«Умри, только не в мою смену!»

Как в беларусских тюрьмах издеваются над политзаключенными.

Двое беларусских политзаключенных — Мария Колесникова и Николай Статкевич — оказались в последние дни на больничной койке в условиях информационного вакуума. Колесникову, приговоренную к 11 годам лишения свободы, 28 ноября привезли из исправительной колонии №4 в городскую больницу Гомеля и экстренно прооперировали. Николай Статкевич, приговоренный к 14 годам лишения свободы, попал в тюремную больницу с пневмонией после очередного ковида.

Мария Колесникова. Фото: Marina Serebryakova/Anadolu Agency

Ни к Статкевичу, ни к Колесниковой не пускают адвокатов. Диагноз Колесниковой не сообщили даже ее отцу, приехавшему в больницу. Диагноз Статкевича удалось узнать как раз благодаря тому, что к нему не пустили адвоката: администрация колонии №13 в Глубоком сослалась на заботу о его здоровье и мотивировала отказ именно постковидной пневмонией. Жена Статкевича Марина Адамович написала в Фейсбуке: «Я не волнуюсь — я кричу».

Марина — ветеран среди жен политзаключенных. Если искать в Беларуси самого-самого «героического героя», то это, несомненно, Статкевич. В общей сложности он в тюрьме уже больше 10 лет: после митинга против фальсификаций результатов референдума 2004 года (это когда Лукашенко отменил ограничения на два президентских срока в Конституции) его отправили на три года на «химию». После выборов 2010 года, где Николай был кандидатом в президенты (его фразу в эфире гопсударственного телевидения «вярні, што скраў!», обращенную к Лукашенко, в Беларуси помнят до сих пор), он отсидел 5 лет. С мая 2020 года он снова за решеткой, теперь уже со сроком в 14 лет. И если его жена Марина кричит — значит, все действительно очень страшно. То, что происходит со Статкевичем и Колесниковой, — это всего лишь один способ уничтожения политзаключенных. А вообще этих способов немало.

Николай Статкевич с женой Мариной Адамович. Фото: Facebook

«Зечка ё..нулась со шконки»

30 ноября, когда стало известно о госпитализации Марии Колесниковой, бывшая политзаключенная Ольга Горбунова (после полугода в СИЗО ее приговорили к 3 годам «химии» — отбыванию наказания в исправительном учреждении открытого типа — и освободили в зале суда, после чего Ольга покинула Беларусь) в своем Фейсбуке вспомнила, как это происходило с ней в тюрьме: «Однажды в СИЗО я прощалась с жизнью, я думала, что умираю и мне никто не поможет, я помню, как лежала, плакала и в мыслях прощалась с близкими… Я не знаю, как это — оказаться у них в заложницах на годы, мне хватило нескольких месяцев, больных почек от холода на Окрестина, двух ковидов, выкашливания легких, желудочных приступов, съехавших гормонов, воспаления суставов и анальных кровотечений от обездвиженности, сниженного зрения, полного рта крови после нескольких недель отсутствия зубной щетки и всяких других «мелочей». Когда я не могла дышать и задыхалась, медик хотел слушать мои легкие через «кормушку». «Да ничего страшного, просто зечка ё..нулась со шконки!» «Сдохни, только не в мою смену!» — это цитаты от медиков СИЗО. А двух политзаключенных, которые пытались покончить с собой в карцере, сначала избили ногами и только потом отвели в медблок… Только такой порядок оказания медицинской помощи в СИЗО и колониях. Других историй я не видела и не слышала».

«Самый большой кайф для тюремщика — это болезнь или плохое самочувствие заключенного, — рассказывал мой муж Андрей Санников, выйдя из колонии в 2012 году. — Потому что когда стоит задача сломать человека, его физические страдания бывают весьма эффективны. Допустим, у человека гипертонический криз. Но он не знает, что за пилюлю принесет ему вертухай. Может, для снижения давления, а может, и для повышения. Тебе просто приносят таблетку и не говорят, что это. Когда я мучился от болей в спине, два раза мне вкололи что-то, что помогло. А в третий раз — что-то жуткое, отчего мне стало еще хуже. И в этом состоянии, когда я встать не мог, отправили на этап».

Николай Статкевич за два с половиной года своей последней отсидки перенес ковид трижды. В третий раз — с пневмонией. Сейчас он находится в санчасти, но письмо с разрешением на медицинскую бандероль (для получения лекарств с воли нужно разрешение от администрации) чудесным образом «потерялось». О своей болезни и высокой температуре Николай писал жене Марине 10 ноября — больше письма не приходили. В том же последнем письме Николай сообщил жене, что 11 ноября состоится комиссия, после которой — снова ШИЗО, так что пусть не пугается перерыву в письмах. Адвоката к нему не пустили 24 ноября — сказали, что он уже несколько дней с пневмонией в санчасти. Выходит, до санчасти он находился в ШИЗО. С ковидом и температурой — при том, что прежде чем поместить заключенного в ШИЗО, местный врач должен дать заключение о возможности арестанта по состоянию здоровья там находиться. Можно себе представить, как «заботились» о состоянии здоровья Статкевича, если в результате он оказался на больничной койке.

Мария Колесникова тоже находилась в ШИЗО — ее адвокат Владимир Пыльченко узнал об этом 22 ноября, когда его не пропустили к подзащитной. Он приезжал еще дважды, и его не пускали. В последний раз Пыльченко был в колонии 29 ноября, когда Колесникова уже находилась в больнице. Если бы адвокат не приехал — возможно, еще долго никто не знал бы, где она и что с ней. Впрочем, что с ней — до сих пор неизвестно. Отцу Колесниковой говорят, что не могут назвать диагноз без письменного разрешения от нее. В Сети начала появляться информация о прободной язве, но подтвердить или опровергнуть это никто не может. Можно лишь утверждать, что Колесниковой повезло, раз администрация колонии все-таки вызвала «Скорую помощь». А могли и просто аспирин дать и ждать, не рассосется ли само.

Витольд Ашурк в колонии. Фото: скрин видео

У Витольда Ашурка не рассосалось. Его нашли мертвым в камере ШИЗО шкловской колонии №17 21 мая прошлого года — ровно через месяц после этапа из следственного изолятора. Витольд, 50-летний активист из Березовки, что в Лидском районе, за участие в протестах был приговорен к 5 годам лишения свободы. В колонии из карантина Ашурка сразу отправили в ШИЗО. 21 мая родным сообщили, что он умер от остановки сердца. 25 мая следственный комитет обнародовал видео из камеры ШИЗО. Видно, как Витольд падает в камере и ударяется головой. Затем заходит охранник, накладывает повязку и уходит. Второй раз, уже с перевязанной головой, Витольд падает и больше не встает. То есть человек ни с того ни с сего теряет сознание, падает — и в ШИЗО даже не вызывают врача. Просто охранник, не имеющий медицинского образования, бинтует ему голову и спокойно уходит, оставляя явно нуждающегося в медицинской помощи и обследовании человека. Возможно, если бы Витольду вызвали «Скорую», он был бы жив. Разумеется, проверка закончилась тем, что виноватых не нашли, а смерть объявили естественной. Обратите внимание: и Колесникова, и Статкевич — в ШИЗО. В ШИЗО находился и погибший Витольд Ашурок. Это еще один метод давления на политзаключенных.

ШИЗО: холод, голод, тьма, тюрьма

Для попадания в ШИЗО, эту «тюрьму в тюрьме», политзаключенному не нужно делать ровным счетом ничего: в администрации тюрьмы или колонии сами придумают, какие нарушения вписать в личное дело, чтобы поместить человека в карцер. В беларусских колониях это бетонный мешок, в котором всегда очень холодно. Причем верхнюю одежду отбирают (не всегда и не у всех, но у политических — всегда).

«Шконка» отстегивается от стены только на ночь. Подъем в ШИЗО — в 5 утра. Если повезет и выведут на получасовую прогулку, то сразу после подъема, в 5 утра. Человек, сидящий в ШИЗО, дневного света не видит вообще. Зато электрический горит круглосуточно, хотя в отрядах на ночь свет выключают. Собственными продуктами (из передачи от родственников или купленными в «отоварке») пользоваться нельзя, а баланду дают не всегда. Отказ в еде, в теплой одежде — обычное дело. Часто в камере ШИЗО, в отличие даже от обычных тюремных, нет даже привинченной к полу табуретки, так что с 5 утра до 10 вечера арестант может или сидеть на корточках, или стоять. Согреваются прыжками или бегом на месте — те, кто еще может. Статкевич или Колесникова, судя по тому, где они сейчас, попрыгать «для сугреву» уже не могли. Для Витольда бетонные стены ШИЗО и вовсе стали последним, что он увидел в жизни. Причем еще из СИЗО он писал друзьям: «Были бы папиросы и кофе, и я выживу где угодно». Не выжил. И не из-за отсутствия кофе в карцере.

23 ноября «Радыё Свабода» опубликовало рассказ недавно освободившегося из шкловской колонии Виктора Пархимчика, который подтвердил: людей там били, сидевшие в других камерах ШИЗО одновременно с Ашурком слышали крики из его камеры, а в колонии новоприбывших предупреждают: нельзя задавать вопросы про смерть Витольда, это может плохо закончиться. И никто ничего не узнает, потому что попадающие в ШИЗО оказываются там в полной изоляции.

Виктор Пархимчик. Фото: Telegram

И дело не только в том, что человека лишают звонков и писем — к нему даже адвоката не допускают.

Причем с разными формулировками: от залихватского «заключенный Сидоров не предоставил убедительных доказательств того, что ему требуется юридическая помощь» до сочувственного «и рады бы, да только Сидоров заявление на встречу с адвокатом не подавал» — при том, что по закону адвокат имеет право посещать своего подзащитного в местах лишения свободы без всяких заявлений. И в отсутствие всяких контактов с миром — как с внешним, так и с другими заключенными, — человек оказывается в полной зависимости от администрации. Никто не знает, что происходило со Статкевичем или Колесниковой в ШИЗО до попадания в больницу. А что на самом деле произошло с Витольдом Ашурком, возможно, мы не узнаем никогда.

Добавочки не желаете?

После приговора каждый заключенный начинает обратный отсчет: теперь он точно знает, сколько ему сидеть, и может начинать отсчитывать дни, месяцы, годы. Но если ты беларусский политзаключенный, лучше этого не делать. Могут забрать из колонии в СИЗО и предъявить новое обвинение, как журналистке Кате Андреевой, которая отсидела большую часть своей «двушечки», а получила в итоге 8 лет за измену гопсударству.

Но зачем придумывать новое дело, обвинение, проводить следственные действия, если есть в беларусском УК статья 411 — злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения? Тут все просто: администрация пишет ходатайство — и судья приезжает прямо в колонию, где добавляет к сроку год. Так может продолжаться до бесконечности.

В карцере речицкой колонии №24 сидит Полина Шарендо-Панасюк.

Полина — личность легендарная. В Беларуси ее называют не иначе как брестской Жанной д’Арк. Она в сопротивлении больше 20 лет, еще девчонкой создавала в Бресте региональные отделения молодежных оппозиционных движений «Зубр» и «Малады фронт». Позже присоединилась к «Европейской Беларуси». Без Полины в Бресте не обходилась ни одна акция протеста. В 2019 году Полина выдвинулась в депутаты и буквально за пару дней собрала нужное количество подписей: в Бресте ее уважают. Ее даже зарегистрировали кандидатом в депутаты — и Полина в эфире гопсударственного телевидения назвала Лукашенко диктатором. Да еще и бело-красно-белый флажок туда протащила. Тогда, впрочем, ее не посадили — только лишили регистрации. Но начавшиеся год спустя репрессии не могли ее не затронуть — слишком известна, слишком отважна, слишком раздражает.

Полину арестовали 3 января 2021 года. Она находилась дома с младшим сыном, четырехлетним Стахом, когда неизвесные люди в черном с балаклавами на головах вышибли дверь и ворвались в квартиру. Муж Полины Андрей тогда отбывал административный арест, и защитить своего ребенка она могла только сама. Полина сорвала балаклаву с самого агрессивного нападавшего. Ее приговорили для начала к двум годам.

Полина Шарендо-Панасюк. Фото: Twitter

Суд над Полиной Шарендо-Панасюк когда-нибудь станет основой для пьесы (чешские театры, кстати, уже записывают видео с постановками этого суда — это кампания солидарности). Вот часть ее диалога с судьей:

— Обвиняемая, встаньте!

— Перед бандитами не встаю.

— С какого дня под стражей?

— Захвачена в плен 3 января.

— Хотите заявить отвод составу суда?

— Вы не суд.

— Вы заявляете мне отвод?

— Заявляю всей системе.

— Вы признаете вину?

— А вы признаете, что участвуете в политических репрессиях?

— Вопросы суду не задают. Виноватой себя не признаете?

— Дать отпор бандиту — честь и обязанность гражданина.

— Обвиняемая, есть ли вопросы?

— Вам не стыдно?

— Вопрос снимается.

— Совесть есть?

— Вопрос снимается.

В общем, Полина — из тех несгибаемых, которые и на перекличке в колонии будут называть себя не осужденными, а пленными. «Ответочка» не заставила себя ждать: в гомельской колонии Полину держали большей частью в ШИЗО — за ее освобождением и выходом в отряд немедленно следовал новый рапорт, — а в апреле «выездной» судья добавил ей за неподчинение еще год срока. В начале лета ее этапировали в колонию №24 для рецидивисток. Но колонию Полина Шарендо-Панасюк так еще и не увидела: из четырех месяцев в ИК №24 80 суток она провела в ШИЗО, а потом ее поместили на полгода в ПКТ (помещение камерного типа, тот же карцер, только на длительный срок). Это значит, что в ближайшие полгода (как и в предыдущие четыре месяца) к ней не пустят адвоката, она будет лишена передач, писем и звонков, бесконечные дни Полина будет проводить, сидя на корточках или стоя у стены, а главное — в полной и абсолютной изоляции. Если что-то с ней случится — никто не узнает. В коротком промежутке между ШИЗО и ПКТ она успела отправить мужу одно письмо, из которого он узнал, что ее снова будут судить по той же 411 статье за неподчинение. Только второй раз это будет уже не год дополнительного срока, а два. И так может продолжаться до бесконечности.

Возможно, где-то за стенкой, в соседней камере ПКТ, сейчас находится и Виктория Кульша, тоже получившая «подарочный» год плюс к основному двухлетнему сроку (во время протестов 2020 года она была администратором чата «Водители 97%»). Виктория в колонии старалась соблюдать правила, но однажды не застегнула нижнюю пуговицу пальто. Этого оказалось достаточно и для ПКТ, и для нового уголовного дела.

В гомельском СИЗО, куда ее перевели после второго приговора, Виктория две недели держала голодовку, объявленную после того, как администрация отказалась отправлять ее жалобу в генеральную прокуратуру. Виктория плохо себя чувствовала, у нее началось маточное кровотечение, и она просилась в больницу. Но тюремные медики сказали, что сделают это лишь тогда, когда она окажется «на последнем издыхании», — об этом правозащитникам рассказала ее дочь. (Теперь можно представить себе, на каком «издыхании» находилась Колесникова, прежде чем медики гомельской колонии вызвали «Скорую помощь».)

Стах, младший сын Полины Шарендо-Панасюк, после ареста мамы сначала ничего не мог понять, все время бегал в спальню и жаловался отцу, что не может найти маму. Прошло два года, теперь Стаху шесть лет, и он всё понимает. А главное, он знает: его мама вернется домой только после того, как уйдет Лукашенко.

Ирина Халип, «Новая газета. Европа»