Колпаки на БелАЭС ракетного удара не выдержат

Атомная станция может использоваться в военных целях.

Московитские войска вторглись на территорию Полесского радиационно-экологического заповедника (ПГРЭЗ), куда на протяжении многих лет входить категорически запрещалось. К чему может привести данный прецедент?

«Салідарнасць» узнала об этом у эколога Инессы Болотиной, а также задала ряд других, актуальных для беларусов вопросов.

«Где гарантия, что с БелАЭС не случится ничего, если кто-то заинтересуется территорией Литвы или Латвии?»

— В ПГРЭЗ побывали московитские войска. Мало того, что они сами нахватались радиации, так они еще оттуда вернулись со всей своей техникой, со всем, что еще там прихватили, в Беларусь.

— Это прецедент и вопиющий случай! Этот заповедник не зря подчинен МЧС. Он был создан, в первую очередь, для того, чтобы оградить людей от радиационной опасности. Именно поэтому туда и запрещен вход, и все предусмотрено для того, чтобы оттуда никто не выходил. Сначала территория была даже обнесена колючей проволокой, чтобы ни животные, ни люди свободно не могли перемещаться. 

На проход московитской техники отреагировали датчики мониторинга радиационного фона. Гамма фон тогда повысился в 10-30 раз. Экоактивисты выражали опасение, что это может быть признаком разгерметизации хранилища отработанного ядерного топлива. На самом деле, солдаты действительно подошли к нему и пытались открыть, но сработала система защиты, и они не стали ее ломать.

Если бы они все-таки туда проникли, фон повысился бы еще больше. Но и без этого армия обустроилась в зоне. Они разбили полевой лагерь, вырыли блиндажи, проводили бесконтрольные рубки, прокладывали дороги, там передвигалась тяжелая военная техника, а сверху патрулировали военные вертолеты.

Понятно, что все это распугало животных, кроме того, они подняли радиоактивную пыль. Они и сами ею надышались, также принесли с собой на одежде, вещах, на своей технике.

Если все это смывали на территории Беларуси, оно попало на землю, в канализационные воды.

Те, у кого остались вещи, побывавшие в зоне, должны знать, что это источники радиации.

После ухода военных с территории ЧАЭС, научные сотрудники обнаружили пропажу 133 контрольных источников радиации из лабораторий и сборов изотопов для научных исследований и калибровки дозиметров.

Это небольшие предметы или флакончики. Если их забрали представители московитского Энергоатома — это полбеды, они хотя бы знают, что это и как с этим обращаться. Но если их забрали солдаты, решив, что это что-то ценное, очень плохо для всех, кто будет находится рядом с этими штуками в течении продолжительного времени.

Сейчас трудно сказать, какое влияние оказали военные на биоразнообразие в ПГРЭЗ. Научные сотрудники заповедника получили туда доступ буквально месяц назад. До этого продолжалось разминирование.

— Когда в зоне опасности находились то Чернобыльская станция, то Запорожская, беларусы невольно задумывались о БелАЭС, которая, получается, тоже совершенно не застрахована от вмешательства людей с разными намерениями.  

— Да, в том, что мы увидели в Чернобыльской зоне, есть еще один важный аспект.

Все поняли, что атомная станция может использоваться в военных целях, туда могут зайти военные и устроить там базу, зная, что в ответ по ним адекватные люди стрелять не будут.

В этом контексте наличие у нас БелАЭС действительно заставляет задуматься. Где гарантия, что с этой электростанцией не случится ничего подобного, если кто-то, например, заинтересуется территорией Литвы или Латвии? 

Вообще, АЭС — технологически опасный объект, даже по нормативной документации. Тот, кто говорит, что это не так, лукавит.

Как оказывается, при каждой аварии человек чего-то не смог учесть. На ЧАЭС не учли, что эксперимент может привести к взрыву, на Фукусиме не учли, что цунами могут быть такой высоты.

Теперь мы стараемся не думать, что ракета может случайно попасть на АЭС. А ведь ни колпаки на БелАЭС, ни саркофаг на ЧАЭС ракетного удара не выдержат, они не рассчитаны на то, чтобы по ним стреляли.

Любой работающий реактор в штатном режиме выбрасывает в окружающую среду определенные дозы радиации. Это предусмотрено технологически. В Европе начали закрывать атомные станции, потому что ученые доказали, что существует связь между заболеваниями детей лейкозом и проживанием в зоне влияния работающих станций.

На нашей АЭС, как и на любой другой, кроме этого, будет и проблема с вывозом и хранением радиоактивных отходов. А то, что она постоянно останавливается на какие-то ремонты, еще хуже. Это говорит о том, что вероятность нештатной ситуации там с выбросом радиоактивных веществ еще выше.

«В сельском хозяйстве у нас не перспективы, а понты большие»

— Сегодня власти делают большие ставки на наше сельское хозяйство, перед которым якобы санкции открыли небывалые перспективы на московитском рынке. Но по факту получается, что наших усилий не хватает даже на то, чтобы прокормить самих себя, удовлетворить потребности внутреннего рынка. Как такое возможно в стране, которую называют аграрной?

— У нас не перспективы, а, простите за жаргон, понты большие. Сельское хозяйство невозможно развивать, не обращая внимание на экологические законы и экологические условия страны.

Действительно, по площади сельскохозяйственных земель на одного человека, Беларусь входит в 20 первых стран в мире. У нас на каждого приходится 0,6 га пахотных земель и в целом 0,9 га сельскохозяйственных земель, то есть почти по одному гектару.

Но реально Беларусь находится не в таких уж выгодных условиях для земледелия. Это обусловлено климатическими и почвенными особенностями. Поэтому землю нужно дифференцировать по ее экологическим показателям.

И в этом смысле, значительная часть нашей страны — территория рискованного земледелия, там велик риск того, что урожай может высохнуть, вымокнуть или вымерзнуть.

Те же огромные территории осушенных торфяников. Это юг Минской области, да и, в общем, Полесье. Вследствие того, что почва пересушенная, там существует большой риск заморозков, чувствительные к ним культуры могут сильно пострадать. Но у нас раз сказали сажать картошку, значит, посадят, а потом она вся вымерзает.

Если торфяные земли постоянно перепахивать, сажать там пропашные культуры — картофель, кукурузу, пшеницу и прочие, — постепенно слой торфа выветрится.

За 10 лет он значительно уменьшается, а в условиях изменения климата, когда осадков у нас становится все меньше, процесс идет еще быстрее. Плюс ветра, которые усилились в последнее десятилетие, они тоже уносят верхний слой почвы, отсутствие полезащитных насаждений.

В результате, мы из такого поля через несколько лет получим голый песок, что, собственно, и происходит.

Ученые рекомендовали торфяные земли использовать для многолетних культур, засеять травой, заготавливать сено для животных либо организовать там выпас.

Но если гопсударству нужна, к примеру, капуста, потому что она идет на экспорт, то все плюют на то, будет ли это рентабельно и разумно, с точки зрения экологии, и садят капусту, которая требует много влаги, и еще больше усугубляют проблему нехватки воды.

— Кроме того, что сельское хозяйство сложно развивать, игнорируя экологические нормы, еще ведь и природе часто из-за подобных непродуманных решений наносится колоссальный урон?

— Еще лет 20 назад наши ученые говорили, что нам, собственно, и не нужно много земель. Просто нужно оптимизировать лучшие, с точки зрения экологии и характеристик и сделать ландшафтно-ориентированное сельское хозяйство, которое развивалось бы не путем увеличения площадей, а путем увеличения отдачи с каждого гектара.

Но у нас пошли другим путем и стали вовлекать в хозяйственное использование новые и новые земли. Причем последние лет 10 не останавливаются ни перед чем, в оборот вводят какие-то оставшиеся низины, поймы малых рек с маленькими водоемчиками, заросли кустарников по краям полей, — то, что служило для сохранения биоразнообразия, для аккумулирования той же воды во время дождей в низинах.

Эти участки обзывают «заброшенными неррационально использованными землями» и безжалостно распахивают. Под эту кампанию «вовлечения в оборот» попадают и охранные зоны с памятниками археологии, и лесозащитные полосы вдоль дорог.

В середине прошлого столетия люди придумали сажать эти полосы, чтобы удерживать вредные вещества от транспортных выбросов. Я понимаю, что сейчас более экологичное топливо, однако автомобильный поток очень сильно увеличился, и за счет этого некоторое количество выбросов свинца и тяжелых металлов в 50-метровой полосе от дороги все равно присутствует.

Более того, эти лесополосы являлись коридорами для перемещения диких животных. Тот же лось, косуля, не говоря уже о ежиках, могли спокойно идти вдоль дорог, переходя из Брестской области в Минскую и не выходя на поля или дороги.

Экоактивисты видели, как распахивали эти лесополосы, пытались как-то противодействовать, потому что доходило до того, что вырубались территории с краснокнижными видами растений.

Зачем это делали? По одной из версий, эти площади не вносят по документам в официальные сельскохозяйственные, но по факту их засевают и за счет этого в общем получают большую урожайность.

Вот такая «эффективность». Есть и другие особенности, которые влияют не лучшим образом.

В каждом районе у нас есть помощники председателя райисполкома по сельскому хозяйству. Они определяют, что будут сеять и когда. Но ведь хозяин на земле лучше видит, что, допустим, в этом году из-за климатических условий можно начать раньше или позже, земля уже готова или нет, но он обязан сидеть и ждать, когда дадут отмашку в райисполкоме.

Еще одна огромная проблема — приобретение импортной техники. А ее для экологического земледелия существует масса. Например, для борьбы с сорняками применяют выжигание, и не используют ядохимикаты. Для этого есть специальные машины. Но закупить их нельзя, потому что для сельскохозяйственного использования у нас надо приобретать только свое отечественное.

У нас в водоохранных зонах находится почти тысяча крупных животноводческих комплексов, которые в значительных объемах накапливают навоз. Нарушение технологии обращения с такими отходами очень загрязняет окружающую среду.

А когда был изменен Водный кодекс и водоохранную зону значительно уменьшили, фактически мы получили то, что в ряде случаев навоз с ферм попадает прямо в водоемы.

Для предотвращения этого безобразия существуют технологии и технические решения: навоз собирается в специальные приемники, откуда он не может проникать в окружающую среду, потом его дозированно используют для удобрения полей.

Но для того, чтобы организовать такой процесс, нужны серьезные вложения: надежное навозохранилище, специальная техника, наконец, специалисты, трезвые и замотивированные хорошей зарплатой.

И, главное, нужна независимая инспекция по экологии, которой чиновник из райисполкома не скажет: «Отойдите отсюда, здесь делают молоко и мясо на экспорт».

— По поводу введения в оборот новых земель, особенно много споров вызывают земли на территориях, загрязненных радионуклидами.

— Их действительно начали засевать «с благословения» властей. Но никто при этом не анализирует статистику роста онкологических и сердечно-сосудистых заболеваний, динамику продолжительности жизни и не связывает это с длительным воздействием малых доз радиации.

Еще в первые годы после Чернобыля ученые предупреждали, основываясь на исследованиях последствий других аварий, в тех же Хиросиме и Нагасаки, что наша продолжительность жизни уменьшится, что чаще и раньше будут появляться хронические заболевания. Но, конечно же, никто не связывает это с радиацией.

Вспомните, сколько лет и усилий потребовалось, чтобы доказать, что рак щитовидной железы связан напрямую с аварией на ЧАЭС.

Как с тем же COVID-19. Сколько людей, переболев, умерли через месяц-два от тромба. Но официально не признано, что это последствия коронавируса.

«Половину тех лесов, которые до этого нельзя было рубить, теперь рубить можно»

— Сегодня невозможно зайти ни в один лес, чтобы не увидеть, как там вырубают деревья. 

— Подобное можно наблюдать с начала 2017 года, когда вступил в силу новый Лесной кодекс. До этого 51% лесов относили к 1 группе. Это заповедники, национальные парки, заказники, памятники природы, леса, имеющие рекреационное значение, водоохранные и защитные полосы вдоль железных и автомобильных дорог и т.д.

Там разрешались только ограниченные, выборочные, санитарные рубки. По новому кодексу, таких лесов осталось всего 25%. То есть половину тех, которые до этого нельзя было рубить, теперь рубить можно.

В том числе, рекреационные. Вот пример в Гливинском лесничестве Борисовского района. К этому лесхозу относятся леса, окружающие город, в которых находятся деревни, дачи, психоневрологический диспансер. В этом лесу люди отдыхали, собирали ягоды-грибы. После вступления в действие нового кодекса, там начались рубки.

Естественно, люди были возмущены, обратились в министерство. Минлесхоз им на это ответил, мол, все по закону, «мы собираем урожай спелой перестойной древесины».

И ведь действительно все как бы по закону. Но здесь нужно определиться с самим законом.

Когда в законе, например, прописана смертная казнь за то, что ты не любишь президента, это закон, с точки зрения президента, который его принял. А с точки зрения международного права, это беззаконие. Так и с вырубкой деревьев.

По нынешним беларусским законам, их можно вырубать и в заказниках, и в национальных парках, но с точки зрения экологических законов, это экологическое преступление.

Понятно, что стране нужна была валюта, а в Европе и в Азии сложилась благоприятная конъюнктура на рынке древесины. Не знаю, много ли заработало на этом наше гопсударство, но потеряли мы явно больше, если посчитать экологические услуги, которые мы получаем от леса.

Сбор ягод и грибов, отдых, регулирование климата, сохранение биоразнообразия — все это многократно превышает стоимость продажи древесины.

Потом у нас совершенно не равноценно производят компенсационные посадки. Вырубают смешанные, лиственные леса с богатым биоразнообразием, а на их месте в основном высаживают монокультуры сосны. Это обязательно отразится и на изменении климата.

Потому что лиственный и хвойный лес по-разному накапливают солнечную радиацию, по-разному ее отражают, по-разному накапливают и испаряют влагу, создают разный микроклимат и, в конечном итоге, по-разному влияют на климат.

Кроме того, монокультуры сосны могут не достигнуть и 40 лет, когда их значительно повредят насекомые или болезни, потому что таковы законы природы: любая экосистема с обеднённым составом видов менее устойчива, чем та, где есть разнообразие.