«Раненых увозили в Гомель, кто-то умирал на месте»

Рассказ девушки, которая месяц жила в подвале под оккупацией на Черниговщине.

На деревянной двери и серых стенах подвала школы в Ягодном — календарь. Справа углем написаны фамилии тех, кто умер от жары или голода в помещениях за время московитской оккупации, слева — кто погиб на улице, кого убили. Обо всем этом нам рассказывает 20-летняя Валерия. Она провела со своими родными в этом подвале 26 дней под московитской оккупацией, еще несколько — в ожидании прихода украинских военных. Вместе с ней в небольшие комнаты подвала согнали весь поселок — около 350 человек. Девушка рассказала , как люди жили месяц в тесноте, жаре, голоде и страхе. И как там и умирали.

Возможно, кому-то эта история покажется дикой, порой в то, что рассказывает наша героиня, сложно поверить. В условиях войны невозможно оперативно проверить информацию, но слова Валерии совпадают с тем, что рассказывали другие жители Ягодного, пережившие месяц в подвале. Их истории есть здесь и здесь. Также после деоккупации в поселке побывали правозащитники из международной организации Human Right Watch, они задокументировали преступления против мирных граждан.

«Лишних полчаса пожить»

Ягодное — небольшой поселок под Черниговом, через него идет трасса на Киев. Мама Валерии пять лет назад купила там квартиру в двухэтажном доме и переехала туда вместе с младшим братом нашей собеседницы. Сама девушка жила в городе, там же были отец, бабушка и дедушка. Когда началась война, все собрались вместе — в деревне.

— Мы боялись, что Чернигов по-любому будут обстреливать. Подумали: маленькое село никому не надо, — вспоминает 24 февраля Лера и говорит, что местные сразу провели собрание, обсудили, кто что собирается делать, если будут боевые действия. — Когда была воздушная тревога, мы с мамой и 12-летним братом спускались в погреб, забирали собаку. Но сначала в селе было тихо — только был виден черный дым из Чернигова. Когда оставались на ночь в погребе, шли к соседям — мы свой еще не успели обустроить, а вот у них и свет был, и отопление. В маленьком подвале нас собиралось 11 человек. 3 марта после обеда мы снова туда спустились, сначала услышали автоматную очередь, а потом прибежал папа — сказал закрыть дверь. В село вошли русские.

В подвале после этого выключили свет, старались не шевелиться: снаружи слышали шаги и чужую, незнакомую речь.

— Было страшно настолько, что мы громко не дышали, не шевелились, чтобы не тереться рукавом куртки о саму куртку, не было этого шуршания. Речь снаружи была не русская, как оказалось, это были тувинцы — потом сами нам об этом сказали. Всю ночь они дергали дверь в подвал, а утром уже выломали ее. «Тут кто-то есть? Или кинем гранату». У нас сразу забрали телефоны, через пару часов под автоматами повели в подвал школы. Когда мы вышли, на улице была куча тувинцев, под каждым домом — танки или военные машины, они снесли заборы, позаезжали во дворы.

Отец Валерии все это время оставался в квартире:

— Дедушка не мог спуститься сам, он инвалид, поэтому они с бабушкой оставались с ним. Но в квартиру тоже заходили русские — у всех соседей сразу двери ломали, а у нас она бронированная, ее выбить не могли и рубили вокруг [дверной коробки] топором. Бабушка сначала хотела открыть сама, но по двери пустили автоматную очередь, и она побоялась подходить. Потом родные рассказывали, что выламывание дверей они воспринимали как лишние полчаса пожить. Военные сразу, как вошли, спросили про водку и сигареты, — рассказывает Лера, по ее словам, за следующие два дня в поисках этих вещей к ее близким заходили еще 11 раз.

Стелили себе кусочек пенопласта»

Сама она с мамой, братом и собакой, как и другие односельчане, уже находилась в школьном подвале. Спортзал, пять небольших комнат, похожие на раздевалки или помещения для инвентаря, разделяли узкие коридоры. Военнослужащие разрешили людям забрать с собой туда еду, воду и теплые вещи. Из этого люди обустраивали временное жилище.

— У всех сразу забирали телефоны. В зале мы сделали кухню: поставили стол, газовую конфорку, там грели чай. Военные тоже туда спускались — чай попить, покурить, нас попугать… Там же, напротив кухни, пока эта комната была по большей части пустой, сделали туалет — ведро, никаких шторок, конечно. Спали сначала на полу, потом из классов разрешили взять стулья, из садика — матрасы, из дома у нас были одеяла. На ночь некоторые стелили себе кусочек пенопласта и ложились на него. Дети иногда во сне кричали: «Аня, вставай! Война началась!», «Не стреляйте, не убивайте».

Первые четыре дня в подвал собирали людей со всего села. Так привели и близких Валерии.

— Доставали из подвалов, из квартир приводили. К моим родным через пару дней пришел какой-то тувинец, сказал, что он шаман и, если они не спустятся в подвал, погибнут. Он помог погрузить дедушку на сельскохозяйственную тачку и спустить его к нам.

Свободное место, чтобы можно было лечь или сидеть не в тесноте, быстро заканчивалось. Всего, говорит Лера, в подвале было около 350 человек — семьи с детьми, старики.

— Мы составили список, в нашей 20-метровой комнате было около 40 человек, в коридоре — 70 человек. Туалет пришлось из спортзала убирать, потому что там тоже потом сидели люди. Все переместили наверх на ступеньки поближе к выходу, там было темно — стояли два ведра, на них ходили все 350 человек. Спустя неделю нас иногда стали выпускать на улицу — когда не было обстрелов и когда у военных было настроение. Тогда люди выстраивались в очередь в туалет, а те подъезжали на танке и дымили так, что невозможно было дышать. Или крутили дулом, стреляли — пугали нас. Люди падали на землю, а те смеялись и говорили, что это учения. Ну, а когда у них не было настроения, могли закрыть и вообще не выпускать нас.

«Давление повышают кофе и боевой дух»

Лера говорит, что поначалу в подвале у сельчан было немного своих продуктов, постепенно с питанием становилось все хуже.

— Нам разрешили подняться в квартиры и взять еду. Потом стал подъезжать «Урал», раздавали сухпайки, но там уже кому как повезет: кто-то брал ящик, а кому-то доставался всего один паек. Кто не мог быстро двигаться сам или отсутствовал в этот момент, вообще ничего не получал. Позже девочкам разрешили на кухне готовить на всех — давали готовую кашу, но на 350 человек этого мало, и мы разбавляли водой, добавляли тушенку. Иногда эта каша была с явным запахом солярки. Я не ем мясо, и для меня на завтрак было 80 грамм плавленого сыра (маленькая баночка) и на ужин — 80 грамм овощного рагу. Обед — стакан супа, тоже готового, из банок. Девочки туда тоже чистили и добавляли картошку, воду, чтобы было больше, — хватало всем по стаканчику. Совсем маленьких детей кормили грудью, давали какой-то прикорм — манную кашу, кусочек яблочка, у кого что было. Первое время из-за еды ругались: кто-то по два раза брал порцию, а кто-то не мог подняться себе взять одну. Так стали раздавать сами по комнатам.

Как-то военным привезли хлеб, когда он начал черстветь и гнить, его на тачке везли выбрасывать. Это увидели люди, женщине ее внучка сказала: «Бабушка, я хочу кушать», она и старики попросили не выбрасывать этот хлеб, рылись в нем, искали нормальные кусочки, а военные стояли и ржали, — вспоминает Лера.

В подвале, помимо отсутствия еды и места, первое время не было света, из-за большого количества людей не хватало воздуха.

— Мы в подвал с собой забрали и кота, собаку, помимо наших там с нами были еще два кота и собака. Из-за этого была постоянная ругня: животным же не объяснишь, что мы в плену и людям не нравится, когда где-то рядом с ними ходят в туалет. Они ходили под стулья, потом все это мы убирали. Были скандалы, что коты ходят по людям, а у нас еще и сфинкс — ее боялись. Говорили: поймаю вашу кошку — выкину на****, просили привязывать.

Мы дышали пылью, керосином. Сначала было очень холодно, а когда пришли все люди — жара до 30 градусов, сверху капал конденсат. Вентиляции не было, поэтому парни пробивали в стене дырку, чтобы заходил воздух, когда совсем задыхались ночью. Три недели сидели в темноте, пока военные не привезли генератор. Месяц никто толком не мылся — только если влажными салфетками, их еще надо было выпросить у русских. Воду мужчины в сопровождении ходили набирать из колодца, но она тоже была мутной.

Мой дедушка — после инсульта, ему нужны лекарства, уход. У военного медика мы просили какие-нибудь таблетки — в ответ слышали: «У нас ничего нет. Давление повышают кофе и боевой дух».

«Мылись рядом с трупами»

9 марта на календаре появилась первая фамилия — в жаре, голоде и отсутствии лекарств начали умирать люди. В основном старики, говорит Лера.

— Мы не сразу понимали, что человек умер: света же нет, все и так лежат, не шевелясь. Иногда человека будили или звали на раздачу еды, а он уже холодный. Если это случалось вечером, до утра тела оставались там, потому что в 18 часов нас закрывали каждый день, а иногда и раньше, и вынести их разрешали только утром. Иногда тело могло пролежат в подвале сутки. Дальше складывали в котельной, что рядом со школой. В том же помещении потом люди грели воду и мылись, как могли, чистили зубы — то есть рядом с трупами.

Умерших и погибших, рассказывает девушка, записывали по разные стороны календаря.

— Всего погибли около 20 человек. Была семья, которая погибла на улице, когда мы уже были в плену, — попал снаряд, они сразу умерли; были те, кого убили русские, еще когда заходили в село — кто пытался бежать или с ружьем на них вышел.

— Как вы узнали, что их убили?

— Еще когда сводили людей в подвал, они шли и видели тела местных, накрытые одеялом, по одежде узнавали. Еще военные сами заходили к нам и рассказывали, что кого-то застрелили, потому что тот пытался бежать. Уже потом, когда мы вышли из подвала, приехал Красный Крест, начал раскапывать могилы — в них нашли трупы мужчин, которых пытали: выстрелы в затылок, сломаны кости, челюсти. Это тоже жители нашей деревни, их не загнали в подвал.

Пока сельчане сидели в школе, часто был слышен грохот на улице: Черниговскую область бомбили, попадало и по Ягодному. Некоторые жители получили ранения.

— У одного мальчика осколком разорвало спину, он жил в коридоре и с таким ранением просто сидел, закутавшись в одеяло, даже не кричал и не жаловался. Потом через день или два его увезли в Гомель в их военный госпиталь, других раненых тоже увозили туда. Три раза попадало в крышу — два снаряда взорвались, еще один нет. В подвале от этого сильно трясло потолок, сыпалась штукатурка. Было страшно от этого и от того, что постоянно приходили пьяные тувинцы. Один потерял гранату и даже не стал искать: «Может, дети найдут, пусть играются». Могли завалиться: «Дайте нам девушку на ночь» — все боялись, что могут забрать кого угодно, если захотят. Они еще и были не в ладах с русскими, постоянно ругались, могли друг на друга автоматы наставить.

«Киев почти взяли, Одесса уже сдалась без боя»

Лера говорит, военные часто спускались в подвал и вели себя грубо, но и рассказывали свою версию положения дел на фронте.

— Говорили, что пришли освобождать нас от неонацистов, бандеровцев и наркоманов. К нам часто спускался один и тот же тувинец, даже показывал фотографии своей семьи, детей, рассказывал, сколько зарабатывал. Но большинству было все равно, что тут были женщины и маленькие дети. Приходила гумпомощь из Брянской области с георгиевской ленточкой в форме буквы Z. Там были памперсы, но, конечно, размеры никто не подбирал — кто ухватил, тот ухватил; женщине давали по одной прокладке на всю менструацию, и делайте что хотите. Вот такая гуманитарная помощь.

Еще они рассказывали, что Киев почти взяли — «осталось половину взять»; что Одесса сдалась без боя, захватили Чернигов, Херсон — всю эту часть Украины. Мне кажется, им тоже врали, потому что мы потом уже после освобождения увидели наверху карту, где они ставили крестики на городах.

Лера говорит, что пару раз военные даже отпускали людей домой взять что-то из вещей. Так забрали корм для животных, зубную пасту, которой потом смогли пользоваться в котельной, несколько теплых кофт и обувь. Но эти походы радостными не были.

— Я ходила туда вместе с мамой. В квартире находилось около 10 тувинцев, мы вокруг них ходили и спрашивали, можно ли что-то взять — спрашивали у себя дома! Мы видели, как чью-то картошку они погрузили на танк и увезли, свиней закололи, одна женщина рассказывала, что от ее собаки осталась только шкура — не знаю, что они с ней делали. Из домов вывозили технику, деньги, все ценное.

Военные жили в каждом доме. В нашей комнате недавно был ремонт, и им она нравилась — устроили там ужасный бардак, посуду повыносили на улицу, где готовили, в некоторых домах ходили в туалет прямо на кровать. Что не могли вынести — разбивали, ломали, в натяжные потолки стреляли, мебель прорезали. Машины расстреливали с гранатомета. Они были в шоке, что у нас есть газ, туалеты, дорога асфальтированная — говорили: «Е**** вы богато живете! Нет ничего у нас, не будет и у вас».

«К нам никто не шел, пока русские не ушли сами»

В конце марта, говорит Лера, московитские военные собрались и ушли.

— Мы сидели и просто ждали, что нас освободят. Но, как потом нам объяснили, нашим нужно было охранять Чернигов, рядом с нами была еще Ивановка, которую тоже взяли русские, и к нам никто не шел, пока русские не ушли сами. Как это происходило? Утром нас заперли, перестал работать генератор, начала ездить техника, а потом все затихло. Кто-то из мужчин выбил дверь, увидели, что уже никого нет.

Надпись «наши пришли» стоит напротив 31 марта, но потом сельчане отмечали еще 1, 2,3 и 4 апреля.

— У нас был один телефон на всех, мы сразу позвонили в МЧС, сказали, что военные ушли, нас попросили оставаться там в подвале: в домах потом снимали растяжки, мины. Да и людям некуда было идти — половина домов сгорела, в остальных все разбито, ни мебели, ничего, а в подвале хотя бы тепло. Когда пришли наши, я услышала, что в коридоре люди захлопали, плакали — я не видела смысла так радоваться: наши пришли, уже когда никого не было, они нас не освобождали. Сразу приехали волонтеры, гумпомощь, стали организовывать эвакуацию. Психологическую помощь сразу никто не оказывал — скорее уже в распределительных центрах, куда людей сразу увозили. У меня [психологическое состояние] как-то еще более-менее — выжили и слава богу — а у мамы постоянные кошмары, что нас бомбят, панические атаки…

После освобождения, рассказывает Лера, многие уехали из Ягодного, но некоторые жители остались, несмотря на разруху, а кто-то и возвращается.

— Находят потихоньку вещи, кидают фотки в группу: «Чья подушка, чей кабель» — так разбираем. Некоторые приехали отстраивать дома: не у всех есть возможность где-то жить. Живут в основном в сараях, потому что в домах нет окон, — говорит Лера.

— А не хочется вернуться в свою страну? Вы же там прожили 20 лет, ваши родители — всю жизнь.

— Очень хочется, — слышен голос мамы Валерии.

— Вообще, хочется, — добавляет девушка. — Но дома нет, там идет война, и неизвестно, когда она закончится.