«На родине набираешься какого-то позитива, приезжаешь назад совсем другой»

Как сейчас живут чернобыльские переселенцы в Минске.

Прошло больше трех десятков лет, но многие теперешние жители Малиновки хорошо помнят апрель 1986-го и попытки «отмыть от радиации» хаты и даже деревья. Потом — решение об отселении в Минск и то, как тяжело приживались пожилые люди на новой земле. В начале 1990-х в столичных районах вроде Шабанов и Малиновки активно строили многоэтажки для переселенцев из Брагина, Наровли, Чечерска, Ветки и других регионов, покалеченных аварией на ЧАЭС. За несколько дней до очередной годовщины Onlíner прогулялся по «чернобыльской» Малиновке.

«Хорошо помню, когда там ляснуло»

— У нас с 5-го по 14-й подъезды — люди из Брагина, с 1-го по 4-й — Чечерск, — рассказывает Светлана, жительница дома по улице Есенина, 131, который извивается длинной змейкой.

До начала 1990-х женщина жила в Брагине. Ее соседка Надежда, которая сейчас хлопочет по благоустройству своего минского двора, тоже.

Они все — переселенцы не первой волны. Это не те, кого эвакуировали спешно, не те, кто просто бросал нажитое. Эти люди еще шесть лет после аварии на ЧАЭС дожидались своей очереди переехать.

Все хорошо помнят не только дату, но и день недели, когда «взорвался Чернобыль». Это было в ночь с пятницы на субботу.

— В субботу мы провожали наших гомельских гостей домой, — вспоминает Надежда. — И на вокзале узнали, что билетов не достать: забиты автобусы, многие уезжают, что-то случилось.

Наверное, каждый переселенец, кого окликнете во дворах в Малиновке, расскажет вам историю про Первомай 1986-го, когда сходил на демонстрацию, еще не зная точно, авария какого масштаба произошла под боком.

Люди помнят первые скромные официальные сообщения о катастрофе, потом — массовые работы по дезактивации. Надежда с семьей жила в двухкомнатной квартире. Деревянная скамейка под окном «фонила» на 2 рентгена, говорит женщина.

— А у нас квартира была на первом этаже. Я окна закрыла плотными покрывалами, двери заклеила и уехала к тете в Чернигов. Брагин почти пустым стоял тем летом, — рассказывает Надежда. — Вернулась в сентябре. Тогда в газетах стали писать, что люди едут назад. В городе работали военные, мыли крыши, снимали слои земли...

— Страшно было?

— Конечно страшно. Пока ехала домой, проезжала несколько пунктов дезактивации: автобусы останавливали, мыли, люди обувь отмывали в специальных ванночках. В Брагине все ходили по улицам в головных уборах, женщины обязательно в косынках. Кто мог, брал с работы измерители, смотрел, какая мебель или ковры «пищат» дома — это выбрасывали.

Светлана жила в частном доме.

— Сначала его пытались отмыть. Мыли-мыли, стирали-стирали, ничего не помогало, — вспоминает. — У меня там было много цветов: когда слой земли снимали — я по ним плакала. Но в остальном мы шесть лет жили как обычно: сажали огороды, ели свои продукты… Солдаты, которые проводили дезактивацию, к нам приходили за яблоками.

В другом дворе свою историю рассказывает Елена из Наровли, живущая в доме по Есенина, 139. Когда случилась авария, она работала завскладом на известной кондитерской фабрике «Красный мозырянин».

— 25 апреля у моей подруги был день рождения. Мы отдыхали в лесочке, было тепло — все в платьях уже ходили, — говорит женщина. — Сходили на природу, вернулись домой, легли спать. Ночью начали в двери стучать: мужчин — на сборы. Что за сборы? Никто ничего не говорил. Собирали мужчин призывного возраста, оборудование, технику. На утро мы узнали, что куда-то переселяют людей. Думали, может, пожар где какой — мало ли что случается.

Когда стало яснее, что это все-таки радиационная катастрофа, стали пить йод.

— Но мы потом его отменили: дети начали плакать — животы болят. Люди, кто куда, стали выезжать. Мы бабушку снарядили, а с ней пятерых детей маленьких — в Казахстан. А сами остались: у нас же фабрика — все под отчет.

Елена тоже хорошо помнит, как мыли улицы и дома ее города.

— Тогда уже ничего не скрывали. Маслозавод наш закрыли. А фабрика кондитерская стала работать на привозных продуктах: сахар получали из Скиделя, заводов Минской области, масло — из Калинковичей.

Василий Александрович сидит на скамейке у дома по Есенина, 131. В 1986-м мужчина работал всего в 30 километрах от атомной станции, на винзаводе.

— Хорошо помню, когда там ляснуло. Видел, как людей эвакуировали. Как вывозили скот — тысячу овец свезли в одно место, а кого же заставишь их кормить? У каждого и так горе!

Говорит, в Брагине не разрешали пить воду из водопровода, из колодцев почему-то можно было.

— Как-то приехала комиссия из Москвы насчет радиации, со своей водой, нашу пить боялись. Как напали на них наши женщины из садика или школы! Говорили: «Вот вы свою воду привезли, а наши детки местную пьют и в песочке играются!»

Свою семилетнюю дочь мужчина отправлял на несколько месяцев на оздоровление, на Черное море.

«Куда переезжать? Карту на пол положим и тыкаем пальцем»

Соседки Надежда и Светлана, с которыми мы уже знакомы, вспоминают историю своего переезда из Брагина.

— Давали нам свободное отселение — статус, при котором ты мог по всему Советскому Союзу переезжать, — говорит Надежда. — Сначала я ездила в Чернигов в райисполком договариваться: там жила родня, да и близко это от Брагина, километров 80 через Днепр. Не приняли, сказали: «Пускай ваша Беларусь вас переселяет!» А по Беларуси — куда? Карту положим на пол и тыкаем пальцем. Что глаза завяжи, что сразу собирайся ехать — одинаково.

По словам Светланы, в ее справках было написано, что переселение обязательно.

Как бы то ни было, обе выбрали Минск. Своей очереди на переезд семьи ждали до 1992 года.

Адреса будущих квартир люди тянули как билеты на экзамене, со стола перед комиссией. Светлана — в столовой райисполкома, Надежда — во дворце культуры.

— Было много людей, на сцене — комиссия. На столе бумажечки с адресами: этаж, номер квартиры, район. Мы, кто записался на отселение в Минск, вытягивали. Мне достался 131-й дом на Есенина, 3-й этаж. А вообще квартиры давали не только в Малиновке, но и в Шабанах.

Прежнее жилье люди сдавали властям, а взамен получали другое — на новом месте. Надежда получила трехкомнатную квартиру, Светлана — двушку.

Надежда рассказывает, как впервые ездила сюда — принимать новостройку.

— Сапоги новые надела, в столицу ж еду, а тут — грязь, не пройти, — смеется женщина. — Потом замки на сапогах не открывались, потому что забились глиной. Скажу, что дома наши по-быстрому делали, неаккуратно. В семье у нас есть строители, так что это было видно.

Светлана свою квартиру впервые осматривала в темноте. Ключи ей и другим соседям принесли к ночи.

— Электричества еще не было, темно. Люди бумагу жгли, чтобы что-то рассмотреть.

Повлияли ли годы жизни на загрязненных территориях на здоровье? Кто-то из чернобыльских отмахивается — нет, другие считают — наверняка.

— У детей щитовидка увеличена, у нас самих тоже. Бесследно, знаете, это все не проходит, — говорит Надежда.

— У меня муж от онкологии умер в 1998-м: рак желудка и горла, — добавляет соседка.

«На месте моего дома в Брагине один мужчина уже построил дом. Бывает, похожу там, поплачу»

Но многие решили не переезжать.

— У меня в Брагине остался старший сын, — рассказывает Светлана. — А на месте моего снесенного дома один мужчина уже новый дом построил. Он мне разрешает прийти, осмотреться. Бывает, похожу там, поплачу, поглажу деревья. Я в Брагин раньше ездила часто — на родине набираешься какого-то позитива, приезжаешь назад совсем другой.

У дома по Есенина, 123 сидит Надежда Ивановна, переселенка из Ветки. Женщина объясняет: вообще-то ветковские получали жилье в 113-м доме, сюда она попала уже по размену.

Однако окончательно перебралась в Минск женщина всего шесть лет назад.

— Все не могли уехать: досматривали с мужем одну старую маму, потом вторую. Потом муж сломал шейку бедра — я досматривала его. Сейчас думаю: давно надо было переехать. В Минске куда больше возможностей, — считает Надежда Ивановна.

В том же доме по Есенина, 123 живет Алексей. Он в момент аварии на ЧАЭС был восьмилетним ребенком.

Родители мужчины получили квартиру в Минске для детей, а сами остались жить в Чечерске. Так поступали многие.

— Сначала здесь жила сестра, — вспоминает. — Я школу заканчивал в Чечерске. Сюда приезжал на каникулах, подрабатывал на авторынке. А в 1995-м поступил в нархоз и переехал в Минск.

Говорит, масштаб проблемы в детстве толком не осознавал.

— Помню только, когда все случилось, во дворе моей школы сняли слой земли и вырубили деревья — полностью все закатали в асфальт. В остальном жизнь шла своим чередом. Никто нам ничего не запрещал: как и раньше, загорали под солнцем и ходили на Сож купаться…

Из ярких впечатлений — поездки по чернобыльским программам за границу.

— Я много где бывал и до Чернобыля, например в «Артеке». Но потом детей из наших регионов стали вывозить в Италию, Германию, Испанию, Японию. Я был в Австрии в горах недели три. Жили в санатории, нас там отдыхало человек 30. Альпы, горные реки — просто красота.

«Бабушки на лавочках пели деревенские песни, столы накрывали во дворе»

Светлана с Надеждой из 131-го дома говорят: в пожилых парах бывало, что муж оставался на прежнем месте, а жена с детьми и внуками ехала в Минск.

Вчерашним деревенским не всегда было легко найти работу в столице. Да и годы были не самые хлебные, начало — середина 1990-х.

— Я раньше работала на торговой базе, а тут не смогла устроиться по специальности, — рассказывает Надежда. — Пошла на Ждановичи в теплицы.

Непросто было справиться и без огородов.

— Первое время нам выделяли участки в районе деревни Дружба, где сейчас «Простор», — вспоминает Светлана. — И люди там сажали картошку.

Об этом, кстати, сохранилось фото — эпос. В 1998 году минский фотограф Сергей Брушко сделал снимок, как переселенцы возделывают землю неподалеку от Малиновки.

— Говорят, некоторые люди везли с собой в Минск из деревень кур, козочек. Это правда? — спрашиваем.

Чтобы прямо везли с собой, такого собеседники не припоминают, но смешная история у малиновских на этот счет есть.

— У нас жила в 6-м подъезде Емельяновна. Муж ее, Степанович, остался в Брагине. Я как-то к ней захожу: «Емельяновна, я поеду в Брагин, что передать Степановичу?» Она говорит: «Передай, чтоб он приехал, потому что мне одной здесь скучно». Поехала я, прихожу, все ему рассказала. Степанович говорит: «Хорошо, будет машина с моей работы ехать в Минск, так я ей кое-что передам, чтобы не было скучно». И однажды подъезжает к подъезду машина, снимают большой такой ящик. А там — 15 кур! Емельяновна сначала их на балконе держала, кудахтали они там, конечно! — хохочет Светлана.

Елена, которая раньше работала на фабрике «Красный мозырянин» в Наровле, подтверждает: не все легко и сразу приживались на новом месте.

— Я хоть и молодая была, но мне тоже было сложно, думаю, год. Помню, бабушки все сидели на лавочках у подъездов, пели деревенские песни, столы прямо во дворе накрывали. Были и такие, кто пожил тут, пожил — и вернулся домой. А кто-то, наоборот, быстро освоился.