Необычная история: как беларусский шляхтич и повстанец покорял Сибирь

Сегодня - день рождения Ивана Черского.

Бесспорно, имена Ивана Дементьевича Черского (1845-1892) и его жены и сподвижницы Мавры Павловны Черской (1857-1940) известны каждому. Эти люди не только оставили после себя большое научное наследие, но стали своего рода символом преданности как к друг другу, так и науке, пишет yakutia24.ru.

Искатель!

Ты же понимал,

Ты знал в своем порыве честном,

Что каждый новый перевал,

Что каждый камень неизвестный

Ты для потомков открывал…

Я знаю, есть сердца как флаги,

Как звезды крупные в ночи,

Они – источники отваги,

Борьбы и мужества ключи.

Есть люди, о которых мы

Пока сказаний не сложили,

Они для нас на свете жили,

Для нас горели их умы!

отрывок из поэмы А.И. Алдан-Семенова

«Землепроходец», посвященной И.Д. Черскому

Иван Дементьевич Черский родился в семье беларусского шляхтича, в имении Свольна Дриссенского уезда Виленской губернии (ныне Витебской обл. Республики Беларусь). Учился в гимназии, затем в институте. Талантливый юноша владел четырьмя иностранными языками, играл на фортепьяно, хорошо рисовал. Но в возрасте 18 лет, будучи студентом последнего курса, за участие в восстании Кастуся Калиновского 1863 г. Черский был сослан в Сибирь и зачислен в Омский линейный батальон, где прослужил сначала рядовым, затем фельдфебелем.

Но даже находясь в ссылке любознательный молодой человек находил время заниматься самообразованием. Судьбоносным для будущего ученого стало знакомство с находившимся тогда в Омске Григорием Николаевичем Потаниным, впоследствии прославившимся изучением Монголии и Китая. Он подбирал для молодого человека книги по естествознанию и руководил его первыми геологическими экскурсиями в окрестностях города. Постепенно ученый-самоучка начал обретать некоторую известность в научных кругах.

Но исследовательская работа трудно совместима с положением солдата. В конце концов, физические недуги подкосили организм Черского. В 1869 г. по состоянию здоровья его уволили из батальона, а меру наказания заменили вечным поселением в Сибири.

В 1871 г. Сибирский отдел Географического общества добился перевода ссыльного ученого в Иркутск. Здесь на него большое влияние оказали выдающиеся умы своего времени Александр Лаврентьевич Чекановский и Бенедикт Иванович Дыбовский. Как и Черский, эти люди попали в Сибирь как участники восстания 1863 г.

Черский снял комнатку в доме одной вдовы, у которой было две дочери. Женщина была добра к новому квартиранту и в знак благодарности, Иван Дементьевич научил девочек грамоте. Но младшая мало интересовалась книгами, а вот старшая Мавра была очень любознательной, быстро научилась читать. Черский потом рассказывал сослуживцам, что дочь его хозяйки «одаренная натура» и «настоящий самородок».

В 1877 г. 32-летний Иван Черский и 20-летняя Мавра Иванова стали мужем и женой. Вскоре Маша сделалась главной помощницей мужа, коллектором, метеорологическим наблюдателем и переписчицей его рукописей.

За годы работы в Иркутске ученый составил первую геологическую карту побережья Байкала, впервые выдвинул идею эволюционного развития рельефа и предложил одну из первых тектонико-палеографических схем внутренних районов Сибири.

В 1882 г. Восточно-Сибирский отдел Географического общества поручил Черскому заняться метеонаблюдениями на Нижней Тунгуске. Это задание они вместе с супругой выполнили блестяще. Кроме ведения метеонаблюдений Черские изучали в этом районе четвертичные отложения, а также фауну и флору.

Заслуги Ивана Дементьевича не остались незамеченными – в 1883 г. он был освобожден из пожизненной ссылки в Сибирь, а затем амнистирован. В 1885 г. Черский с семьей переехал в Петербург, где его избрали членом нескольких научных обществ, а в 1886 г. наградили золотой медалью имени Литке.

Изучение четвертичной фауны Сибири привело ученого к выводу, что именно там можно найти ответы по некоторым важнейшим вопросам зоогеографии. Исходя из этого, Иван Дементьевич предложил Академии наук организовать экспедицию для изучения Яны, Индигирки и Колымы.

Было очевидно, что именно Черский должен возглавить запланированные научные исследования и все поддержали его, хотя многих настораживало состояние здоровья ученого. Ведь еще живя в Иркутске, он страдал тяжёлой болезнью сердца, имел больной желудок, временами бывали приступы нервной болезни. В одно время ему даже угрожала слепота, поэтому врачи настоятельно рекомендовали Черскому прекратить научную деятельность. Поэтому нельзя не удивляться той огромной работе, которую выполнил этот тяжело больной человек.

Основной костяк экспедиции получился, можно сказать, семейный. Иван Дементьевич включил туда свою жену, 12-летнего сына, а также племянника Генриха фон Дугласа. О распределении обязанностей в группе и основных мотивах своего выбора мы узнаем из письма Черского к Ф.Д. Плеске от 07.05.1891 г.:

«…Моя жена, наблюдавшая уже целый год в Преображенске на р. Нижней Тунгуске, взяла на себя производство метеорологических наблюдений и собирание энтомологической коллекции с сыном; к тому же она недурно препарирует шкурки птиц. Прусский подданный Генрих фон Дугляс оказался великолепный стрелком и упражняется с успехом в препараторском деле, которому и я не прочь отдавать свободные минуты дня. Что же касается ботанизирования, то оно будет распределяться между всеми, смотря по возможности…»

Выехали из Петербурга в начале 1891 г. Слабое здоровье Черского начало создавать проблемы с первых же дней их путешествия. В одном из своих писем, он писал следующее:

«Невзирая на мою обычную диету, появилась тошнота и позывы к рвоте, которая, при езде на почтовых, томила меня ежедневно. Все это вызывало в конце такой упадок сил, что необходимо было меня как укладывать в кибитку, так и добывать из неё. В Петропавловске, а в особенности в Омске я должен был лечиться и стоять по несколько суток в гостинице…»

Затем, как бы успокаивая своего адресата, Иван Дементьевич добавлял: «…лежа и охая в кибитке, я все-таки думаю о Колыме…»

28.05.1891 г. Черские прибыли в Якутск, где пробыли около двух недель. Задержка произошла из-за их багажа, который совершенно не подходил для вьючного передвижения по предстоящей сложнейшей местности. Посоветовавшись с местными, пришлось весь груз перекладывать в специальные влагозащитные ящики и сумы из тюленьих шкур, которые приобрели здесь же в Якутске. Эту кропотливую работу помогали выполнять членам экспедиции молодой казачий урядник Степан Расторгуев, которого позже Мавра Черская назовет самым незаменимым человеком экспедиции, а также саха Егор Заболоцкий, для которого путешествие по маршруту Якутск – Оймякон было уже одиннадцатым по счету.

14 июня группа выдвинулась из Якутска. Их караван состоял из 42 лошадей, из которых 27 принадлежали экспедиции, 11 – проводникам и 4 – к присоединившемуся к ним якуту, следовавшему в Оймякон на должность писаря.

Опираясь на данные путешествия Гавриила Сарычева, Иван Дементьевич планировал доехать до Оймякона за 30 дней. Ведь следовали они почти тем маршрутом.

Но если Сарычева подгонял мороз, то Черские ехали в теплое время года, много останавливались для проведения различных исследований, учетов. Поэтом их путешествие существенно затянулось.

«Немалые убытки мы потерпели от густоты леса, по которому приходится прокладывать дорогу нашему большому каравану: ломается все, что только может быть изломанным. Не обходится без порядочных царапин на лице или руках проезжающих…

…Изгибаются ездоки, отстраняя ветви и сучья от глаз; ударяются вьюки об деревья; выбившиеся без сил лошади падают, роняя вьюки или ездоков. Раздаются громкие крики: тохтоо, тохтоо (стой-стой) и хоть-хоть (ну-ну)! Временною развязкою такой удручающей возни бывает обыкновенно весьма жалкая картина: 5 или 8 лошадей лежат в различных, нередко очень странных позах и требуют безотлагательной помощи людей…»

Описывая подъем через крутые склоны, Черский писал:

«…падали в таких случаях все ездоки, за исключением весьма счастливой в этом отношении моей жены, которой удавалось удерживаться в седле даже и в то время, когда лошади садились на задние ноги, принимая собачью позу…

…С крайним огорчением сообщу также, что самые крупные из стеклянных банок превратились вдребезги от удара вьючным ящиком об лесину; другой такой удар лишил меня еще более драгоценной принадлежности: вылилось гораздо более ведра спирта, хранившегося в одной из весьма хороших и дорогих жестяных посуд, да еще и в деревянном ящике...»

Перебравшись через реку Сунтар, экспедиция спустилась по речке Еёмю до реки Тонской, а затем, через Агаякан и Учюгей-Юрях, добралась 26 июля до Оймякона (табл.).

В письме А.А. Штрауху от 29.30.1891 г. Иван Дементьевич признавался, что ознакомился «с самым интересным орографическим отрезком этой местности».

Ученый излагал также не только информацию о проведенных исследованиях, но и описывал финансовые проблемы, с которыми им пришлось столкнуться в ходе подготовительного этапа еще в Якутске. Так, в Областном Правлении предположили, что для каравана Ивана Дементьевича достаточно будет и 15 лошадей. В марте 1891 г., то есть еще до прибытия Черского в Якутск, они заключили контракт на поставку животных с инородцем Оймяконо-Борогонского наслега, небезызвестным Николаем Осиповичем Кривошапкиным.

Однако на деле оказалось, что количество экспедиционных лошадей необходимо довести до 27 голов. Само собой этот факт существенно увеличили не без того увеличившиеся финансовые расходы ученых.

Но в том же вышеупомянутом письме А.А. Штрауху Черский рассказывает о том, как были разрешены уже в Оймяконе эти возникшие трудности:

«…Встретившись здесь самим подрядчиком мы не замедлили указать на те неожиданные убытки, которые потерпела экспедиция от невыгодных для неё условий контракта.

Объяснив нам в ответ, что условия эти сочтены были удобными и теми властями, в присутствии которых заключен был контракт, подрядчик наш, весьма представительный немолодой уже якут заявил нам, однако, после некоторого обдумывания свое окончательное решение.

Так как он знает, что экспедиции нашей покровительствует высшее столичное начальство и сам государь император и что экспедиция снаряжена на казенные средства, поэтому он решается сделать посильное с его стороны облегчение для ученых путешественников и берется нас доставить в Верхне-Колымск на следующих условиях: он берет контрактную плату только за 20 лошадей, что же касается остальных семи и тех рабочих, которых следовало бы добавить к ним как к излишним против двадцати, он обязуется дать экспедиции безвозмездно.

Вместе с тем, желая ускорить передвижение экспедиции, имея в виду приближение осени, он присоединяет к каравану еще известное количество запасных лошадей (16 голов. – прим. авт.) и сверх того берет на себя исправление вьючных помещений для нашего багажа, что им сейчас же и сделано: чемоданы зашиты в кожи, добавлены новые сумы, взамен испорченных или недостающих и т.п.

Оценив всю эту уступку на местную и контрактную её стоимость, выходит сумма по меньшей мере около 800 рублей, сбережением которых экспедиция обязана исключительно ему. Факт такой уступки в то время, когда захолустный инородец чувствовал себя в полном праве воспользоваться тяжелыми для экспедиции условиями, говорит уже сам за себя».

Черский считал Оймякон важным пунктом для будущих исследователей, как исходную точку знакомых якутам дорог не только вниз по Индигирке и до крайних её верховьев, но также до города Охотска и прямым путем до Гижиги и до верховьев реки Колымы.

Восхитила путешественника и место, где располагалось оймяконское родовое правление: «…долина Индигирки отличается здесь значительною шириною и обильна прекрасными лугами, нередко с солончаковою почвою, вследствие чего местные жители разводят значительное количество коров и лошадей».

В Оймяконе исследователи пробыли около недели, а в начале августа направились к верховьям Колымы. Основной причиной задержки в Оймяконе стала значительно вышедшая из берегов Индигирка. По пути ученые внесли поправки к имеющейся карте, изданной Военно-Топографическим Отделом Главного Штаба.

Труднейшая дорога до Колымы была преодолена всего за 25 дней. «Этим мы обязаны деятельности и распорядительности нашего подрядчика, снабдившего нас новыми лошадьми и лично сопровождавшего наш караван, состоящий из 43 лошадей и 6 проводников» – сообщал Иван Дементьевич уже из Верхнеколымска академику А.А. Штрауху.

Здесь, на Ясачной (левый приток Колымы) Черские перезимовали. Поселились в отдельном доме, который арендовали у местного псаломщика-дьячка за 5 рублей в месяц.

Всю осень, зиму и весну 1891-1892 гг. исследователи проводили метеонаблюдения, пополнили коллекцию гербариев, собрали интересный зоологический материал. Например, самый юный член экспедиции обнаружил здесь землеройку, которая впоследствии оказалась новым для науки видом и самым мелким млекопитающим, заселяющим территорию Московии. Позже её назвали в честь Александра – бурозубка Черского (Sorex minutissimus).

Особый интерес также представляют этнографические заметки Ивана Черского, хотя изучение фольклора, религии, народной медицины, быта и языка колымского населения совсем не входили ни в область постоянных интересов ученого, ни в задачи той экспедиции. В своих отчетах Черский осуждал тех, кто недооценивал ум северных народов: «У меня, например, живет ныне молодой якут Онисим Слепцов, умственным способностям которого и силе того интереса, какой предъявляется им к науке и вообще отвлеченным вопросам, могут позавидовать и многие европейцы».

Но, к сожалению, не совсем гладко складывались отношения Черского с племянником. За Дугласом отмечалось «замечательное нерадение к делу». Чаша терпения руководителя экспедиции переполнилась, когда однажды его племянник сообщил о своем решении жениться на одной из дочерей местного заштатного священника. Черский заявил, успех дела экспедиции не должен стоять в какой-либо зависимости от узко-житейских вожделений и попросил Дугласа покинуть их ряды.

Начиная с конца марта, Черскому с каждым днем становилось все хуже, о чем можно узнать из его дневниковых записей. Он подробно описывал беспокоящие его симптомы, а уже 10 мая он сделал выводы «что состояние здоровья нельзя считать безопасным; более шансов на плохой исход».

Уверенность в близкой своей кончине заставляла Черского работать еще больше прежнего. Он приводил в порядок свои документы, коллекции, писал отчеты для Академии наук.

25 мая ученый составил так называемый «открытый лист» на имя жены, которую считал «единственным человеком, которой можно довериться и в денежном и во всех других отношениях». В этом документе есть следующие строки:

«…В случае моей смерти, где бы она меня не застигла, экспедиция под управлением моей жены, Мавры Павловны Черской, должна все-таки ныне летом непременно доплыть до Нижне-Колымска, занимаясь главным образом: зоологическими и ботаническими сборами и разрешением тех геологических вопросов, которые доступны моей жене…»

Вечером 31 мая исследователи на трех карбасах отплыли из Верхеколымска. Проводить их вышли практически все селяне. Дуглас со своим тестем, священником Стефаном Поповым, а также все семейство священника Василия Сучковского проводили ученых до устья Ясачной, где все и заночевали.

Именно в тот вечер Черский тайком передал Сучковскому свои предсмертные распоряжения. «При самых лучших условиях, я надеюсь протянуть недели три, но больше – вряд ли…, – говорил он. – Я таю скорее, чем свеча и боюсь, что не осталось времени подготовить жену к роковому часу. Выдержат ли её нервы? Вот что больше всего меня беспокоит. Дайте мне слово, что когда не будет у Саши и матери, вы сам отправите его в Якутск под вашим присмотром, а оттуда и далее, хотя бы для этого вам пришлось бы переехать в Среднеколымск…»

На следующий день, тепло распрощавшись с провожатыми, Черские вошли в Колыму. Ежедневно экспедиция проводила различные наблюдения, накопила за небольшой промежуток времени богатый палеонтологический материал.

Невзирая на слабость, Иван Дементьевич старался подробно вносить все данные в полевой журнал, но 20 июня он обессилел окончательно. Заполнять дневник под его диктовку начали Черский-младший и Мавра Павловна. Черскому приходилось говорить через неимоверные усилия, так как частые и продолжительные горловые спазмы и кашель постоянно прерывали его речь. Лежать он тоже не мог, начинал задыхаться.

24 июня в журнале отважных путешественников появилась запись: «Боюсь, доживет ли муж до завтра. Боже мой, что будет дальше…», а дальше строки: «Найдены кости №№ 225, 226, 227 и взят образец суглинка № 228…».

На следующий день, опасения супруги сбылись. В полдень у Черского началась сильная одышка, пошла из носа кровь, которая застаиваясь в горле, свертывалась в густые комки. Как назло, поднялся ветер, который начал сильно раскачивать их карбасы. Черская попросила рабочих заплыть в один из небольших притоков Колымы – речку Прорву.

За несколько минут до смерти Иван Дементьевич сидел, опустив голову на руки и о чем-то думал. Но, услышав разговор жены с сыном о том, как должен поступить Саша с оставшимися бумагами отца (на тот случай, если умрет и мама), он поднял голову и начал вслушиваться. Когда разговор был окончен, Черский произнес, обращаясь к сыну: «Саша, слушай и исполняй».

В 22 ч 10 м Ивана Дементьевича не стало.

Словно сама природа решила проводить ученого в последний путь. Поднялся сильнейший ветер, что вся Колыма вспенилась от волн. Буря не стихала три дня, и путешественники вынуждены были здесь задержаться. Мавре Павловне не хотелось хоронить мужа этом в безлюдном месте, поэтому 28 июня они причалили к небольшому юкагирскому селению, расположенному в устье реки Омолон. Позже Черская вспоминала:

«Из бревна, принесенного течением, наскоро сооружено было некоторое подобие гроба, куда были положены останки покойного мужа. Затем стали рыть могилу, но на глубине ½ аршина земля оказалась настолько мерзлой, что лопаты пришлось отбросить и рыть могилу исключительно при помощи топора».

Похоронили Ивана Дементьевича 1 июля.

Мавра Павловна сдержала свое обещание перед мужем – ни один день их группа не бездействовала, хотя из-за нервных потрясений она чувствовала себя крайне плохо.

5 июля экспедиция доплыла до Нижнеколымска, где Мавра Черская с сыном пробыли две недели. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, занимались сбором местных насекомых, пополнили орнитологическую коллекцию, собрали данные по быту местного населения.

В Среднеколымск вернулись 16 августа, а затем, дождавшись первых морозов, санным путем направились в Якутск, до которого добрались только в конце декабря.

Позже Мавра Павловна переехала из Петербурга на родину мужа – в Витебскую губернию, где и прожила до конца своей жизни. Сын ученого, Черский Александр Иванович (1879-1921) впоследствии тоже стал известным ученым-натуралистом, исследователем Дальнего Востока.

Как писал член-корреспондент АН СССР С.В. Обручев, «жизнь и смерть Ивана Дементьевича Черского полны трагического величия. Единственной его целью было служение науке и родине; на протяжении двадцати лет каждый свой день он приносил в жертву знанию – и наконец, пожертвовал для науки и жизнью».

Простая сибирячка, Мавра Павловна Черская (1857-1940), сыграла в жизни Ивана Дементьевича огромнейшую роль и без сомнения, что без её помощи и поддержки Черский бы не смог выполнить свою самую главную научную миссию. Даже много лет спустя после смерти Ивана Дементьевича, Мавра Павловна, говоря о нем, становилась какой-то особенной, в каждом ее жесте, слове чувствовалось преклонение, безгранично глубокое уважение и преданность этому человеку.

Именем Ивана Дементьевича Черского названы 8 видов животных (например, голец Черского – Salvelinus czerskii, шмель Черского – Bombus czerskii), более десятка географических объектов, в том числе 2 хребта, вулкан, гора, поселок в Якутии и т. д. Его имя также носят улицы в Москве, Иркутске, Верхнедвинске, Вильнюсе, а также в поселке Зырянке.