Защитник «Азовстали»: В Украине найдется огромное количество добровольцев, которые поедут в Беларусь

Эксклюзивное интервью сайта Charter97 с героическим бойцом «Азова» Арсением Федосюком.

Оборона Мариуполя, которая продолжалась 86 дней, уже вошла в историю как пример героизма украинского народа. Во многом защита города держалась на мужестве бойцов полка «Азов».

Как защитникам Мариуполя удалось так долго защищать город от превосходящих сил врага? Через что «азовцы» проходят в московитском плену? Можно ли помочь их освобождению?

Об этом сайт Charter97 поговорил с одним из участников обороны Мариуполя и «Азовстали», бойцом «Азова» Арсением «Процессом» Федосюком.

Справка: Арсений Федосюк родился в городе Белая Церковь Киевской области 8 марта 1993 года.

В 2008 поступил на факультет гуманитарных наук, специальность история национального университета «Киево-Могилянская академия».

Активный участник Революции достоинства. В 2014 году участвовал в боях за Иловайск в ходе московитско-украинской войны.

После начала полномасштабной войны принимал участие в защите Мариуполя и «Азовстали». Прошел московитский плен. 31 декабря 2022 года был обменян и вернулся в Украину.

«В пантеоне ненависти у московитов были «Азов», «Донбасс», «Айдар» и другие добровольцы»

— Арсений, давайте начнем с событий Революции достоинства. Почему вы, молодой парень, решили принять участие в Евромайдане?

— Все, что касается Майдана и войны, для меня и моего окружения — вещи сами собой разумеющиеся. Тут даже вопрос не стоит о каких-то сомнениях, идти или не идти, участвовать или не участвовать. Мы видели это как прекрасную историческую возможность что-либо изменить в нашей стране.

Я еще со школьных лет жил с осознанием факта, что Украина — это независимое гопсударство только де-юре. Де-факто нам еще предстоит бороться за свою независимость, предстоит бороться за ту пресловутую социальную справедливость. Когда эти события начались, конечно, изначально был этап эйфории, c самого начала у меня преобладало понимание, что это исторические события. Я по образованию историк, учился в Киево-Могилянской академии, для меня пропускать такие события — это непозволительно, скажем так.

Еще в школе с изучением истории мне привилось чувство патриотизма. Когда изучал историю казачества, помню, возник очень серьезный ресентимент. Знаете, в истории каждого гопсударства была золотая эпоха. Именно во времена казачества Украина имела собственную субъектность, некий вес в регионе, с ней считались. Тогда это все было построено на силе оружия.

Очень отчетливо помню, когда во мне возникло первое чувство ненависти к нашим идеологическим врагам. Это был 2004 год, мне было 11 лет, я увидел по телевизору сюжет, как группа из Евразийского cоюза молодежи взобралась на Говерлу и разбила там монумент, посвященный независимости Украины.

— Как для вас началась война в 2014 году?

— Изначально был вариант пойти в «Азов» и еще в один батальон. Для попадания в «Азов» нужно было ждать две недели, когда начнется КМБ и потом еще две недели этот КМБ проходить. Я прикинул, что это целый месяц, к этому времени еще война может закончиться. Решил, что нужно поскорее как-то. А в другом батальоне можно было пройти за два дня КМБ и потом отправляли на фронт. Я счел этот вариант более предпочтительным. Это был такой же добробат. Весь 2014 год я провел с этим подразделением. Потом на фронте образовалось относительное затишье, я съездил домой, немножко отдохнул и потом в 2016 году вернулся на фронт, пошел в «Азов» и подписал с ним контракт.

— В чем особенность «Азова»? Почему его так боятся московиты?

— Там такие же обыкновенные люди, как в других военных подразделениях, я бы не проводил какого-нибудь кардинального различия. Сейчас у нас в стране достаточно мотивированных подразделений, которые заточены под войну.

Почему именно «Азов»? «Азов» — подразделение, которое изначально на 100% состояло из добровольцев. И этот факт способствовал тому, что люди, которые попадали в него, были нацелены именно на войну. Во-вторых, качество подготовки тоже очень сильно радовало. Начиная с 2017-2018 года наш КМБ в «Азове» был на таком же уровне, как курс молодого бойца в Силах специальных операций и других профессиональных подразделениях украинской армии. В-третьих, обеспечение этого подразделения было очень высоким, высокие профессиональные требования к каждому бойцу.

Если вспомнить предыдущие годы, особенно 2014-й, то у московитов в пантеоне ненависти на первых местах всегда были «Азов», «Донбасс», «Айдар» и другие добровольческие батальоны. Добровольцев они ненавидели больше всего. Московиты продвигали нарратив, что украинская армия — это обычные вояки, их загнали куда-то, кого-то мобилизовали, кого-то в шею погнали и заставили воевать. И тут не прикопаешься. А в случае с добровольцами — люди изначально мотивированно шли, чтобы воевать с противником на поле боя и само собой реакция у московитов будет соответствующая. Эти подразделения в 2014 году сыграли ключевую роль. Сейчас, уже после начала полномасштабной войны, такого плана подразделения на первых ролях. В военном деле все держится на мотивированных людях. Неважно, это добровольцы или военнослужащие контрактной службы, это изначально люди, которые шли с целью воевать.

«21 февраля послушал обращение Путина, купил билет и поехал в Мариуполь»

— Понимали ли вы, что начнется полномасштабная война?

— Да, я четко осознавал это еще с 2014 года. Единственное, что с течением времени это чувство ослабевало.

Когда 21 февраля 2022 года было обращение президента РФ, где он признал независимость «ДНР» и «ЛНР», для меня это был ясный намек, что в скором времени начнутся серьезные боевые действия.

Добавлю, что в ноябре 2021 года у меня закончился контракт, я отслужил 5 лет в «Азове» и уволился. Получается, что 3 месяца я провел на гражданке и 21 числа, как сейчас помню, я посмотрел обращение Путина и в этот же вечер купил билет в Мариуполь, 22 выехал и 23 был уже на базе «Азова». Я четко знал, что сейчас все начнется, не знал только когда. Думал, что будет какой-то временной зазор в несколько недель на подготовку, но все оказалось быстрее и стремительнее.

— Когда начались первые бои за Мариуполь?

— Бои за Мариуполь начались уже в конце февраля, примерно 27-28 числа. Начиная со 2 марта город уже был полностью окружен. Были перекрыты все асфальтные дороги, крупные грунтовые дороги, из города уже нельзя было выехать. Постепенно кольцо сжималось и потом они уже начали заходить в Мариуполь. Примерно с конца февраля мы начали вести контактные бои с противником.

Московиты одновременно наступали с трех направлений, блокировали город с востока, заняли наши позиции в близлежащих селах: в Широкино, Павлополе — это старая линия, которая была еще со времен АТО.

Одновременно с этим шла колонна из Крыма, которая пройдя Мелитополь и Бердянск начала подходить к нам с запада. Плюс они начали блокировать город с моря, с южной стороны. Для этого московиты подогнали несколько десантных кораблей.

В первый день войны они уничтожили нашу систему ПВО. Московиты вывели из строя радар и из-за этого системы «Бук», которые находились в Мариуполе, стали бесполезными. Поэтому их авиация чувствовала себя в Мариуполе как дома. Например, за три недели до конца обороны города парни, которые дежурили на шлаковой горе «Азовстали», насчитали за 12 часов 96 боевых вылетов только по заводу.

Их авиация полностью контролировала небо и могла уничтожать плановые цели буквально в неограниченных масштабах.

У московитов тактика была примерно такая: окружили город и перекрыли все дороги. С каждой стороны московиты начинали прощупывать нашу оборону. Там, где она оказывалась немного слабее, надавливали. Там, где они встречали отпор, уходили в оборону и брали паузу. Потому что московиты, несмотря на очень большое количественное преимущество, которое они имели в личном составе, технике, артиллерии, в конкретном стрелковым бою были намного слабее нас. Поэтому штурмовать им было очень тяжело. И для того, чтобы продавить нашу оборону, московитам приходилось концентрировать очень большие силы — это первый момент.

Второй момент: московиты постоянно использовали разведку боем, запускали «мясные» штурмовые отряды для того, чтобы вскрывать нашу оборону и огневые точки. Потом эти огневые точки записывались как плановые цели и уничтожались артиллерией и авиацией. Все доходило до того, что иногда парням уже негде было держать оборону, просто от дома оставались одни кирпичи, тогда приходилось отступать.

Третий момент — это большое количество артиллерии. Артиллерию московиты не жалели от слова совсем. Каждый день начинался в 6 утра с массированного обстрела из РЗСО, с моря и авианалетов. И характерной особенностью этих боевых действий в Мариуполе было то, что московиты воевали по расписанию. Примерно в 6 утра война начиналась и примерно в 6-8 вечера, в зависимости от того, когда темнело, она заканчивалась. Вечером московиты уходили отдыхать, иногда даже делали перерывы на обед.

Ночью уже продолжали работать наши группы, которые имели соответствующее ночное оборудование. Благодаря этому нам удавалось эффективно сдерживать противника на многих участках.

«Минометчики с помощью одной «трубы» останавливали целые колонны»

— Когда пришло понимание, что своими силами отстоять город не удастся?

— Осознание того, что у нас ситуация безвыходная, пришло ко мне в конце марта. Это еще задолго до защиты «Азовстали». У нас была оборона и на правом берегу, и на левом, большая часть города была еще за нами. Но я тогда осознал одну вещь: нам нечего противопоставить противнику в тактическом плане. У него было полное преимущество во всех силах и средствах, возможность эвакуировать людей и пополнять запасы. У нас такой возможности не было, мы были очень ограничены в технических средствах. Наша артиллерия не работала из-за того, что не было снарядов, которые могли бить на малой дистанции, были только дальнобойные. У нас в распоряжении были 120-мм минометы. И тут нужно отдать должное нашим минометчикам, которые проводили просто ювелирную работу. Они с помощью одной «трубы» могли останавливать целые танковые колонны.

Надежда была, конечно, на какую-то подмогу с большой земли. Мы постоянно надеялись и верили, что кто-то придет. По началу верили, потом просто надеялись, потом уже перестали и верить, и надеяться. Под конец это все уже стало больше вопросом самообороны, чем вопросом победы. Касательно «Азовстали», я не могу выделить особенности, которые отличались бы от остальных участков города. В принципе, тут нет никаких отличий от любых военных действий, которые происходят в городской среде, в промышленных зонах. Логика тут такая же. Противник нас штурмовал — мы эти штурмы отбивали.

— Были ли у вас на «Азовстали» продукты, нужные медикаменты?

— У нас был запас ротных медикаментов, мы все с собой вывезли. И это нас очень выручило, потому что если кто-то болел, получал какие-то осколочные ранения, нужны были антибиотики — у был запас медикаментов.

Мы заселились в помещения, которые все называют «бункерами», однако это просто хорошие подвалы, они были ориентированы под гражданскую оборону. В СССР было такое явление, как гражданская оборона. И рассчитаны были эти подвалы на защиту от химических аварий, ведь Мариуполь — промышленный город.

Там был определенный запас сухпаев и бутилированной воды. Я так понимаю, это по закону было положено, чтобы там все это находилось.

Также были две большие цистерны с водой. Вода была техническая, но мы ее кипятили, варили на ней еду и никаких проблем не испытывали. Плюс к тому, когда уже было понятно, что Мариуполь окружен, в «Азовсталь» начали свозить все продукты с наших баз в Юрьевке, Урзуфе, с нацгвардейских баз. Определенный запас продуктов был. Были крупы, была мука, было все остальное и можно было позволить себе готовить.

Затем склады, которые были на «Азовстали», начали бомбить. Если это склад, то там постоянно концентрация людей, концентрация людей привлекает внимание, а склад обозначается как плановая цель для авиации или артиллерии, этот склад накрывают. И потом уже, когда склады разбили, еда начала заканчиваться, парни утром между обстрелами откапывали продукты из-под завалов и тащили в бункер, чтобы как-то протянуть. 

— Когда уже было понятно, что фактически это гибель, какой у вас был план? Не было ли мысли сдаться в плен?

— Нет, такой мысли не было вообще. Как «план Б», если бы произошел окончательный и неожиданный коллапс обороны, каждый держал у себя в голове возможный выход из Мариуполя какими-то отдельными мелкими группами. Когда вся оборона посыпется, там уже, как говорится, спасайся кто может. Но главная цель у нас была держать оборону и тянуть время. Мы знали, что про нас помнят на большой земле, пытаются как-то решить эту ситуацию. До определенного момента это еще можно было решить военным путем, но нужно было потратить очень большие ресурсы, это было рискованно.

Допустим, на деблокаду Мариуполя, чтобы спасти гарнизон составом в четыре тысячи человек, нужно было рискнуть как минимум двумя полноценными бригадами, в которых было бы восемь тысяч человек, однако это бы не гарантировало никакого результата. С военной точки зрения это очень рискованно, тем более были такие моменты, когда ВСУ не могли направо и налево разбрасываться силами.

Начали искать какие-то другие возможные выходы из этой ситуации, вот нашли дипломатический выход. Единственный позитивный момент этого решения — нас не поубивали, когда мы сложили оружие. Если бы это происходило без предварительной договоренности, то большое количество людей расстреляли бы на месте и после допросов.

«Есть подозрения, что московиты добавляли в пищу какой-то яд»

— Не могу не затронуть тему московитского плена. Мы видим кадры, когда освобожденные украинские военные радуются яблоку. Что с ними там происходит, если они радуются таким простым вещам?

— Условия плена направлены на то, чтобы нанести максимальный урон физическому здоровью и сломать человека в морально-психологическом плане. В физическом плане — это начиная с питания, которое по калориям далеко не может покрывать дневную норму человека. В камере ты особо не двигаешься, но у тебя постоянно кружится голова от недостатка пищи.

— Как выглядела дневная норма?

— На завтрак было от трех до пяти ложек каши, без горки, где-то 20 миллилитров чая. Обед — это водянистый суп и от трех до пяти ложек каши. Такая же история на ужин. На ужин обычно картошку давали и рыбу, я так понимаю, это какая-то московитская тюремная традиция, потому что я читал, что во многих колониях или тюрьмах так питаются люди.

Специально создается такой дефицит калорий. Это началось еще с Еленовки. В Еленовке нам казалось, что нельзя так мало людей кормить, потом нас этапировали в Таганрог, и я понял, что это на самом деле не мало.

Кроме того, сейчас есть подозрения, что московиты добавляли какой-то яд в пищу, потому что все люди с моего обмена вернулись с повреждениями печени, это показали анализы. Были сопутствующими проблемы со здоровьем. Врачи делают вывод, что в еду добавляли какой-то яд. Вспоминая свое состояние, я понимаю, что это вполне возможно.

— Применялись ли к вам пытки?

— Разумеется, на регулярной основе. Всех в определенный момент начали кидать на допросы. Там, чтобы выбить показания, используют весь набор московитских традиций, это еще КГБ-шные и НКВД-шные методы. В принципе, у них есть весь набор инструментов, чтобы сломать волю человека. Могут бить руками, ногами, трубами, электрошокером, чем угодно. Вы из Беларуси, думаю, знакомы с методами работы беларусского КГБ. Думаю, тут и так все понятно. 

— Красный Крест брал на себя определенные обязательства, чтобы у пленных были нормальные условия. Вы видели вообще этих людей?

— Мы их видели единожды, в момент, когда выходили с «Азовстали». Когда мы загрузились в автобус, зашли представители Красного Креста, дали нам анкеты. В анкетах мы указали свои данные — имя, фамилию, родственников для связи, чтобы Красный Крест мог с ними связаться. Это был первый и последний раз, когда мы их видели.

После этого их ни разу не допускали ни на территорию Еленовской колонии, ни в СИЗО в Таганроге, ни в СИЗО в Донецке, их нигде не было и никакого контроля они не производили.

Если сравнивать с московитскими военнопленными, которые находятся в Украине, Красный Крест имеет к ним неограниченный доступ. Они очень тщательно следят за тем, какие нормы питания у людей, следят, чтобы им выдавали сигареты. Московитские пленные могут там работать и получать заработную плату, а затем эти деньги тратить на все что угодно в магазине. У нас этого не было.

— Сколько сейчас остается «азовцев» в плену? Есть ли какие-то подвижки, чтобы их как-то включали в списки на обмен?

— Порядка 700 людей еще находятся в плену, обменяли около 200. Их обменивают очень неохотно, потому что московитская сторона считает «азовцев» дорогой валютой. Если взять, к примеру, даже последний обмен, то наших людей поменяли на трех военных летчиков. Причем эти летчики находились в плену чуть ли не с самого начала «полномасштабки», московитская сторона их регулярно запрашивала.

— Что сегодня можно сделать для того, чтобы как-то помочь «азовцам»?

— Этот вопрос нужно постоянно держать на повестке. Но как военный я знаю, что со своей стороны могу повлиять на этот процесс только пополнением обменного фонда. Думаю, тут будет прямая взаимосвязь между успехами на фронте и освобождением наших людей. Возможен еще вариант обмена всех на всех, но мое субъективное мнение, что этот обмен возможен лишь при наличии каких-то сопутствующих факторов.

Возможно, это будет при каких-то других договоренностях, взаимовыгодных для двух гопсударств, либо как договоренность, которая идет уже перед какими-то мирными переговорами. 

«В Украине найдется огромное количество добровольцев, которые решатся поехать в Беларусь»

— Исполняющий обязанности командира бригады «Азов» Богдан Кротевич высказал довольно-таки неординарную вещь, что для победы над Московией можно было бы подумать над тем, чтобы ВСУ зашли на территорию Беларуси. Как вы относитесь к такой идеи?

— Думаю, что с военной точки зрения целесообразнее заходить на отдельные участки московитской территории, чтобы вынудить московитов оттягивать войска, концентрировать силы и средства на этих направлениях, забирать их с фронтов на территории Украины.

Кротевич, думаю, имел в виду немного другую вещь. Украина вполне могла бы разделить груз ответственности, ношу беларусского народа в борьбе с постсоветскими клептократическими диктатурами.

Украина могла бы поддержать, если бы в Беларуси что-то началось. Думаю, у нас нашлось бы огромное количество добровольцев, которые решились бы поехать в Беларусь. Мы прекрасно помним, сколько беларусов приехало к нам, начиная еще с 2014-го. Вполне адекватной реакцией с нашей стороны будет ответная помощь Беларуси.

— Приходилось ли вам воевать вместе с беларусскими добровольцами? Что бы вы могли о них сказать?

— О беларусах могу сказать только хорошее. Люди, с которыми я сталкивался, произвели исключительно положительное впечатление. Беларусские добровольцы воюют хорошо, потому что они приехали в Украину сознательно.

— Хотелось бы услышать ваш прогноз, как будет развиваться ситуация на фронте. Каким вы видите конец войны с РФ?

— Вопрос очень неоднозначный. После начала «полномасштабки» я зарекся делать какие-то глобальные прогнозы. За неделю до 24 февраля 2022-го я со знакомыми обсуждал ситуацию и говорил, что московиты точно не пойдут из Крыма. Ведь через крымский перешеек провести огромное количество войск без потерь, как я думал, нереально. Тогда я был где-то наивен, не учел сопутствующие факторы.

Давайте расскажу, как я вижу варианты развития событий. Первый сценарий — победный, когда мы возвращаем наши территории по состоянию на начало 2014-го года. Такой сценарий вероятен, но требует очень большого ресурса от страны. Если бы сейчас была проведена тотальная мобилизация, а нам дали бы достаточное количество оружия, чтобы оснастить все бригады, это было бы вполне реальным. Мы смогли бы освободить все территории военным путем, в том числе — Крым. Но вариант со всеобщей мобилизаций маловероятен.

Вероятен другой сценарий, когда мы освободим определенное количество оккупированных территорий Запорожской, Херсонской областей и какие-то изменения будут в Донецкой области. Тогда мы выйдем на оперативный простор, заставим противника стремительно отводить свои войска. После этого, когда мы выйдем на достаточно выгодные переговорные позиции, весь мир начнет нас подталкивать к подписанию какого-то договора. Речь может идти не об окончательном договоре, а о каком-то устойчивом прекращении огня.

Возможно, что это превратится в ситуацию как с АТО и ООС, когда будет относительно неподвижная линия фронта, но будет сохраняться какой-то определенный градус боевых действий. К сожалению, мы в этой войне очень сильно зависимы от наших союзников. Сравнивая и человеческий потенциал, и обеспечение вооружениями, конечно же, у РФ всего больше. Воевать с таким Голиафом довольно-таки тяжело.

— Какой вы видите Украину после войны и кем вы видите себя в ней?

— Я вижу Украину в качестве некоего центра нового переформатированное восточно-славянского пространства. В последнее время у нас становятся очень популярны идеи Intermarium (Междуморье — прим.).

История нам подсказывает, что ситуация в регионе должна измениться. В данном случае Украина может на себя взять историческую роль и стать центром.

Если говорить обо мне, то пока у нас идет война, я себя вижу в военной форме. Думаю, что будут себя в ней видеть, пока мы не восстановим гопсударственную целостность и не победим противника. После можно будет думать, как помочь нашим братским народам.