Беларуска сдала один из самых сложных экзаменов в мире и подтвердила диплом нашего меда в США

Как ей это удалось.

Автор известного в байнете твиттер-аккаунта Плоткина — врач Дарья Чехова. Большинство беларусов узнали о ней в пандемию, когда она — терапевт 10-й больницы Минска, честно рассказывала о работе медиков в COVID-19. В августе 2020-го девушка «писала о пострадавших на Окрестина» — и ее страницей заинтересовались силовики. После двух визитов в РУВД Дарья покинула Беларусь. В последние месяцы она твитила нечасто. Говорит, не было времени из-за учебы. Медик подтверждала в США свой беларусский диплом. О том, как это было, она рассказала «Зеркалу».

«Изначально было страшно. Все-таки USMLE — один из самых сложных экзаменов в мире»

Дарье 27 лет. В 2018-м она закончила Беларусский гопсударственный медицинский университет, затем два года работала в 10-й больнице Минска. 4 февраля 2023 года в своем профиле она написала: «Ребят, мой медицинский диплом теперь равен американскому». Следующий шаг — поступление в резидентуру в США, где девушка будет заново получать специализацию, и работа в клинике. А пока они с мужем Павлом живут в Риге, куда переехали из Беларуси.

— Многие спрашивают: «Почему вы оказались в Латвии?» У меня нет четкого ответа на этот вопрос. После двух визитов в РУВД нужно было быстро принимать решение. Мы с мужем просто пришли в латвийское посольство, там было открыто, сидели сотрудники, мы побеседовали — и смогли получить гуманитарные визы на три месяца. Так я приехала в страну, в которой до этого никогда не была и о которой ничего не знала. Это был сентябрь 2020-го.

— Когда начнется учеба в резидентуре?

— Из-за того, что американцы долго разбирались с моим беларусским кейсом, сертификат ECFMG (он приравнивает беларусский диплом к «корочке» выпускника из США. — Прим. ред.) я получила позже, чем планировала. За счет этого поступать в резидентуру придется уже на следующий год (2024-й. — Прим. ред.). Насколько мне известно, учеба там всегда начинается в июле. А поступление — за полгода до этого.

Как это происходит? В разных клиниках и штатах есть много программ резидентуры. Смотришь, что тебе подходит, и отправляешь заявку. Проходишь интервью. Затем в один из дней марта все узнают, поступили они или нет и куда. Чем-то напоминает наше распределение.

— До лета 2024-го еще больше года, чем планируете заниматься в это время?

— Сейчас активно ищу работу. Не знаю, получится, не получится. Основная проблема, из-за которой я и вписалась во всю эту историю с американским экзаменом, — латышский язык. В сентябре 2020-го, когда приехала в Латвию, это был очень сложный для меня период. Первые пару месяцев вообще не помню, что происходило. Потом как-то собралась, стала искать работу, занялась латышским, пошла на курсы по внутренним болезням, чтобы быть ближе к медицине. Я тогда написала в местный Минздрав, хотела узнать, есть ли какие-то возможности внедриться в систему здравоохранения. Оказалось, для этого нужно сдать латышский на уровень С1. Прикинула, так как это довольно сложный язык, его изучение займет много времени, и решила, раз уж я хорошо знаю английский, лучше сдавать испытания на нем. Тут я подготовлюсь быстрее. Так и пришла к мысли об USMLE (экзамен, который нужно сдать, чтобы получить право работать врачом в США, по его результатам человек получает сертификат ECFMG. — Прим. ред.). Результаты этого испытания действуют не только в США, но и в других странах. В итоге сдавать именно его показалось более рациональным решением, хотя изначально было страшно. Все-таки USMLE — один из самых сложных экзаменов в мире.

— Что собой представляет этот экзамен?

— Для начала подаешь заявку в Educational Commission for Foreign Medical Graduates — это организация, что занимается подтверждением дипломов людей, которые закончили медицинское учреждение за пределами США. Оправляешь им свои документы, диплом. Они это долго рассматривают и обсуждают. Если получаешь от них добро, можешь регистрироваться на экзамены. Их четыре: USMLE Step 1, Step 2, Occupational English test (медицинский английский. — Прим. ред.) и USMLE Step 3. Последний для сертификата не нужен. Его сдают уже в резидентуре, но я специально сделала это раньше, чтобы получить рабочую визу. Иначе мне бы выдали студенческую. По ее окончании мне следовало бы вернуться домой, а я этого сделать не могу.

Чтобы сдать USMLE, летать в Штаты было необязательно. Испытания пишут в специальных центрах, которые есть в разных странах. Сделать это можно в Prometric (американская компания, которая занимается тестированием. — Прим. ред.), они есть в разных городах мира. На Step 1 я ездила в Вильнюс. В зависимости от свободных мест дату испытания выбираешь сам.

Первый экзамен — это тест из семи блоков по сорок вопросов. На него отводится восемь часов, один из них — это отдых. Например, закончил какую-то часть, можешь выйти на перерыв, при этом сам регулируешь, сколько времени тебе нужно. Перед входом в аудиторию проходишь металлодетектор, а во время испытания тебя снимают на камеру. Еду из дома на этот день нужно взять с собой.

Во время первого экзамена проверяют базовые дисциплины. Чтобы к нему подготовиться, нужно сильно углубиться в материал по биохимии, генетике, иммунологии и так далее. Придется много чего запомнить и перестроить свое мышление, так как в США все знания — это не просто теория, они интегрированы в стадии заболевания. В будущем это сильно помогает в работе. Например, к вам пришел пациент с врожденным дефицитом какого-то фермента. Ты представляешь, как этот фермент работает, и понимаешь, что такому человеку нельзя прописывать.

Подготовка к первому экзамену в среднем занимает год. Я начала в марте 2021-го, еще до регистрации, а писала его только в марте 2022-го. При этом ты не ходишь ни на какие курсы, а работаешь самостоятельно. Все материалы есть. Сначала я прочла много книг, потом занялась тестами — всего нужно было решить где-то четыре-пять тысяч задач. На подготовку у меня уходило восемь-десять часов ежедневно. Это была кропотливая работа. В какой-то момент я столкнулась с выгоранием. Пришлось даже обратиться к психологу.

Результат после экзамена ждала две или три недели. Баллов там нет, просто сдал — не сдал. Я сдала. На душе было облегчение, потому что, если провалишь испытание, в резидентуру, скорее всего, не поступишь. Ведь даже если напишешь все экзамены с первой попытки — это не дает тебе гарантию, что ты найдешь клинику для работы во время резидентуры. А это необходимо.

«Сдача каждого экзамена стоит тысячу долларов и больше»

— Что было на втором экзамене?

— Он более клинический и включает в себя знания по терапии, хирургии, акушерству и гинекологии, психиатрии. Плюс статистика, а также скрининги и профилактические меры. Испытание содержало восемь блоков вопросов и длилось девять часов. Его я сдавала в США.

К экзамену готовилась два месяца. Тут уже все шло гораздо быстрее и интереснее, но опять-таки это был очень большой объем знаний. По специальности я терапевт, поэтому, допустим, какие-то нюансы по педиатрии или акушерству оказались для меня новой информацией.

А еще много внимания тут уделялось медицинской этике. В Беларуси мы, к сожалению, мало с таким работаем, а в США этому посвящен целый раздел. Изначально мне казалось, это самое легкое. Тебе не нужно учить какие-то микроскопические вещи. Просто почитал задание и выбери, как ответить пациенту. Но, как оказалось, чтобы отметить правильную реплику, нужно знать постулаты. Например, поступает человек в тяжелом состоянии, который заранее не обсудил с доктором свой дальнейший прогноз. Ему становится хуже, перед врачами появляется вопрос, что с ним делать? Реанимировать или нет? Интубировать (подключить к аппарату ИВЛ. — Прим. ред.) или нет?

В Беларуси за жизнь должны бороться до последнего, а здесь следует исполнить волю человека. И тут, предположим, супруга этого человека вспоминает, муж не хотел, чтобы его интубировали, а его дочь заявляет: «Неправда, он настаивал на интубации». Кого слушать? Для этого нужно знать градацию. На первом месте в принятии таких решений идет healthcare proxy. Это опекун, которого пациент сам заранее назначил. Если такого нет, то это место занимает супруг, потом взрослые дети, после родители человека. Конечно, на практике данные правила не всегда работают. Но знание о том, как поддержать человека, быть к нему эмпатичным, что сказать, важно. К сожалению, это не всегда получается. Врачи — тоже люди.

В БГМУ мы изучали этику на первом курсе. Причем это абсолютно не имело ничего общего с условиями реальной работы. В итоге у нас каждый общается с пациентом так, как считает нужным. С моей точки зрения, это не очень верный подход, ведь неправильно сказанные слова могут приводить к серьезным последствиям. При мне, бывало, у пациентов случались истерики, люди начинали плакать, кричать. А это ухудшает их психоэмоциональное состояние и тоже негативно сказывается на здоровье. Думаю, такой предмет, как этика, студентам стоит проходить ближе к концу обучения.

— После этих двух экзаменов и теста на медицинский английский вам прислали сертификат, что ваш беларусский диплом подтвержден?

— Сертификат мне прислали в январе 2023-го. До этого у ECFMG был еще документооборот с БГМУ. Вуз заполнил и выслал им специальную форму, в которой подтверждал: диплом, что я показала, действительно получен в Беларусском гопсударственном медицинском университете. Все вопросы в Минске мне помогала решать мама, у которой была доверенность. Сделать все у нас получилось без проблем. И теперь я могу на равных условиях с выпускниками американских вузов участвовать в общем конкурсе для поступления в резидентуру.

— Сколько в резидентуре учиться?

— Ты учишься и параллельно работаешь, а значит, получаешь зарплату. Резидентура длится три года. Знаю, что при желании можно раньше уйти в более узкую специализацию. Тут все зависит от специальности.

— Сдать USMLE — это дорого?

— Сдача каждого экзамена стоит тысячу долларов и больше, так что это дорогостоящее приключение.

«Медики обратились в суд. В данном случае это было руководство штата»

— Судя по постам в Twitter, параллельно с экзаменами вы проходили стажировку в клиниках США. Это тоже что-то обязательное для USMLE?

— Нет, но строчка в резюме, что я имела клинический опыт в США, повышает заявку на поступление в резидентуру. Попасть на стажировку — тоже целый процесс. Нужно получить визу, найти клинику, которая готова тебя принять, решить нюансы с жильем, билетами.

На стажировки я ездила дважды. Первая длилась месяц, вторая — полтора. Первый раз попала в отделение, где пациенты были недостаточно тяжелыми, чтобы их положили в реанимацию, и в то же время их нельзя было отправить домой. Здесь я практиковала под наблюдением врача. Могла осматривать людей, обсуждать с куратором варианты лечения. Тут находились люди с тяжелыми хроническими заболеваниями, их прогноз и тактика лечения казались более-менее ясны, поэтому работать было не так интересно, как во время второй стажировки, когда меня закрепили за реанимацией. Мне разрешали консультировать и работать в приемном отделении. Было очень классно, когда ты сам посмотрел человека, поговорил с ним, выставил диагноз. Потом пришел к врачу, за которым закреплен, обсудил с ним свое решение и дальнейшие действия — и, когда он с тобой соглашается, чувствуешь невероятный внутренний подъем.

— Можете сравнить работу врача в США и в Беларуси — количество часов, отношение пациентов?

— Я буду апеллировать к отделению реанимации, в котором стажировалась. Там врачи работали по неделям. Неделю трудится, неделю отдыхает. Затем две недели подряд работает, потом снова выходные. Сколько это часов? Сложно сказать, у меня график был такой: я приходила к 7 утра, в 19.00 мы все уходили. По воскресеньям у меня всегда считался свободный день, у врача, за которой меня закрепили, таких выходных не было.

В то же время у них не существовало понятия «суточная смена». В Беларуси бывает, что ты на дежурстве 24 часа — может, поспишь, а может, и нет. Все-таки отработать 12 часов, как мне кажется, легче, чем сутки.

В то же время, если брать именно отделение реанимации в США и Беларуси, то у нас врачам проще: в Штатах близкие почти весь день могут, условно говоря, сидеть у кровати своего болеющего родственника. У нас в отделение никого не пускают. У родных в Беларуси есть час-два, чтобы проконсультироваться с врачом. В США же близкие пациента, считай, в любой момент имеют доступ к медику. Для специалиста это сложнее с психоэмоциональной точки зрения. Все-таки рассказывать им приходится о тяжелых пациентах.

Из моих наблюдений, в Штатах у людей к врачам больше доверия. Как молодой специалист и человек, который выглядит моложе своего возраста, в Беларуси я сталкивалась с тем, что порой ко мне относились как к девочке, а не как к специалисту. Могли обратиться просто «девушка», «эй, девочка» или вроде того. В США я лично с таким ни разу не встречалась.

К тому же у нас люди любят все перепроверять: им что-то назначили, они звонят знакомым, переспрашивают, стараются попасть на прием еще к одному врачу. Может быть, у нас как-то исторически сложилось недоверие ко всему. Не знаю, но в США такого не заметила. Хотя, конечно, с асоциальными пациентами, у которых проблемы с наркотиками, алкоголем, и в Штатах были сложности.

— А что с зарплатами?

— Они сильно отличаются и зависят от стажа. Чем он выше, тем больше человек зарабатывает. В среднем в резидентуре получают 60 тысяч долларов в год. Зарплата врача со стажем уже 200−300 тысяч в год. Сумма зависит от того, какая у человека специализация. Мне кажется, в США врач, работая на одну ставку в одном месте, может себя достойно обеспечить. Хотя мне встречались и те, кто хотел получать больше и брал смены чаще.

В Беларуси в приемном отделении на ставку я зарабатывала около тысячи рублей. В пандемию, когда мы перешли в режим ковидного госпиталя, это было уже примерно две тысячи, то есть хорошая для страны зарплата.

— Вы упомянули, что в медицине США значительное место уделяют врачебной этике. При этом теория не всегда работает на практике. Сталкивались с такими случаями?

— Как-то к нам в реанимацию поступила пациентка с тяжелым неврологическим заболеванием. Кроме того, у нее была серьезная умственная отсталость, и она была не в состоянии себя обслуживать. Из-за того, что она не могла сама глотать, у нее развивалась так называемая аспирационная пневмония. К нам она с ней и попала. Причем уже не первый раз.

Прогноз у женщины был неблагоприятный, и мы с ее родственницей-опекуном обсудили, как быть дальше: стоит ли чуть что ее реанимировать, так как она уже была интубирована. Опекун сказала: «Нет». И попросила действовать по протоколу. А в протоколе в данном случае сказано: если у человека происходит остановка дыхания или сердцебиения, врач ничего не предпринимает, но он обязан сделать все возможное, чтобы поддерживать жизнедеятельность человека, пока он дышит и его сердце бьется.

И тут у пациентки падает гемоглобин, ей требуется переливание крови. Ее опекун относится к свидетелям Иеговы и была категорически против такой манипуляции. Причем когда с ней общаешься, это абсолютно адекватная женщина, но она убеждена: после гемотрансфузии душа человека становится отравлена и не сможет пройти в рай.

С этической точки зрения это оказалась очень сложная ситуация, ведь, с одной стороны, мы должны делать то, что говорит опекун, с другой — обязаны поддерживать жизнь пациента. В итоге медики обратились в суд. В данном случае это было руководство штата. Коллеги объяснили: родственники против переливания, прогноз неблагоприятный и особого смысла в гемотрансфузии нет. Обычно в таких ситуациях штат идет навстречу близким человека, но тут нам сказали делать переливание, так как на тот момент это было необходимо для поддержания жизни пациентки. Это был серьезный прецедент.

— Чем закончилась эта история?

— Не знаю, моя стажировка к тому моменту завершилась.

— В Беларуси много говорят о нехватке врачей. Есть ли в США такая проблема?

— Да, ведь здесь большое население и территория. К тому же медицина — хороший бизнес, поэтому в США постоянно открываются новые клиники и они активно зовут к себе сотрудников. В то же время, особенно после COVID-19, многие местные специалисты столкнулись с выгоранием. Из-за этого из профессии ушло немало людей.

Плюс в США учиться в медицинской школе — очень дорого. Не все могут себе такое позволить, соответственно, все больше людей выбирают путь ассистента врача или медсестры. Образование дешевле и короче. Да и ответственности в последующем меньше.

Насколько я знаю, в Штатах наблюдается острая нехватка специалистов в экстренной медицине. Немногие, например, стремятся стать семейными врачами или педиатрами. В педиатрию, возможно, не хотят идти из-за большого количества судебных исков, которые возникают при работе с детьми.

«Некоторые пациенты отвечали: „Нам по телевизору сказали, вируса нет“»

— В Беларуси про вас многие узнали в пандемию, когда вы стали писать посты о ситуации с коронавирусом в больницах. Как появилась идея публично об этом рассказывать?

— Я всегда писала в своем твиттере про работу. Мне интересно это с кем-то обсуждать, говорить о медицине, о каких-то клинических случаях. В этом есть элемент общения, возможность выговориться и получить поддержку. Когда случился коронавирус, я продолжила говорить о работе. Просто тема COVID-19 оказалась более актуальна. Помню, тогда случился подъем и людям стало интересно читать, чем занимаются врачи, что их волнует. В это время из-за постов у меня появились определенные проблемы. Были своего рода угрозы и предупреждения.

— Например?

— Сильного давления не происходило, но руководство просило не рассказывать о каких-то проблемах: [в стране] была тема, что у нас все в порядке и под контролем. Просили не сеять панику. К счастью, мне никто не говорил каких-то серьезных вещей, вроде «мы лишим вас премии» или еще что-то. Хотя из-за того, что я не послушалась и продолжила писать свои наблюдения, у меня забрали дежурства в профильном отделении. Причем это было сделано не совсем красиво. Я собиралась идти на смену, а мне сообщили, что с дежурств меня сняли. Было немножко обидно.

— Почему это вас расстроило? Наоборот, казалось бы, меньше работы.

— Для меня как специалиста это была хорошая возможность научиться чему-то новому, и я активно ей пользовалась. Я работала в приемном отделении, плюс брала дополнительные дежурства в ковидных отделениях. Такие дежурства считались привилегией с расчетом на то, что ты потом мог перейти сюда работать и переучиться в узкую специализацию.

— Почему тогда предупреждения вас не остановили?

— До этого случилась точка невозврата. К нам поступила пациентка с коронавирусом. Мы все знали, что у нее COVID-19, потому что были положительные тесты. Но ее не стало до того, как в Беларуси разрешили умирать от ковида. Этот факт скрыли. В ее заключении о смерти написали: причина — сердечная недостаточность. Я с ней контактировала. При этом мне не делали тестов, не брали мазков, а дальше отправили работать с больными людьми. Меня это очень впечатлило. От понимания происходящего в голове все перевернулось.

В то же время я видела, как некоторые люди поступали в отделение буквально синие от гипоксии. Объясняешь им: у вас вирусное поражение легких и положительный тест на COVID-19, а они не понимают, что происходит. Отвечают: «Нам по телевизору сказали, вируса нет». Люди не были осведомлены о происходящем, не осознавали, насколько это серьезно. Из-за отсутствия ограничений и мер профилактики продолжали разносить инфекцию. Чтобы хоть что-то изменить в этой ситуации, я старалась популяризировать информацию о COVID-19, рассказывала, с чем работают медики, с какими трудностями сталкиваются. Читала много статей о методах лечения и диагностики. В ветках в твиттере у нас была интеграция международного сообщества, где мы обсуждали коронавирус, делились опытом.

— Не было страшно, что за такую инициативность вас могут уволить?

— Мне казалось, то, что происходит, было серьезнее моей работы и карьеры. Понимаю, это звучит пафосно, но как-то так.

— Как коллеги к этому относились?

— Находились те, кто поддерживал, и те, кто говорили: «Лучше этого не делай, это плохо закончится». Кто-то просил быть осторожнее, предупреждал: «За вами смотрят». Для меня было важно, что медики, которые являлись хорошими специалистами и с кем я с удовольствием работала, оказались на моей стороне.

— В тот период, как мне кажется, чувствовалось единение между врачами. А как сейчас? Образуется ли пропасть между теми, кто уехал и остался?

— Так сложилось, что фактически все врачи, с кем я общаюсь, уже уехали из страны или в процессе переезда, к сожалению. Но в целом, как мне кажется, какой-то элемент раскола есть. Пожалуй, эта история касается не только медицинского сообщества, но и всех беларусов. Это было ожидаемое, плюс война в Украине накалила обстановку. Все ругаются друг с другом, пытаются найти виноватых и понять, почему ничего не получилось.

В какой-то момент я тоже… Все понимаю, но я человек, поэтому испытываю какие-то эмоции по поводу того, что хотела как лучше, а теперь вынуждена заново начинать все в другой стране. Искать работу, строить жизнь. В то же время кто-то живет в Беларуси, как и раньше, и для него ничего не изменилось… Но каждый делает свой выбор и поступает так, как считает нужным. Многие люди — своего рода заложники семейных, финансовых или иных обстоятельств, поэтому ни у кого нет морального права их осуждать.

— Судя по тому, как поменялся ваш голос — с бодрого на спокойный, вам непросто вспоминать, как в Латвии начинали все с начала.

— Это был очень сложный период. Правда. Я себя буквально заново собирала, искала какие-то силы, чтобы решиться на каждый новый шаг.

Случился период переосмысления. Была сильная обида, ощущение предательства. В том смысле, что всю жизнь я старалась много учиться, работать и быть достойным гражданином своей страны. Меня так воспитали: нет ничего важнее жизни и здоровья людей, нужно хорошо делать свою работу. А потом оказалось, если ты пытаешься бороться за какие-то фундаментальные ценности, ты просто оказываешься ненужным стране. Просто черное и белое поменялись местами.

«Всегда тяжело, когда звонишь родителям и видишь, что они не молодеют»

— Из Беларуси вы уехали в сентябре 2020-го. Как это было?

— Ранее у меня уже было интервью на эту тему, и я не хочу опять поднимать ее. Если коротко: я работала с пострадавшими с Окрестина и рассказывала об этом в своем твиттере. Из-за этого меня дважды приглашали в РУВД. Во время второго посещения сотрудники прошлись по всему аккаунту. Посмотрели, что я писала про коронавирус, события в Беларуси, свое участие в протестах. Я все открыто освещала. Хотела показать происходящее и в том числе подать пример. Тогда же меня предупредили, что информация будет передана в Следственный комитет.

— В сентябре 2021-го вы написали: «“Ну и как тебе без работы?” Как, как… Как если бы ноги отрезали и сказали идти дальше. Ковыляешь на окровавленных культях, кожный лоскут натянуть пытаешься, руками себе помогаешь…». Что это был за период?

— К сожалению, у меня случались периоды выгорания и отчаяния. Они были связаны с возможными сложностями в учебе. Понимала, это долгий путь. Больше этого меня угнетало то, что с данной проблемой я, по сути, осталась одна. Не было возможности увидеться с близкими, куда-то сходить, что-то сделать. К тому же из-за COVID-19 Латвия придерживалась жесткого локдауна. В итоге изо дня в день в моей жизни было одно и то же. Появлялись мысли, что у меня ничего не получится, что не смогу вернуться к работе. Задумывалась, а зачем вообще все это было делать?

— Кто вас больше всего в это время поддерживал?

— Родные и муж Паша.

— В одном из постов в Instagram вы написали, что познакомились с Павлом в группе «Подслушано БГМУ» и первой пригласили его на свидание. Я так понимаю, весь этот путь — срочный переезд, учебу — он проходит вместе с вами. Никогда не говорил, что уже пожалел, что согласился тогда пойти с вами на свидание?

— Нет, такого точно не было (смеется). Он, как и я, учился в БГМУ, и тоже платно. На четвертом курсе пошел на занятия по программированию и работает инженером-программистом. Он шутит, что заплатил деньги за учебу в вузе, только чтобы познакомиться со своей женой.

— Как вы в Латвии устроились?

— Мы приехали сюда на машине мужа, сняли жилье. Большой плюс, что Паша смог найти здесь работу. В отличие от меня, ему не нужен был латышский, так как в их компании вся коммуникация идет на английском. Мы не подавались ни на какие пособия, стараемся справляться сами. Благодарны Латвии за то, что можем спокойно находиться в стране.

— Я так понимаю, с оплатой экзаменов вам помог муж. Каково вам уже достаточно долгий период жить за его счет, особенно если учесть, что в Беларуси вы еще студенткой стали работать и зарабатывать?

— Я ненавижу это все, честно сказать. Понимаю, мы семья, но, как и любому нормальному человеку, мне хочется работать самой. Тем более я очень люблю медицину. Желание вернуться в профессию — это то, что меня мотивировало и подгоняло готовиться к USMLE как можно скорее.

— Каким был самый тяжелый день в эмиграции? 4 февраля вы написали: «Памерла бабуля, страціла не толькі дом, але і час, які магла праводзіць са сваёй сям’ей».

— Всегда тяжело, когда звонишь родителям и видишь, что они не молодеют. Дедушка и бабушка тоже. Бабушки не стало. И я понимаю, что пару лет, которые я могла с ней видеться, потеряла, и мне их никто не вернет. То, что политика разделяет семьи, создает между людьми расстояния — это ужасно. Люди разрознены друг от друга, и я не исключение.

— У вас был твит «Невероятно, как круто повернулась жизнь за эти два года и какой путь я преодолела». Как вас изменила вся эта ситуация?

— Я стала более зрелым и уверенным в себе человеком. Перестала чего-либо бояться. Поняла, ты можешь достигнуть чего угодно, это только вопрос времени и целеустремленности.

— И последнее, планируете ли возвращаться в Беларусь и при каких обстоятельствах?

— Я бы хотела когда-нибудь вернуться, но скорее так — приехать посмотреть, что там и как. Это больше ностальгический момент. Понимаю, ментально я уже очень далеко от Беларуси. У меня уже другое мышление, взгляды, цели. Хочется что-то делать, чего-то достигать, больше исследовать мир. Когда уезжаешь из Беларуси, в какой-то момент понимаешь: перед тобой открываются все границы. И тебя ничего не держит. Нет каких-то лимитов.