Маленькие зеленые человечки

Тюремная топонимика как точная наука.

Хома, Сусел, Бегемот, Чебурашка, Снегурок, Белые Розы, Глушитель, Начальник службы безопасности. Это не клички членов ОПГ — это прозвища, которые мы, заключенные женских камер СИЗО КГБ, дали тюремным контролерам. Поскольку в своих камуфляжных одежках любому новичку они кажутся на одно лицо, процесс идентификации может занять довольно длительное время. Я недели две, наверное, не могла понять, как «старосидящие» женщины отличают, к примеру, Хому от Бегемота. По мне, так они вообще были, как детские картинки из серии «Найди десять отличий». Только к исходу второй недели я наконец начала их отличать друг от друга.

Не знаю, с кого началась эта тюремная топонимика, но сейчас эти прозвища в женских камерах передают «по наследству» всем новеньким и на первых порах подсказывают, кто есть кто. Я, к примеру, сначала отличала только Снегурка — но не внешне, а по роду занятий. У него была узкая специализация — прием и доставка передач. Так что его было легко идентифицировать: кто с корзинками и пакетами — тот Снегурок. Белые Розы тоже имел свои «знаки отличия»: в дни его дежурств во время прогулок на всю тюрьму завывал Юра Шатунов. С остальными вначале было сложно.

Когда сокамерницы называли мне клички вертухаев, меня удивило, что среди бегемотов и суселов прозвучало «Николай Иванович».

— Девочки, а вы его Николаем Ивановичем называете, потому что уважаете? — наивно спросила я приблизительно на третий день после ареста.

— Ты Булгакова вспомни! — расхохотались сокамерницы. — В кого превращается сосед Маргариты Николай Иванович?

Ну конечно, в борова! И внешне Николай Иванович был типичный сосед Маргариты после превращения. Вскоре я поняла, что тюремная топонимика — наука точная, а вовсе не гуманитарная. Все клички были придуманы абсолютно точно, в яблочко. Как только я осознала точность этой науки, сразу же перестала путаться в охранниках.

Соседки по камере сразу после ареста сказали: они все ведут себя вполне корректно. И даже допускают небольшие послабления. Например, кипятильник в соответствии с правилами внутреннего распорядка утром выдают в 7 часов, а забирают — в 7.30. Чтобы вскипятить чай — достаточно. Но женщинам непременно нужно по утрам устраивать стирку или мыть голову. Так что кипятильник нам выдавали одновременно с командой «Подъем!» В другой женской камере все было так же. С той лишь разницей, что камера, в которой сидела Наташа Радина, была без туалета. И когда их выводили в общий сортир, вертухаи выстраивались живым коридором, через который шествовали Наташа и две ее сокамерницы, и с интересом глазели, как девушки идут сквозь строй. (Не зря все-таки унитаз в нашей камере мы считали чем-то вроде языческого божества. Он таки избавил нас от многих неприятных минут.) Только однажды Наташе отказались дать кипятильник в 6 утра. Но тогда утром в кормушку заглянул не тюремный охранник, а один из таинственных людей в масках, возникших в тюрьме одновременно с нами непонятно откуда. Впрочем, о «масках» — рассказ отдельный.

Есть в СИЗО КГБ даже женщина-контролер по имени Наталья. Обязанности у нее простые: заполнять анкеты (на каждого нового зэка обязательно заполняется анкета, как в посольстве США), разносить почту, сопровождать женщин-заключенных раз в неделю в душ. На шее она носит свисток на веревочке. Наталья не умеет свистеть, а в СИЗО КГБ это необходимый навык: когда ведут заключенных, других охранников об этом предупреждают свистом. Она же со свистком на шее похожа на тренера, командующего «На старт, внимание, марш!»

Наталья — спокойная и улыбчивая. Ей никто не давал прозвищ. Как-то она в очередной раз не принесла нам газеты, сунув в кормушку лишь лукашенковскую «Советскую Белоруссию», и я решила выяснить, почему нам их не доставляют. Окликнула: «Наталья, подождите!» И тут на меня обрушились «экономистки». «Ты что! — зашикали они. — Здесь нельзя ни к кому обращаться по имени, здесь нет имен вообще!» Это был единственный раз, когда я разозлилась на своих безупречных сокамерниц и заорала: «Можете называть самих себя хоть порядковыми номерами! А я не стану частью этой системы, и «гражданин начальник» от меня никто не услышит!» Сокамерницы задумались. Наталья не обиделась.

Работа у контролеров нудная, особенно по ночам. Днем в тюрьме жизнь бурная: кого-то ведут на допрос, кого-то на прогулку, кого-то в медпункт, кого-то отправляют в суд. В общем, скучать некогда. А ночью на центральном посту остается один человек. Вернее, в смене он не один, но они меняются каждый час. И вот целый час охранник ходит по кругу, заглядывая в глазок каждой камеры. Обход занимает три минуты — мы однажды ночью подсчитали по часам. И так — 20 кругов в час. Мерные шаги. Легкие щелчки глазков. Пони бегает по кругу.

Возле нашей шумной камеры, где и ночью не прекращались разговоры, они любили остановиться и послушать, о чем мы разговариваем. И, как правило, не прерывали. Не напоминали, что после отбоя нельзя шуметь, а следует дисциплинированно лежать на шконках и делать вид, будто спокойно спишь. Ведь все наши разговоры, если в них проскальзывало что-нибудь подозрительное, утром передавались начальству.

А ночь в тюрьме невыносима, и после отбоя мы всегда создавали себе искусственное веселье. Мы вспоминали смешные истории из жизни, хохотали над историями тюремными, а иногда сочиняли абсурдные проекты спасения человечества. Наши сокамерницы-«экономистки» как-то сказали нам с Настей:

— Девчонки, какие-то у вас мелкие масштабы. Подумаешь, Беларусь они спасти вознамерились! А вы о земном шаре подумали? Тут мир спасать надо!

— От кого? — мы с Настей от удивления заговорили хором.

— Да в мире полно бед, грозящих всему человечеству! Вот хотя бы сомалийские пираты.

Если честно, то за время пребывания в СИЗО КГБ я ни разу не думала о сомалийских пиратах. Но коль тема заявлена — нужно придумать план спасения человечества от сомалийских пиратов. И мы придумывали. Оказалось, что у каждой за минуту появилась куча идей. Естественно, бредовых. Естественно, дурацких. Но главное — смешных. Мы так громко хохотали, что пропустили шаги охранника и не заметили, как он остановился за нашей дверью. Судя по всему, стоял он долго. Возможно, думал, что мы изобретаем план захвата власти, и предвкушал завтрашний рапорт. Но когда он понял, о чем мы все это время говорим, — не выдержал. Открыл кормушку и невозмутимо произнес: «Надежда Крупская и компания! Может быть, продолжите спасать человечество завтра утром, а сейчас сделаете паузу?»

Но паузу мы сделать не смогли. Идея спасти человечество от сомалийских пиратов не могла заставить нас заснуть, и мы продолжали, теперь уже беззвучно давясь от хохота, спасать мир. Следующим вечером меня вызвал начальник СИЗО Юмбрик в полном недоумении:

— Нет, ну я никак не могу понять, о чем можно разговаривать до четырех утра?!

— Как это — о чем? О сомалийских пиратах, разумеется!

Юмбрик, очевидно, решил, что наша камера начала сходить с ума в замкнутом пространстве и лучше не давать нам возможности фантазировать долгими зимними ночами. Черт его знает, до чего дофантазируемся! И ввел новое правило: после отбоя, с 10 до 11 вечера, зэки не имели права вставать со своих шконок — даже по естественной надобности — и разговаривать. Команда «Лежать!» — и всё. Нам он это объяснил просто: «Если у вас хватит терпения молча пролежать час и при этом не заснуть — черт с вами, потом хоть на голове стойте!» К слову, именно так мы и поступали. Наручных часов у нас не было, и мы тихо лежали час, вслушиваясь в тишину, чтобы не пропустить далекий бой часов на здании напротив КГБ. Как только часы начинали бить 11 раз, мы дружно сползали на пол.

А спустя несколько дней Юмбрик не поленился прочитать нам новость о покупке Россией у Франции какого-то невероятного военного корабля, нашпигованного едва ли не всеми видами оружия и всевозможными системами распознавания, наведения и уничтожения, специально для борьбы с сомалийскими пиратами. «Вы опоздали», — хихикнул он. Потом сокамерница Лена печально вздохнула:

— Значит, нашу камеру прослушивает не только КГБ, но и ФСБ. Какой проект сперли!

Антагонизм «зэк — вертухай» существует в любой тюрьме в первозданном виде. Как бы ни были вежливы и те и другие, разделенность железной дверью с кормушкой и зависимость зэков от вертухаев, причем порой зависимость унизительная (выведут в туалет или не выведут?), порождает то, что психологи и юристы любят называть непреодолимыми противоречиями. Вроде неплохо они к нам относились, и кипятильник давали раньше положенного, а все равно — враги. Сокамерница Лена как-то после очередного шевеления в глазке задумчиво сказала: «Интересно, а когда к ним теща в гости приезжает, они по профессиональной привычке за ней в ванной подглядывают?» Вот это подглядывание и было самым мерзким в тюремной жизни. И именно оно не давало нам шанса начать воспринимать вертухаев по-человечески. Потому что каждый день мы пытались понять, что может заставить молодого нормального человека выбрать себе именно такую работу — предполагающую круглосуточное подсматривание в замочную скважину, в том числе подсматривание за женщинами? И всякий раз приходили к выводу, что они все-таки не совсем люди, ведь человек такую работу себе в принципе выбрать не может. А значит, они маленькие зеленые человечки, прилетевшие к нам из другой Галактики. Потому что в нашей Галактике это как-то не принято.