Журналисты провели 20 дней в Мариуполе и показали кадры, потрясшие мир

Через час после их прибытия в город началась война.

Видеожурналист Мстислав Чернов из Харькова и фотограф Евгений Малолетка из Бердянска, украинские сотрудники Associated Press, оставались единственными действующими журналистами в Мариуполе. Они снимали на свои камеры жизнь города, осажденного и непрерывно атакуемого московитскими войсками. Это благодаря их фото мир узнал правду о разбомбленном роддоме и увидел мариупольскую трагедию. Чернов написал для Associated Press о том, как они с коллегой оказались в городе, как работали и выживали и как им удалось уехать и сохранить свои снимки.

Издание zerkalo.io приводит выдержки из его рассказа.

Журналисты отправились в Мариуполь, еще не зная, что начнется война, но ожидая ее со дня на день. Город выбрали не случайно — понимали, что этот крупный морской порт из-за его расположения будет стратегически важным пунктом для московитских войск. В командировку отправились вечером 23 февраля на микроавтобусе Евгения Малолетки. По дороге забеспокоились, что нет запасных шин. Нашли в интернете того, кто может их продать среди ночи.

«Мы объяснили ему и кассиру в круглосуточном магазине, что готовимся к войне. На нас посмотрели как на сумасшедших.

В Мариуполь мы приехали в 3.30 утра. Через час началась война».

Около четверти жителей Мариуполя, пишет Чернов, выехали перед войной или в самые первые дни. Остальные не верили в серьезность угрозы, а когда осознали свою ошибку, было уже слишком поздно: город заблокировали.

«Бомба за бомбой русские оставляли город без электричества, воды, поставок продовольствия и, самое главное, без связи, не работали телефоны, радио и телевидение. Немногие остававшиеся журналисты покинули город до того, как связь исчезла совсем и началась полная блокада.

Отсутствие информации в условиях блокады преследует две цели. Первая — хаос. Люди не понимают, что происходит, и паникуют. Сначала я не мог понять, почему Мариуполь так быстро развалился. Теперь я знаю, что это было из-за отсутствия связи.

Вторая цель — безнаказанность. Без информации из города, без фотографий разрушенных зданий и умирающих детей московитские войска могли делать все, что хотели. Если бы не мы, этих кадров бы не было. Вот почему мы пошли на риск, чтобы показать миру то, что видели мы. И именно это разозлило московиян настолько, что они выслеживали нас.

Я никогда еще не чувствовал, что нарушить тишину настолько важно».

Чернов рассказывает, как уже с 27 февраля от обстрелов начали погибать мирные жители. Много времени они с Малолеткой проводили именно в больнице. Ей тоже доставалось от обстрелов, был сильно поврежден и автомобиль журналистов. Они продолжали снимать, как врачи пытаются спасти раненых детей.

«Умер второй ребенок, потом третий. Машины скорой помощи перестали забирать раненых, потому что люди не могли вызвать их без связи, и они не могли перемещаться по разбомбленным улицам.

Врачи умоляли нас снять семьи, которые привозили погибших и раненых родственников, и разрешали пользоваться их генератором для подзарядки камер. Они говорили: никто не знает, что творится в нашем городе».

Чтобы отправить снимки, раз в день журналисты ездили в единственное место, где ловила связь, — возле разграбленного магазина, — и пересылали кадры, прячась под лестницей. Третьего марта связь пропала и там. Они пытались отправить видео, высунувшись из окна больницы на седьмом этаже, когда увидели, как люди грабят торговый центр «Порт-Сити». Несмотря на артобстрел, журналисты направились туда. Навстречу им из магазина выбегали люди с тележками, полными товаров.

«На крыше магазина разорвался снаряд, и меня бросило на землю. Я напрягся, ожидая второго удара, и сотни раз проклинал себя за то, что не включил камеру, чтобы записать все это. Второй снаряд с ужасным свистом врезался в жилой дом рядом со мной. Я спрятался за угол.

Мимо прошел подросток, катя офисный стул, нагруженный электроникой, с него падали коробки. „Там были мои друзья, и снаряд упал в десяти метрах от нас, — сказал он мне. — Я понятия не имею, что с ними случилось“.

Мы помчались обратно в больницу. В течение 20 минут начали прибывать пострадавшие, некоторые — в магазинных тележках».

Следующие несколько дней связь с миром у журналистов была только по спутниковому телефону. Он ловил в одном месте — на улице, рядом с воронкой от бомбы.

«Все спрашивали: пожалуйста, скажите, когда закончится война. У меня не было ответа.

Каждый божий день ходили слухи, что украинская армия собирается прийти, чтобы прорвать осаду. Но никто не пришел».

Затем Чернов и Малолетка стали свидетелями того, как бомбы упали на роддом и детскую больницу.

«К этому времени я наблюдал смерти в больнице, трупы на улицах, десятки тел, сброшенных в братскую могилу. Я видел так много смертей, что снимал их, почти не воспринимая.

9 марта два авиаудара разорвали пленку на окнах нашего фургона. Я увидел огненный шар всего за мгновение до того, как боль пронзила мое внутреннее ухо, кожу, лицо.

Мы смотрели, как поднимается дым над родильным домом. Когда мы пришли, спасатели еще вытаскивали из руин окровавленных беременных женщин.

Наши батареи были почти разряжены, и у нас не было связи для отправки фото. До комендантского часа оставалось несколько минут. Полицейский услышал наше обсуждение, каким образом передать информацию о бомбардировке больницы.

„Это изменит ход войны“, — сказал он. Он отвел нас туда, где было электричество и интернет.

Мы записали так много мертвых людей и мертвых детей — бесконечная череда. Я не понимал, почему он думал, что еще больше смертей могут что-то изменить.

Я был неправ».

Следующие несколько дней журналисты провели в подвале отеля и без связи.

«Тем временем в Мариуполе нас завалили люди, спрашивающие о последних новостях с войны. Многие говорили: „Пожалуйста, снимите меня на видео, чтобы моя семья за пределами города знала, что я жив“.

К этому времени в Мариуполе не работало украинское радио и телевидение. Единственное радио, которое можно было уловить, транслировало извращенную московитскую ложь: что украинцы держат Мариуполь в заложниках, стреляют по домам, разрабатывают химическое оружие. Пропаганда была настолько сильной, что некоторые люди, с которыми мы разговаривали, поверили ей, несмотря на то, что видели собственными глазами.

Сообщение повторялось постоянно, в советском стиле: Мариуполь окружен, сдайте оружие».

11 марта редактор попросил журналистов разыскать женщин, которых они сняли в роддоме. Московитская пропаганда вовсю утверждала, что это фейк, что женщины — актрисы, нужно было доказать обратное. Они нашли рожениц в другой больнице. И узнали, что одна из раненых потеряла ребенка и умерла сама.

Сняли видео, поднялись на седьмой этаж, чтобы отправить, и увидели из окна, как больницу окружают московитские танки с буквой Z.

«Украинские солдаты, охранявшие госпиталь, исчезли. А путь к нашему фургону с едой, водой и снаряжением перекрыл московитский снайпер, который уже подстрелил выбежавшего на улицу медика. Мы сидели в темноте и слышали взрывы. Так прошли часы.

Вдруг на рассвете врывается десяток солдат: „Где журналисты, черт возьми?“

Я посмотрел на их нарукавные повязки, синие для Украины, и попытался подсчитать вероятность того, что они были замаскированными русскими. Я шагнул вперед, чтобы представиться. „Мы здесь, чтобы вытащить вас“, — сказали они.

Стены операционной сотрясались от артиллерийского и пулеметного огня снаружи, и казалось, что оставаться внутри безопаснее. Но украинские солдаты получили приказ взять нас с собой.

Мы выбежали на улицу, бросив приютивших нас врачей, обстрелянных беременных женщин и людей, которые спали в коридорах, потому что им некуда было идти. Я чувствовал себя ужасно, оставляя их всех позади.

Девять минут, десять, вечность — по дорогам и разбомбленным многоквартирным домам. Когда снаряды разорвались рядом, мы упали на землю. Время измерялось от одного удара до другого. Ударная волна за волной сотрясала мою грудь, и мои руки похолодели.

Мы добрались до подъезда, и военные завели нас в темный подвал. Только тогда мы узнали от милиционера, почему украинцы, рискуя жизнями солдат, вывозили нас из госпиталя.

„Если вас поймают, вас снимут на камеру и заставят сказать, что все, что вы снимали, — ложь“, — сказал он. „Все ваши усилия и все, что вы сделали в Мариуполе, будут напрасными“.

Офицер, который когда-то умолял нас показать миру его умирающий город, теперь умолял нас уйти. Он подтолкнул нас к тысячам разбитых машин, готовящихся покинуть Мариуполь.

Это было 15 марта. Мы понятия не имели, выживем ли».

Покидали город журналисты вместе с семьей из трех человек на ее поврежденном под обстрелами Hyundai. Тогда за день выехало 30 тыс. человек, и московитские солдаты не имели времени вглядываться в лица пассажиров через окна, залепленные пленкой. Выезд сопровождался авиаударами неподалеку. Люди нервничали, кричали, ругались. Машина проехала 15 московитских блокпостов. На каждом мать семьи, сидевшая спереди, громко и неистово молилась.

«Пока мы проезжали блокпосты — третий, десятый, пятнадцатый, все укомплектованные солдатами с тяжелым вооружением, — мои надежды на то, что Мариуполь уцелеет, угасали. Я понимал: только для того, чтобы дойти до города, украинской армии придется через это все прорваться, это невозможно.

На закате подъехали к мосту, разрушенному украинцами, чтобы остановить наступление русских. Там застряла колонна Красного Креста из примерно 20 автомобилей. Мы все свернули с дороги в поля и проселки.

Охрана на блокпосту № 15 говорила по-русски с тяжелым кавказским акцентом. Они приказали всей колонне выключить фары, чтобы скрыть оружие и технику, припаркованные на обочине. Я едва мог различить белую букву Z, нарисованную на машинах.

Подъехав к шестнадцатому блокпосту, мы услышали голоса. Украинские голоса. Я почувствовал огромное облегчение. Мать в передней части машины расплакалась. Мы вышли.

Мы были последними журналистами в Мариуполе. Теперь журналистов там нет».

До сих пор, говорит Чернов, им пишут люди, спрашивают о своих близких из Мариуполя, которые попали на кадры корреспондентов. Еще на прошлой неделе они с коллегой могли бы пойти к разбомбленному московиянами драмтеатру и из первых уст узнать о том, кто выжил, как они себя чувствуют. Но вот в воскресенье удар был нанесен по еще одному убежищу мирных жителей — школе искусств, где пряталось около 400 человек.

«Но мы уже не можем туда попасть», — закончил свой рассказ журналист.