сбоев. Последняя волна чеченских беженцев была связана с кадыровскими репрессиями в 2016–2017 гг.

А в 2020 году началась следующая волна беженцев — это были белорусы, бежавшие от репрессий Лукашенко. Я тогда подумал: может быть, это последний народ, который мы здесь принимаем.

Но в прошлом году через белорусско-польскую границу к нам пошли курды, сирийцы, афганцы, пакистанцы.

Сбор одежды и продуктов для украинских беженцев в Польше. Фото: Марек Горчинский

— Это те самые мигранты, которых благодаря Лукашенко привозили на границу и говорили «идите в Польшу!»?

— Да, это они. Многим действительно удалось прорваться, мы здесь их принимали. И тогда мы придумали для партнерских семей название «Дома надежды». Каждая семья беженцев, кроме крыши над головой, должна одновременно получить опекунов — сейчас у нас их уже очень много, этих домов надежды. Опекунские семьи понимают особенности помощи тем, кто воспитывался и жил в исламской культуре: нельзя предлагать им угощение из свинины и так далее. Мы начали принимать семьи выходцев с Востока прошлой осенью, и только справились с этим — началась волна беженцев из Украины. Но мы были к этому готовы. Приготовления к приему украинцев мы начали еще в ноябре прошлого года. Я знал, что это произойдет. Просто у меня тридцатилетний опыт. И 24 февраля, когда включил компьютер, мне нужно было только нажать Enter — и все наши структуры заработали. Жилье, питание, транспорт — все организовано. О каждой семье есть, кому позаботиться. И это не какое-то новое направление — мы принимали беженцев, которые бежали из Донбасса, еще в 2014–2015 гг. Здесь их было, кстати, не так много –– мы больше помогали тем людям, которые с Востока переехали на запад Украины. Кстати, тогда у нас появились и первые группы крымских татар. Мы справляемся — со мной работает уже не первое поколение волонтеров, без которых ничего бы не получилось.

— Я хорошо помню 2016 год, когда на брестском вокзале появился стихийный лагерь чеченских беженцев. Каждый день они пытались на поезде из Бреста уехать в польский Тересполь, а Польша их не принимала. Вам все-таки удалось многих из них «перетащить» в Польшу. Как это получилось?

— Я в первый раз приехал туда, в Брест, перед Рождеством 2016 года. Застал на вокзале совершенно душераздирающую сцену. Пытался не плакать, но не получалось. Там в основном были женщины с детьми. И вот представьте себе очень красивую — такой яркой кавказской красоты — женщину, которая семь месяцев не мылась. Она отшатывалась от каждого, кто к ней обращался, не хотела, чтобы им было неприятно. А еще на тот вокзал приезжала одна пани из Польши, которая учила чеченских детей петь польские колядки. И вот дети запели колядки, начинающиеся словами «не было места для тебя». Это как раз в то время, когда польское правительство закрыло границы от чеченских беженцев. И девочки на вокзале тоненькими голосами поют «не было места для тебя». В моей стране «Солидарности» не было места для них. Нужно было что-то делать. Прежде всего, мы арендовали большое помещение, куда можно было отправить женщин с детьми. Мы оплачивали их попытки пересечь границу (это же билеты на поезд каждый день — у них не было таких денег, у многих вообще никаких денег уже не было после 30–40 попыток). А потом разными способами нам удалось некоторые семьи все-таки перевезти в Польшу. Тем, кого не удалось перевезти, например, глава семьи в списке тех, кому запрещен въезд, бывший кадыровец, таких было немало, мы давали деньги на первое время, чтобы они могли остаться в Беларуси, получить вид на жительство, устроиться на работу. Покупали швейные машинки для женщин, продавали здесь кавказских кукол, которых они делали своими руками, и отправляли деньги им. Но 37 семей мне удалось привезти в Польшу. Потом еще помогали вывозить невест из Чечни. Родители, к примеру, говорят сыну: «Ищи ты уже жену себе в Европе». А он говорит: «Нет, хочу жениться на той девушке из нашего села». И нескольким девушкам, которых ждали женихи, мы помогли въехать в Польшу. Мы ходим на их Курбан-байрам, они приходят к нам на Рождество — в общем, нормально вместе живем.

Сбор одежды и продуктов для украинских беженцев в Польше. Фото: Марек Горчинский

Где-то их не ассоциируют с российской властью. А где-то не советуют говорить на улице на родном языке. Быть русским или украинцем за границей — каково это сегодня?

— Теперешняя ситуация с украинскими беженцами, мне кажется, по степени трагизма превзошла все предыдущие «волны». Но настоящим сюрпризом стала солидарность поляков с украинцами. Люди едут из западных городов Польши сюда на границу, чтобы помочь, чтобы не оставаться дома, когда рядом беда. Вам это напоминает времена «Солидарности»?

— Я с самого детства очень симпатизировал украинцам. Смешно, но из-за Сталина. Корни моей семьи под Вильнюсом в Литве и под Ошмянами в Беларуси. Когда я был ребенком, мои дедушка и бабушка много говорили о Вильнюсе, об Острой Браме, и я всегда спрашивал, почему мы там не живем, а живем в Поморском воеводстве. Но они мне не отвечали. Дед, правда, ненавидел Сталина и каждый раз плевал на землю, когда произносил его имя. А про наших соседей говорил: «Они с Вислы». Все мы знаем географию: Висла — это река, и я думал, что соседи жили где-то на Висле. А потом мой дед объяснил, что нас Сталин выслал с Виленщины, а наших соседей — с юга Польши во время операции «Висла». Это операция Сталина и польских коммунистов по переселению украинцев с юга и востока Польши на северные и северо-западные территории, чтобы на юге они не помогали УПА («Украинская патриотическая армия», запрещенная в РФ. — Ред.). То есть наши соседи были украинцами. Я их очень любил, мы с их детьми вместе ходили в школу. А в последние годы мы с Украиной сотрудничали очень тесно. Помогали открывать центры волонтерства в Харькове, Мариуполе, Житомире, Дрогобыче, Тернополе, Ковеле, Луцке, Львове. Я помнил, что происходило в Чечне и Грузии и, к сожалению, был уверен: все это будет и в Украине. А что касается солидарности, то поляки за последние годы привыкли к присутствию украинцев, особенно здесь, на Люблинщине. Я часто повторяю, что давным-давно Богдан Хмельницкий не смог взять Люблин со своим войском, но много лет спустя украинцы без единого выстрела взяли Люблин.

За эти годы поляки привыкли уважать украинцев за их собственную солидарность и трудолюбие. У большинства есть коллеги или соседи из Украины. И теперь солидарность демонстрируют поляки.

Меня это очень радует, я надеюсь, что она перекроет воспоминания о событиях 1943 года на Волыни. Только я опасаюсь того, что поляки вспыхнут на короткое время, а потом это пламя погаснет. Но надеюсь, что эта солидарность продлится долго. Все понимают, что нужна не только сиюминутная помощь деньгами, едой, транспортом, но и протяженные во времени жесты. Например, мы уже создаем временные детские сады для украинских детей. Это работа не на выходные, а надолго. А вообще спустя сорок лет после «Солидарности» в поляках проснулся тот же самый дух. Хорошо, если он продержится долго.

Сбор одежды и продуктов для украинских беженцев в Польше. Фото: Марек Горчинский

— Вы работали со многими тысячами беженцев из разных стран. Что дает им силы пережить ад, из которого они бежали, принять новые условия и двигаться дальше?

— У нас тут возле Люблина был один из крупнейших концлагерей — Майданек. Я помню, сюда приезжала одна женщина, которая ребенком попала в этот концлагерь и выжила. Она побывала в газовой камере. В этой камере одни женщины рвали на себе волосы, другие молились, третьи проклинали. А эта девочка, стоя среди них, убеждала себя в том, что все будет хорошо. Вот так, на пороге смерти, — что все непременно будет хорошо. И через какое-то время дверь открылась, вошел немец и велел выходить. Оказалось, что у них было слишком мало газа. Так вот, то же самое и сейчас. Одни говорят: «Нужно спасать детей и бежать через границу — это отлично, это правильно». Другие говорят, что нужно остаться и бороться, — это тоже правильно. А вот третьи, которые махнули рукой, сдались и говорят, «что будет, то будет, от меня ничего не зависит, бомба все равно сильнее», — им я скажу, что это неправильно. В этом нет надежды. А когда она есть, люди берут детей, бегут и готовы выдержать все. Я это видел в глазах чеченцев, иракцев, белорусов. Сейчас я это вижу в глазах украинцев. Это люди надежды.