«Калиновец» с позывным «Хутор»: Мы должны бороться с Лукашенко теми же методами, которыми он борется с нами

Как полешук отправился побеждать империю по зову предков.

Все бойцы Полка Калиновского, соглашаясь на интервью, предупреждают, что оно может прерваться в любой момент.

Уже во время разговора боец с позывным «Хутор» дополняет: «Нам периодически будет мешать рация», — и нас действительно то и дело прерывают. Хутор быстро отдает какие-то команды или отвечает на вопросы, а затем продолжает с того же места, не упустив мысль. Его концентрация и спокойствие поражают.

— Я полешук, вырос в сельской местности в центральном беларусском Полесье. Почти до двадцати лет жил, учился и работал в одном регионе, выезжая только в райцентр. А потом увлекся автостопом, — начинает Хутор разговор о себе.

Собеседник «Салідарнасці» рассказал, как встретил 24 февраля и буквально по зову предков отправился побеждать империю.

Беларусские спецподразделения оказались плоть от плоти большевиков

— Я вырос в диссидентской среде, — делится он. — Дедушка с бабушкой пожили еще при Польше в Западной Беларуси, знали, как может быть. Дед много рассказывал о своем отце, как тот жил, о советском времени.

Сам он прошел войну в десантном батальоне, но об этом периоде не любил говорить. Для него 9 мая не было праздником, как и для многих фронтовиков.

Так получилось, что я с детства впитывал неприятие к советскому строю, к большевизму, к коммунистам. Это все было заложено семьей.

А когда объездил всю Беларусь, заметил, что люди в Могилевской и Витебской областях отличаются от людей в Гродненской и Брестской области. И разница была не только в языковых диалектах. Она была в менталитете, во взглядах на какие-то вещи. К примеру, они очень по-разному воспринимали интеграцию с Московией.

Я объездил и часть Московии. И тоже видел, какая она разная.

В Украине заметил, что уже тогда выделялись два лагеря — западный и восточный.

Путешествия, любовь к книгам, и безграничное любопытство, по словам Хутора, очень повлияли на его мировоззрение.

— Я рос в то время, когда еще не было соцсетей и мобильных телефонов. Поэтому наша сельская библиотека надолго стала одним из моих любимых мест. Особенно любил исторические и документальные книги.

Позже стал целенаправленно искать информацию из разных источников, не только советских издательств, но и иностранных. Так, например, полностью изменил свое отношение к событиям 1917 года. Понял, что большевики победили только благодаря своей беспринципности и способности вести борьбу без правил.

К слову, наши беларусские спецподразделения оказались плоть от плоти именно тех, кто в 1917-м пришел к власти. У них остались те же методички, и даже Дзержинский остался стоять тот же самый, — делает вывод Хутор.

Еще в начале 2000-х собеседник сумел сделать и правильные выводы о выходце из советского НКВД — предшественника КГБ — Владимире Путине.

— Почему-то мы с друзьями после серии терактов в Московии были уверены в сфабрикованности этих взрывов и сразу связали их с властью РФ. Засилье КГБ в верхушке Кремля наводило на мысли о возврате к Советскому союзу.

А рассказы непосредственного участника Чеченской войны, очень сильно отличавшиеся от того, что говорили по телевизору, только подтверждали мои догадки. Направление, по которому движется и наша страна, сближаясь с Московией, для меня стало очевидным.

Я изучал много информации про НАТО, про ЕС, искал, где мы можем найти точки соприкосновение с ними. Понимал, что путь на восток неправильный.

Во время первого Майдана в 2004 году я был в Украине. Просто не мог пропустить эти события. И был очень рад за соседей, верил в то, что они смогут что-то изменить, в отличие от нас, — вспоминает он.

Разговор на разных языках без переводчика, со связанными руками

Мы много эмоционально говорим с Хутором о событиях в Беларуси. Чувствуется, что у него болит душа и об упущенных возможностях, и о напрасных надеждах.

— Все эти годы я наблюдал за своими земляками-полешуками. У нас на Полесье сформировались очень сильные традиции, практически все привыкли жить с земли.

Кто-то всю жизнь занимался картошкой, кто-то — огурцами, клубникой, помидорами, свеклой. Главное, что это приносило доход. Большинство, в том числе и моих одноклассников, ни дня не проработали ни в одной госструктуре, а сразу, по примеру родителей, занялись сельским хозяйством.

Таков менталитет у этих людей, да и у многих беларусов: пока никто не мешает делать деньги, им все равно, какая там власть и какая информационная повестка. Этим отчасти можно объяснить то, что большинство так долго не вмешивалось ни в какие политические процессы, — проводит свой анализ собеседник «Салiдарнасцi». — Многие действительно сравнивали свою жизнь с концом 90-х и Советским союзом, когда больше 25 соток вообще не давали. И получив земли столько, сколько хотелось, люди считали, что это и есть предел мечтаний.

Но в 2020 году система Лукашенко сделала очень много для того, чтобы все объединились против нее. А я, глядя на то, сколько человек собирается на площадях и стоит в очередях, чтобы оставить подпись за альтернативного кандидата, понимал, что прольется кровь.

И я готов был в этом участвовать, потому что, в отличие от многих, не видел другого пути. Мы уже тогда начали спорить со сторонниками мирного протеста, количество которых, конечно, превосходило.

— И у них были весомые аргументы, главный из которых — закон.

— Поверьте, если бы я был уверен хоть на сотую долю процента, что это работает, ничего другого не хотел бы для своей страны. Но, к сожалению, мой опыт и мои наблюдения за событиями в Украине, а также множество исторических аналогий не давали мне такой надежды.

Да, у меня тоже было это чувство гордости за людей, которые снимают обувь перед тем, как стать на лавочку. Но я также понимал, что это не работает.

Мирный протест в Беларуси — это как разговор на разных языках без переводчика, со связанными руками, когда невозможно показать даже на пальцах.

Мы должны были бороться с режимом теми же методами, которыми они боролись с нами. Я понимал, что Кремль, увидев, как Лукашенко теряет позиции, тут же введет свои «миротворческие силы». Но тогда мне казалось, что мир не сможет спокойно смотреть на такой прецедент.

— А теперь как вам видятся те события?

Сейчас я вижу, что шансов у нас не было ни в одном из случаев, даже если бы люди были готовы бороться. Все-таки Беларусь по размерам — это даже не Украина.

Сейчас я понимаю, что на тот момент не осознавал всей опасности, которая исходила от Московии.

Он уехал из Беларуси еще в 2020 году:

— Я понимал, что с моим бэкграундом долго на свободе не задержусь. На тот момент я был руководителем одной структуры и меня как раз звали на работу в Польшу, это было очень хорошее предложение, и я им воспользовался.

Меньше всего я хотел свою отлаженную жизнь променять на войну

— По поводу войны, я все-таки рассматривал экономические показатели и видел, что с этой точки зрения Московия войну не вытянет, поэтому, считал, и не начнет.

Думал, что они просто набивают себе цену, чтобы больше зарабатывать. Но не исключал конфликта на Донбассе.

— Помните, какие у вас были ощущения 24 февраля?

— Конечно. Я был в этот день в Варшаве. Проснулся рано, чтобы пойти прогуляться по историческому центру, пока там не было много народа.

Открыл телефон и увидел сообщение от знакомого священника из РФ. Если бы оно пришло от кого-то другого, я бы, честно, на тот момент не поверил. Он написал: «Путин сошел с ума, Московия бомбит Киев». И я сразу буквально провалился…

А вот то, что использовали Беларусь, меня как раз сильно не удивило. Был ряд факторов, которые указывали на то, что такое возможно. В первую очередь, эти совместные учения, постоянное пребывание московитских войск.

Про асфальтированные дороги в Ольманских болотах я знал раньше, задумывался, зачем строить дороги в заказниках вдоль украинской границы. И вот тогда у меня промелькнула мысль: сволочи, все-таки воспользовались.

— Угрызения совести, чувство вины, безнадежности было?

— Именно 24 февраля уже нет. Мне было стыдно задолго до того, как это все началось. Например, когда беларусская сторона принимала московитские войска с хлебом-солью, предоставляя им все необходимое.

— А когда вы поняли, что хотите воевать за Украину?

— Сразу. Но это было не желание, а осознание того, что я должен. Хотеть воевать — это какое-то желание на уровне сумасшествия.

Поймите, у меня на тот момент была нормально отлаженная жизнь, которая мне очень нравилась: хорошая работа, высокая зарплата, тренажерный зал, бассейн. Я жил в очень красивом месте с шикарной природой.

Меньше всего я хотел все это променять на войну. Но осознание того, что нужно ехать, не давало мне спокойно наслаждаться жизнью.

— Почему вы посчитали себя обязанным, какая была мотивация?

— Вероятно, во мне взыграли гены той борьбы, которую начал еще мой прадед. Но у него в 1920-30-е годы не было возможности победить это зло. А у меня появилась.

Поверьте, могло бы быть гораздо больше смертей

— Тяжело было попасть на войну?

— Не просто. У меня были определенные знакомства в Украине, но я быстро понял, что это ничем не поможет. Тогда я договорился с командиром грузинского легиона, что заеду с ними. И они уже были готовы меня взять, как мы узнали про формирование тогда еще батальона им. Калиновского.

Грузины мне сообщили: «Ваши собирают батальон». Я тут же с ними связался. В течение недели проходила верификация, за это время я свернул все дела в Польше.

В Киев мы приехали в начале марта, когда там еще в кварталах велись стрелковые бои, постоянно гудела воздушная тревога. Город был погружен в темноту, люди жили на паркингах, в подвалах и в метро.

Еще не были освобождены Буча и Ирпень. Отовсюду раздавались звуки выстрелов и взрывов. Автомобилей на дорогах практически не было — только на огромных скоростях проносились военные машины.

Мы прибыли утром. В течение дня продолжались какие-то организационные моменты: там спать, там мыться и т.д. А на следующий день у тебя уже в руках автомат, боекомплект, делай вот так, вот так не делай, всем заступить на посты, охрана периметра — и понеслось. По сути, учиться не было времени, учились по ходу.

— А вы служили в армии?

— Я не служил в беларусской армии и, признаться, никогда не подумал бы, что смогу влиться в военную структуру настолько органично и что мне это настолько близко. Я всегда был против даже камуфляжной формы. Техасские рейнджеры мне были больше по духу.

А если серьезно, то одно время я много всего изучал про натовские войска, про то, как там все устроено, и видел, что представляет эта структура. Мог сравнить, поскольку у меня были знакомые в беларусской армии. На этом контрасте сформировалось неприятие к нашим войскам.

А в украинские влился очень гармонично, у меня даже открылись какие-то организаторские способности. Время от времени выезжаю на фронт для участия в боевых действиях, но в основном на мне жизнедеятельность в расположении базы.

Многие приезжают на ротацию и чувствуют себя расслабленными, но эти ощущения ложные в военное время.

— А на передовой страшно?

— Страшно — и это нормально. Когда ты сидишь в «посадке» и слышишь выходы артиллерии, а потом у тебя над головой начинает рваться, — это страшно.

Но меня больше страшат напрасные смерти, трагедии, которых можно было бы избежать. Мы ведь все приехали сюда, понимая, что без смерти не обойтись. Чья она будет, твоя или того, кто рядом, этого мы не знаем. Но если умирать, то хочется, чтобы это было не напрасно.

Допустим, Дима «Террор» (Дмитрий Апанасович (позывной «Террор») погиб 26 марта в боях за город Ирпень — С.) снял подразделение в укрытие, а сам остался прикрывать ребят, когда на них летели с трех сторон и лупили просто со всего.

У него была огневая точка, и он знал, что, в первую очередь, будут «тушить» его. Он получил серьезное ранение, ребята его вытащили, но врачи не смогли спасти.

Я понимаю, что, к сожалению, без этого не обойтись. Но, если проанализировать, то могу сказать с уверенностью, что мы очень много жизней сохранили. То есть мы прилагаем все усилия, чтобы не было этих напрасных смертей. И во многих случаях нам удается обходиться малой кровью. Поверьте, могло бы быть гораздо больше смертей.

— Как об этом сообщают?

— В радиоэфире говорят: «Такой-то боец — 200». Эта информация доходит до штаба Полка, и там связываются с родными.

— Как вам удалось договориться со своими родными?

— Я уже большой мальчик, ни с кем не договаривался, просто поставил в известность. Но родственников, которые не разделяют такую позицию, понимаю. И даже женщин, которые прекращают общаться с такими мужьями. Это реакция самосохранения. Не каждый способен это принять, и большинство бойцов это понимают.

— Встречаетесь ли вы с украинцами?

— Регулярно, буквально сегодня в городе подошел молодой человек и сказал «спасибо», просто «спасибо». Он видел, конечно, что у меня на шевроне написано «Беларусь».

Недавно в швейную мастерскую обращался, денег не взяли и тоже благодарили. И так часто бывает. Сами украинские военные к нам тоже прекрасно относятся, никаких прецедентов вспомнить не могу.

— Успеваете ли вы следить за тем, что сейчас происходит в Беларуси?

— Конечно, мне жаль людей, которые вынуждены в этом жить. Но, например, мои знакомые в Беларуси не сидят сложа руки, по возможности партизанят. Такие люди сейчас тоже очень важны.

— Мы все уверены, что Украина победит, а на поле боя это чувствуется?

— Я в этом полностью уверен. И дело даже не в настроениях военных, это только эмоции, хоть они и важны. Я сам бываю на фронте, владею определенной информацией, вижу, как планируются задачи и что делается. Именно поэтому могу говорить, что победа Украины неизбежна.

У Московии не только техника старая, у них и методы ведения военных действий из советских учебников. Их преимущества — это количество снарядов и тел, которыми они готовы буквально забрасывать. Они не берегут своих людей. Там нет никакого боевого духа.

Украина для того, чтобы сохранить жизни, готова сдавать какие-то позиции, отступать, перегруппировываться, закрепляться, у нас совсем по-другому построена организация. Все гораздо оптимистичнее, я бы сказал.

— Можете ли говорить о каких-то прогнозах?

— Хотелось бы раньше, но очень много мин и прочего. Чтобы сохранять жизни людей, здесь не будут гнать по-советски, типа «даешь к 7 ноября». Будут действовать спокойно, но уверенно.

Думаю, еще до весны это продлится.

— Вы понимаете, что выполняете как бы двойную миссию. С одной стороны, вы — наш главный аргумент перед всеми, кто пытается в чем-то обвинить беларусов. С другой, сами беларусы на вас возлагают определенные надежды.

— Не так давно до меня дошло это осознание. Пока могу сказать только то, что мы будем стараться оправдать эти надежды.