Московитская армия и метафизика воровской традиции

Невозможно найти логику в погромах, учиненных оккупантами.

На днях довелось посетить Бучу и своими глазами увидеть следы и последствия пребывания московитского солдата.

Именно так, следы и последствия. Потому что последствия — разрушенные дома. А следы — погром и, извините за натурализм, кучи дерьма. В буквальном смысле этого слова. Я представляю себе отвращение хозяев, которые однажды вернутся в свои стены. Зрелище не только отвратительно, но и лишено даже намека на рациональность.

Можно понять мародеров. Да-да, можно. Они пришли к нам за добычей и, по многочисленным показаниям, вывозили награбленное грузовиками: телевизоры, ноутбуки, стиральные машинки, микроволновки, ковры и другие материальные ценности. Которые, оказывается, производят на глубинный русский народ такое же впечатление, как в свое время коралловые бусы — на папуаса. Или чайное ситечко — на Эллочку-людоедку из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Однако почти невозможно найти логику в погромах, если при этом дорогостоящая техника и другая потенциальная добыча оставлены на оскверненном месте.

Подобные зрелища видел не только я. В последние дни их фиксируют люди, которые возвращаются домой и застают дома, превращенные в свалки и общественные туалеты. Свидетели, пережившие оккупацию, подтверждают — не только читал, но и слышал своими ушами, — что московиты вполне комфортно ощущались среди продуктов собственной жизнедеятельности. Ели в одном углу, опорожнялись в противоположном. Почему все происходило так, можно рассуждать и предполагать долго. Подобные традиции не зафиксированы ни в каких источниках, поэтому искать почву — бесполезное дело. Но с погромами и воровством все проще.

Подобные обычаи не раз отрефлексированы в русской литературе начиная с XIX века. Имею в виду не ограбление и мародерство, а именно воровство безумное, бессмысленное. По сети гуляет фото, на котором среди добычи московитских оккупантов четко видна то ли собачья будка, то ли большой скворечник. Смех сквозь слезы вызывает у украинцев перечень награбленного, в котором — ложки и вилки из чернобыльской столовой, белье и носки, корм для животных, военные награды, одеяла, подушки, фены и миксеры. Провоцируется вполне логичный вопрос: неужели они там, за поребриком, едят руками и ходят без трусов?

Ответ дает уже упомянутая русская литература. Как наконец-то выяснилось, совсем не великая и могучая. Например, рассказ Антона Чехова «Злоумышленник», написанный еще в 1885 году. Его герой, крестьянин Данила Григорьев, выкручивал гайку, которой железнодорожные рельсы прикрепляются к шпалам. Из гайки русский мужик делал себе грузило для удочки. И в процессе выясняется: эти гайки вся деревня скручивает уже много лет. Столько, сколько рядом с людьми существует железная дорога. Крестьянин искренне не понимает своего греха. Ему просто нужна гайка.

Более свежий пример — «Чемодан» Сергея Довлатова. Конечно, произведение художественное, но тенденции автор зафиксировал очень точно. Характер московитского воровства он называет метафизическим, совершенно загадочным, лишенным всякой разумной цели. Далее перечисляет: воруют избирательные урны из агитпунктов, огнетушители, пюпитры из клубов самодеятельности, цемент вместе с ведрами, бюсты из чиновничьих кабинетов. И подытоживает: подобное возможно только в московитском гопсударстве.

Проводя ревизию домашней библиотеки и окончательно вычищая русских авторов, все же несколько книг решил оставить в качестве иллюстративного материала. Среди них — сборник с красноречивым названием «Русский воровский рассказ». Согласен с Довлатовым: подобный сегмент существует только в русском литературном наследии. Вы не найдете в Украине литературоведа, способного составить подобный сборник из произведений наших классиков и современников. В Европе, в частности во Франции, можно найти аналог, начиная от «Записок» бывшего каторжника Эжена Видока и заканчивая «Бабочкой» Анри Шерьера, тоже уголовного преступника. Однако единичные произведения не представляют собой продолжительности традиций хоть во Франции, хоть в другой западной стране. Ко всему прочему, преступный образ жизни авторами осуждается.

В свою очередь, русская литература, как и культура в целом, оправдывают и культивируют само воровство. Здесь следует употребить русское слово «вор» не как определенную уголовную специализацию, а как мировоззрение. Быть вором в Московии означает не воровать деньги или золото из банков, сейфов или богатых домов. Это образ жизни, позволяющий брать все, что плохо лежит. Независимо от того, какая практическая польза будет крадуну из его странной добычи. Главное — сам факт. Ты украл — ты добился успеха. Если оставил после себя еще и погром и срач, значит оставил свою визитную карточку. Все равно, как печально известная банда «Черная кошка» рисовала на стенах кошачьи силуэты.

Поэтому злодейская, воровская культура передается московитами из поколения в поколение не менее трехсот последних лет. Она не порождение московитских большевиков. Ведь те сформировались в рядах террористических организаций, от которых настоящие воры себя ограждали. Однако после красного переворота 1917 года террористы и воры медленно слились в единое целое, когда вчерашние гопники записались в ряды Красной армии. Последствия красноречивы. Украинцы сегодня видят их в упор.

Андрей Кокотюха, «Новое время»