Мы имеем отдельный вид оружия

Беларусское общество в языковом вопросе оказалось в парадоксальной ситуации.

С одной стороны, большинство граждан декларирует, что язык нужно знать и ценить, с другой – продолжает разговаривать на русском. Довольно часто можно услышать: «Я беларус, но для меня материнский язык – это русский, так как моя мама всегда разговаривала со мной по-русски». И это говорят в основном горожане. А как же еще? В советское время в городах только единицы говорили по-беларусски. Даже те горожане, которые приехали в город из деревень и местечек, старались слиться с толпой как можно быстрее и не выдавать своего происхождения никоим образом.

На этот счет было много шуток. Когда же началось это досадное явление? Наверное, в 1960-х и до середины 1970-х. Разрыв между деревней и городом тогда был настолько велик, что это было похоже на путешествие на машине времени. Лучшие ученики поступали в вузы и в родную деревню старались не возвращаться. Городские квартиры, много людей, новая городская культура, новые фильмы, новая мода, новая музыка, шестидесятники… Но при этом в том же Минске, кажется, чуть ли не все афиши кинотеатров были оформлены по-беларусски. Было много журналов и газет на беларусском языке. В телевизоре тогда много было научно-популярных фильмов и специальные занятия со школьниками, заочниками и абитуриентами. И многие из них были на беларусском. Однажды, когда мне было лет семь, мои родители застали меня за таким занятием – я смотрела урок начертательной геометрии. Просто диктор объявил: «Экран заочникам». А я не знала, кто это такие, и начала внимательно смотреть. Мой папа, который в свое время в институте сдавал и ту же начерталку, как ее называли студенты, и сопроматы разные, когда увидел эту сцену, спросил: «Ну и как? Интересно?» Я честно призналась, что что-то не доходит, и нашла причину: «А чего они по-беларусски рассказывают? Я не все слова знаю». Мои родители расхохотались и потом иногда насмехались надо мной за это.

Что такое беларусский язык для моего поколения? В школьные годы это неинтересные уроки в школе. Предмет считался второстепенным. На уроках беларусского языка можно было заняться чем-то «более важным». У нас было такое, что родители писали заявление, чтобы ребенка освободили от уроков беларусского языка, мол, зачем они вообще. Другое дело – математика или иностранный язык. Разве кто-то тогда думал, что сам собственными руками помогает душить через язык свой же народ? О какой кремлевской политике тогда мог кто-то говорить в обывательской среде? Мне посчастливилось, что я приезжала на каникулы в Кличев к деду с бабушкой. Тамошние мои соседи-ровесники разговаривали по-беларусски.

Мой дед преподавал физику и математику в беларусскоязычной школе. Как-то он на каникулах решил со мной позаниматься по программе. И начал диктовать: «Адкрылі дужкі…» Я сразу в ответ: «А мы пра дужкі ў гэтай чвэрці яшчэ не праходзілі». Он посмотрел на меня внимательно и с грустью сказал: «Как это так может быть, чтобы ты не знала своего же языка?» Но я же была уверена, что знаю. Когда же начала читать задания в беларусском учебнике по геометрии и математике, то только тогда поняла, что этот язык совсем никакой не деревенский или бытовой, а еще он и не совсем понятен. Для меня это было открытием, которое потом дало мне возможность защищать людей, которые «чекали» и «дзекали», от насмешек одноклассников. Причем помог мне все понять учебник математики, а не школьная учительница беларусского языка.

Я не стала тогда разговаривать по-беларусски, к сожалению, так как продолжала учиться и жить в той среде, где уже царил русский язык, а московитская массовая культура набирала обороты. На наших глазах беларусский язык потихоньку целенаправленно уступал русскому. Как-то в начале 2000-х к нам в гости приехала мамина подруга. Когда она услышала от меня беларусский язык, то удивилась, мол, да никто же уже и не разговаривает. А потом вспомнила: «Мы же все, дети, после войны только по-беларусски говорили. И учились по-беларусски. И вот как-то в наш класс привели новенького. Это был сын нового начальника милиции, а они приехали из Московии откуда-то. В него сразу влюбились чуть ли не все наши девушки, ведь он же разговаривал, как красивые герои тех трофейных фильмов. Мальчик потом оказался не очень доброжелательным, да и отца его не очень уважали. Но этот язык на нас тогда так подействовал».

И я тогда вспомнила, как в 1995-м, когда после позорного референдума о «двуязычии» начали насильственно срывать национальные флаги, студенты вышли на акцию протеста. Они окружили здание администрации Лукашенко под видом пленных и над туалетом Купаловского театра закрепили флаг БССР. Студентов жестоко разогнали. Помню, как потом в университетских коридорах начал звучать беларусский язык. Студенты откликнулись на репрессии оружием, которое отобрать у них будет уже невозможно. Язык звучал с ошибками, но было понятно, что этот флешмоб даст начало другому делу.

И вот какой парадокс: его пытаются загнать в угол, закрывая учебные заведения с национальным языком, а он все равно звучит, и даже шире становится круг людей, говорящих на нем между собой. Если сравнить мое поколение горожан в то время, когда нам было 20 лет, с нынешними 20-летними, то очевидно, что в их среде язык можно услышать гораздо чаще.

Мы за пределами своей страны начали понимать, что именно язык определяет нас как не-русских. А русским быть сегодня не хочется, по крайней мере, знаем, каким русским.

Любовь Лунева, «Белсат»