«Собрался увольняться? Иди, копай яму себе»

Бежавший с фронта московит рассказал о рукоприкладстве офицеров и воровстве зерна.

Московиту Егору (имя изменено) 23 года. На фронт в Украину он попал в апреле в качестве контрактника, но уже в конце сентября твердо заявил, что воевать больше не будет: сложил оружие и вернулся в расположение части, причем выбраться из Украины ему помогли местные жители. Он рассказал журналистам «Север.Реалий», что в воюющей московитской армии сегодня царят пьянство, воровство и неуставные отношения. «Я не поеду обратно, не хочу в этом участвовать. Я не понимаю, ведь сколько денег выделяли на войну, вот где это все? Генералы разворовали, наверное», – возмущается он.

До того как оказаться в Украине, Егор несколько лет назад отслужил срочную службу, а в начале февраля 2022 года заключил контракт с 33-м мотострелковым полком, который дислоцируется в городе Камышине Волгоградской области. Через два месяца после заключения контракта его в качестве рядового отправили в Украину – по словам Егора, без всякой подготовки и даже без аптечки. Сначала он попал на николаевское направление фронта, а потом его перебросили в окрестности Херсона.

– Расскажите, как вас отправили на фронт, была ли какая-то боевая подготовка перед тем, как это произошло?

– Два месяца я был на полигоне. Нам сказали: «Когда ваши товарищи погибнут, тогда поедете вы». И мы поехали в апреле. У нас один солдат на срочной службе подписал контракт, его сразу на передовую кинули, он даже стрелять не умел, и на второй день он уже был «трехсотый» (раненый – ред.). Мне кажется, у нас было большинство таких, половина армии точно. Армия у нас офисная, все на бумагах, все на фотоотчетах, сфотографировали, сделали вид, что нас чему-то учили, какие-то учения прошли, и все. А на самом деле обучения никакого толком и не было.

– А то, что вы прошли срочную службу, это вам помогло?

– Я ее проходил в 2017 году, даже тогда еще было более или менее. Хотя я и по срочной службе не хотел служить, потому что и там отношение к человеку как к рабу. Но все же благодаря срочной службе мне удалось хоть как-то выжить.

– Вы прибыли на николаевское направление – и что с вами дальше произошло в Украине?

– Первое время мы постоянно были под обстрелами. Командиры и большинство солдат выпивали, потому что не справлялись уже. А если кто-то отказывался служить, того командир сажал в яму.

– И кто копал эти ямы, куда сажали провинившихся?

– Мы же и копали. Бывало такое, что у нас был экскаватор, но командир предпочитал, чтобы вручную копали. Туда сажали людей и ставили рядом наряд, конвой, два человека охраняли всех. Никакой возможности убежать из части не было. Уже только после обращения в прокуратуру командир перестал сажать солдат в яму, но все равно никого не отпускал, рапорта (об уходе со службы – ред.) ни у кого не принимал. Он сказал: будем вас отправлять, всех, кто отказывается, в Луганск, и у тех, кто отказывается, суд будет там. Он хотел нас всех судить за пределами Московии, в Луганске, где есть смертная казнь.

– Вы жаловались на неуставные отношения с командиром, в чем они выражались?

– По лицу били. Я уехал, потому что просто не выдержал психологически. День рождения какой-то был, они выпили, все управление наше, и говорят: «Собрался увольняться?» – «Да, так точно». Я нормально с ним общался, вежливо. Но в какой-то момент заместитель командира сказал: «Иди, копай яму себе» – и пригрозил прострелить мне колени из пистолета. Я ушел, он меня догнал и ударил по лицу, я упал, закрылся. Драться с ним не стал, потому что знаю: если я в ответ что-нибудь сделаю ему, мне будет хуже.

– Он так с вами обошелся, потому что вы решили уходить из подразделения?

– Да. Замкомандира обзывал постоянно, оскорблял, угрожал. И сам командир вел себя не лучше. Он всех до последнего солдата был готов погнать на смерть, а сам в доме каком-то спрятался и сидит, не выходит оттуда. Ему туда фастфуд возят из Крыма. Он там устроился неплохо, а всех остальных просто отправляет на передовую без разбора.

– И как солдаты реагировали на такое отношение?

– Все уже устали. Они тоже пытаются уйти. Начальник штаба и замкомандира нам обещали, слово офицера давали, что нас в сентябре уже всех оттуда выведут, что будет ротация войск. Но так и не произошло никакой ротации, а прошло семь месяцев уже. Люди, у кого дети, жены, их больше полугода не видели.

– А где вы были в последнее время?

– Херсонская область, село Киселевка. Бои там были серьезные, мы теряли позиции, отступали. Все шло к тому, что нас отбросят вообще чуть ли не до самого Херсона. В Украине лично мне не так уж много пришлось воевать – большую часть времени мы просто стояли в Киселевке. По-настоящему мы воевали, когда украинское наступление было. Да и как воевали – скорее отступали. Бардак там был жуткий, все куда-то разбежались. Никто не хотел сопротивляться, видно было, что украинцев больше и что обеспечение у них лучше, включая форму. Все, кто оказывал сопротивление, погибли. Остальные просто сбежали.

– Пленных много было?

– Пленные у нас в основном были в самом начале войны. И вот тоже – наше гопсударство, правительство, каналы московитские объявили, что это не наши пленные, а переодетые украинцы либо бомжи. Наших выставляли за не наших специально, чтобы не признавать своих пленных! Должен же был кто-то за это ответить в первые дни, за пленных, за убитых. Но так до сих пор никого и не наказали, по-моему, ни один генерал, ни один полковник ни за что не ответил.

– А как вас кормили там, на передовой?

– Бывало, по четыре дня не ели, еду не могли доставить. Начальство наше в магазин отдавало продукты, которые положены нам, а потом магазин нам отдавал их за алкоголь. В магазинах продавались почти все наши продукты. Если была какая-то гуманитарная помощь, она тоже шла в магазин, а потом уже ее продавали или обменивали.

– Вы прошли через украинские села, деревни, города. Какое у вас впечатление об их жизни?

– Видно, что они жили не хуже, чем мы, я бы не сказал, что они там бедные. Учитывая даже, что у них боевые действия ведутся, у них там жизнь более или менее налаженная.

Я раньше смотрел наше телевидение московитское, канал «Московия-1» например. И верил, что мы действительно правы. А там, в Украине, мы встречались с мирными жителями, и они нормально с нами общались. Конечно, они против нас, они нам говорили: это вы на нашу землю напали, а не мы на вашу! И я понимал, что да, это не они на нашей земле, а мы – на их земле. Они там родились, а я родился в другом городе.

Некоторые говорили, что если бы вы к нам не пришли, то войны бы не было. И вот я представил, как ко мне приходят и говорят: «Мы вас освобождаем», а от кого – непонятно. Занимают мой дом, кого-то убивают. Конечно, я буду против настроен.

Но когда я уезжал оттуда, они меня подвезли: я без оружия был, объяснил ситуацию. Сам не ожидал, что все так выйдет, что мне местные люди помогут выбраться оттуда.

Мне кажется, у них даже больше осталось Советского Союза, чем у нас, хотя мы и говорим, что у них декоммунизация прошла. У них там архитектура советская, машины, на русском языке говорят свободно, и вывески даже русские остались.

– То есть вы увидели, что никто русский язык не притесняет?

– Может быть, где-то и есть какие-то группы, но я их не видел. Они и у нас, я думаю, есть в стране. Я увидел, что Украина – это страна со своей историей, она действительно была независимая. Мы вот считаем, что украинцы – это все равно что русские, но они сами считают себя украинцами. К нам они были настроены мирно.

– А когда у вас прозрение настало, когда вы поняли, что вам врали по телевизору?

– Мы меняли позицию в Киселевке, нам командир сказал: сидите пока тут. А они сами заняли какой-то дом, у них все условия там были. А мы все это время были в лесу. Непонятно – зачем, для чего? Я так понял, что наш командир или начальник штаба преследовали свои финансовые цели.

Когда зерновые сделки были, нам предлагали, чтобы мы это зерно грузили. Мы сказали: мы не грузчики, мы же сюда не грузить зерно приехали. Но, видно, им прибыль с этого шла, вот они и хотели, чтобы мы погрузили зерно.

И вот тогда нас бросили в лесополосе. Как раз тогда погода начала портиться, ночи холодные, ливень. Я там два дня просидел под дождем, а у меня не было ни дождевика, который мне положен, вообще ничего не было, и никто про меня не вспоминал. Вот тогда я понял, что нашему командованию на нас наплевать, тогда я прозрел.

– Получается, вы свидетель того, как крали, по сути дела, украинское зерно и вывозили его с оккупированных территорий?

– Какие-то гражданские приезжали, да, и мы должны были загрузить зерно. Но мы все отказались. В итоге они нашли какой-то трактор, сами начали грузить. Это был июль – начало августа. Зерно было старое, прошлогоднее, там склад был.

– А вы видели, как действует московитская артиллерия, как попадали по жилым кварталам?

– Да, были такие случаи, били по жилым кварталам. А бывало, что две недели вообще в пустое поле били, потому что неподготовленные просто были. Две недели боеприпасы улетали непонятно куда. А то, что наши заявляли, что Украина специально бьет по своему зерну, чтобы пожары были, это неправда – они били туда, потому что там стояли мы. Также мы стояли в школе, хотя это нарушение конвенции.

– А как вам вообще удалось выбраться из Украины?

– Я поначалу писал рапорты, но у меня их не принимали. Тогда я обратился к Елене Поповой в правозащитную организацию (петербургское Движение сознательных отказчиков от военной службы – ред.), она мне посоветовала написать в Генеральную прокуратуру, подсказала правильное решение – действуйте так, если вы хотите действительно выжить. Я понял – я хочу жить. И уже тогда выбрался.

– В конце концов у вас приняли рапорт?

– Нет, рапорт у меня так и не приняли. Я доехал до границы с Московией сам, меня там задержала военная полиция. У них не было нагрудного знака, никто не представлялся поначалу, но я сразу понял, кто это. Меня задержали и собирались обратно на передовую отправить. Хотя я им заявил, что я отказываюсь воевать, что я подал рапорт, что я еду отстаивать свои законные права, потому что ко мне применялись неуставные отношения.

Они сначала не хотели меня пропускать. Я снова позвонил Елене Поповой, и она сама уже позвонила в этот округ, командованию какому-то, тогда только пропустили меня. Они меня перевезли через границу, выбросили ночью на дороге: добирайся как хочешь, а тогда уже холодно было ночью, и денег нет. Вот какое у них отношение к людям.

– Но все-таки вы добрались до своей части?

– Да, я добрался до своей части. Там меня снова задержали, сказали, что я дезертир, хотя я без оружия был, поскольку сдал его в Украине своему товарищу. Но все равно задержали. Два часа с ними общался, провели беседу со мной, промывали мне мозг. Сказали ходить на построения.

А еще мне сказали, что в стране сейчас частичная мобилизация и выбора у меня все равно нет. Но я не поеду обратно, потому что не хочу в этом участвовать! По московитскому ТВ все эти семь месяцев спецоперации заявляли, что все хорошо, а тут раз – и мобилизация. К чему она, если все хорошо?

Так же и с Харьковской областью было: никто ж не заявлял, что мы отступаем, наоборот, говорят, что мы якобы атакуем и у нас лучшее обеспечение. Я не понимаю, ведь сколько денег выделяли на войну, вот где это все? Генералы разворовали, наверное.

– А вам заплатили обещанные деньги по контракту?

– Мы в Украину зашли в конце апреля, а по документам меня туда зачислили только 13 мая. Получается, что до этого меня там не было вообще. Хотя свидетели есть, мы ведь уезжали целой группой. Не у меня одного так получилось, еще несколько человек у нас на полмесяца кинули, не заплатили за это время – якобы мы числимся не там. Потом уже признали, что это была ошибка, но никаких действий нет.

Еще интересно, что мне в военном билете написали, что я с 24 февраля был мобилизован, а это еще было до того, как мобилизацию объявили. У меня даже военный билет не был пробит, что я военнослужащий этого полка. Если бы меня в плен взяли, то считали бы наемником. Потому что везде бардак, и в бухгалтерии, и на фронте.

– Но вы же уже на срочной службе видели, что это за армия, почему же тогда вы пошли на контракт?

– Потому что у нас в Московии пропаганда идет армейская, что в армии хорошо платят, социальные выплаты есть, разные льготы. Да и других способов заработать, вне армии, в провинции очень мало...

Егор рассказал, что написал жалобу на неуставные отношения в Министерство обороны Московии с просьбой уволить его из рядов вооруженных сил. Но получил ответ, что никаких оснований для его увольнения нет и он должен продолжать службу.

– Поскольку вы до сих пор не уволены из армии, должны ли вы вернуться на передовую?

– Да, они хотят всех, кто уволился, обратно вернуть. Они сейчас ужесточили закон специально для этого: выбирай – либо ты едешь в Украину, либо идешь в тюрьму. Но я туда не поеду – с таким отношением, с таким командованием, с таким руководством мы просто там все сгинем! Вот если лично наш президент, главнокомандующий Путин поедет первым на танке с Шойгу, с тем, кто у него еще руководит, тогда, может быть, я и поеду.

– То есть вы готовы даже сесть в тюрьму, только бы не возвращаться?

– Лучше, наверное, тюрьма. Потому что я понимаю, что не за что здесь сражаться, это не наша война. Если Путин так хочет воевать, то пусть сам берет автомат и воюет. А я решил больше в этом не участвовать, потому что там все неправильно происходит, ничего не было спланировано, продумано. Вся эта пропаганда, все, что нам показывали по телевизору, оказалось ложью. К тому же к нам применялись неуставные отношения. Большинство в армии – пьющие люди с очень низким морально-боевым духом.

*****

Правозащитница Елена Попова, которая помогла Егору покинуть зону боевых действий в Украине, говорит, что очень хочет надеяться, что Егор будет дослуживать оставшийся по контракту срок в своей части и его не отправят обратно в Украину, но никаких гарантий этого нет.

"Егор принял решение о том, что он больше не хочет оставаться в Украине, еще до того, как была объявлена так называемая частичная мобилизация. Теперь многие основания, по которым раньше контракт с военнослужащим мог быть расторгнут, потеряли силу, – объясняет Попова. – Если еще недавно перемена в убеждениях человека могла служить таким основанием, то теперь для расторжения контракта надо потерять руки-ноги или быть единственным, у кого на попечении остались малолетние дети».