«Врач отказалась принимать роды, так как меня могли узнать»

Как семья Нагорной и Случака вела до последнего партизанскую борьбу в Беларуси.

Несколько лет семья Алины Нагорной и Игоря Случака «играла в прятки» с силовиками и органами опеки для того, чтобы продолжать партизанскую борьбу за продвижение беларусского языка. И до последнего момента это удавалось. «Наша Ніва» пообщалась с Алиной после эвакуации семьи в Вильнюс.

— Мы все время продолжали деятельность, — рассказывает Алина, — и результаты время от времени появлялись. Пытались добавлять беларусский язык в любом месте, где могли.

Писали много обращений — и беларусский язык появился на детском питании, некоторых кондитерских изделиях. Также удалось беларусизировать несколько вывесок, документацию, касающуюся образования — появилось много документов на беларусском языке.

Еще Алина написала научное исследование на тему языковой дискриминации. Она хочет, чтобы проблема была видна, чтобы о ней говорили на разных языках в разных местах. Алина считает важным то, чтобы не только беларусы знали о языковой дискриминации, но и иностранцы.

После 2020 года жизнь семьи, в которой сначала был один маленький ребенок, а потом два, превратилась в настоящий квест. Чтобы к ним не пришли милиционеры, они постоянно меняли место жительства.

Муж с женой в целях безопасности не пользовались своими банковскими картами, симками, авто. Также они старались не появляться в публичных местах и каждый день стремились усовершенствовать собственную систему безопасности. Но все равно всегда были на стрессе, так как понимали, что что-то случайное может выдать их локацию.

Сколько раз пришлось собирать вещи и ехать в неизвестность, даже посчитать сложно.

— Вот представьте, — немного устало говорит Алина, — ты только где-то устроился — и вдруг надо снова съезжать. Например, началась жизнь на новом месте, ты сделал фото с каким-то подсолнухом, а кто-то в комментариях пишет: «О, а мы тоже на этом месте фотографировались, мы живем недалеко». И ты понимаешь что все, нужно снова собирать вещи и искать новый дом. Морально это все очень изматывало.

Женщина отмечает: как бы ты ни наладил внутри страны работу на благо беларусского языка, как бы ни скрывался, все равно риски были велики.

— Мы боялись за детей, — честно рассказывает Алина. — Но каждый день принимали решение остаться в Беларуси, так как понимали, что внутри страны всегда можно сделать больше. Внутри ты знаешь ситуацию на все 100% и понимаешь, как на нее реагировать.

Супруги ни разу не открыли органам опеки, так как понимали, что может и с ними что-то случиться, и с детьми.

— Мы сразу жили в деревне и видели, что опека приходит к нам раз в две недели — люди топтались под окнами, делали какие-то фото и уходили. Мы не чувствовали какой-то угрозы и оставались дома. Но они начали ломиться по вечерам — и мы уехали. Потом они отыскали нас в другом месте и стучались уже два раза за день, расспрашивали соседку о нас. И снова пришлось уезжать. Не знаю, чего именно от нас хотели, но вряд ли что-то хорошее.

После трагической смерти политзаключенного художника Алеся Пушкина Алина опубликовала его рассказ об участии в акции против фальсификации выборов в августе 2020 года. Она хорошо понимала, как это опасно для нее, но сделать по-другому не могла.

— Смерть Алеся Пушкина — это было очень больно, думаю, не только для меня, а для всей Беларуси. Мы хорошо знали Алеся, дружили. Когда я прочитала новость о его смерти, мне было настолько плохо, что у меня не получалось даже плакать. Особенно еще от того, что я не могла себе позволить приехать на похороны. Было же понятно, что там будут бусики и разные не очень хорошие люди. Я была в какой-то прострации, ничего не чувствовала.

Но утром в день похорон решила ехать… Да, я попала на кладбище и попрощалась с Алесем.

Еще одним серьезным эмоциональным испытанием стала реакция знакомых семьи, уехавших за границу, на решение Алины и Игоря оставаться в Беларуси. Женщина говорит, что оправдываться им приходилось чуть ли не каждый день.

— Конечно, были люди, которые нас поддерживали — например, через Patreon.

Но большинство из них смотрели на нас как на сумасшедших. Они никогда так не смотрели бы на человека, который бы поехал воевать за Украину. Но ведь и в Беларуси сейчас идет невидимая война — и мы боролись за свою страну.

Все время возникали недоразумения. Да, это эмоционально цепляло. Хотя мы старались не обращать внимания, так как сил не было. Потому что если ты внутри Беларуси и у тебя двое детей, работа по продвижению беларусского языка, это требует времени и усилий.

Препятствий на пути семьи было много. Даже вторая беременность не обошлась без неприятных сюрпризов со стороны гопсударства.

Алина выбрала роддом, где была возможность официально выбрать врача, который будет присутствовать на родах, но та в последний момент отказала. Волновалась, что Алину может узнать кто-то из сотрудников роддома — ведь у нее и внешность яркая, и разговаривает на беларусском языке.

Врач сказала, что боится, что ее могут наказать за помощь в родах «необычной гражданке» — а ей надо о своих детях думать, они в Польше, мало ли что…

— Это вообще глупая ситуация, так как врачу ничего не угрожало. В том роддоме была возможность официально выбрать врача — это было бы прописано в договоре. Но человек все равно испугался. Я могла бы попытаться ее переубедить, объяснить свою позицию, рассказать, что она никак не нарушит законодательство. Но зачем мне на родах человек, который напуган больше меня? Поэтому нам пришлось быстро искать другие возможности и все разруливать.

Трудно ли сейчас растить в стране беларусскоязычных детей? В своем инстаграме Алина описала момент, когда ее старший сын Стефан сказал мужчине «Дзякуй», а тот вместо этого услышал «Иди на х*й» и очень обиделся.

— Мы не могли отдать Стефана в садик, потому что, во-первых, сразу бы выдали свою локацию, во-вторых, — из-за бесконечных переездов. Он бы только привык к детишкам и воспитателям — а нам снова надо уезжать. Ему тоже было бы труднее жить. Мы очень страдали от этого. Он же очень общительный мальчик, ему хочется тусоваться с другими детьми…

Алина отмечает: круг их друзей беларусскоязычный, а вот только семья выходила куда-нибудь на улицу, начинался перформанс. На площадке на родителей реагировали по-разному: кто-то респектовал, кто-то интересовался: «А как сын будет дальше жить с этим беларусским языком?»

— Короче, если ты с кем-то общаешься на русском языке — ты обычный человек. Когда ты говоришь по-беларусски, то сразу становишься заметнее, а нам было нельзя обращать на себя внимание. Но приходилось, ведь мы же общаемся по-беларусски. Конечно, в последнее время внимание стало более позитивным. Негатива мы особо не встречали.

Но то, что люди вообще реагируют на беларусский язык как на что-то необычное, огорчает Алину. Она говорит, что дискриминация исчезнет в тот момент, когда человек, говорящий на беларусском, просто ничего не почувствует — ни восхищения, ни благодарности, ни препятствий.

Женщина говорит: она поняла, что нужно уезжать из Беларуси, когда младшему сыну нужно было делать прививку.

— Есть такая детская прививка, которая делается в один год — и только в гопсударственных больницах. И столько всего нужно было сделать для безопасности, чтобы ребенок получил эту прививку… Ведь каждый контакт с гопсударством был для нас опасным.

Очень напрягали все эти бюрократические моменты, когда ты не можешь назвать свой номер телефона, а на тебя смотрят как на сумасшедшую. Даже когда я рожала второго сына, то думала не о себе и маленьком, а о том, чтобы не попасть из роддома в тюрьму. И вот в какой-то момент поняла, что у меня нет сил на то, чтобы организовать все с этой прививкой.

Именно это — закончились силы — Алина называет причиной вынужденной миграции. У нее начались проблемы со здоровьем неврологического характера, которые прошли через несколько дней в Литве.

— Игорю сейчас нужно делать операцию, и это тоже было бы очень трудно организовать на родине. Да, можно было бы дальше прятаться в Беларуси — мы не раз решали аналогичные вопросы. За эти годы мы научились прятаться. Но от этой бесконечной «игры» вся энергия уходит до нуля.

Несмотря на все испытания, Алина не потеряла надежды: в Вильнюсе она уже начала говорить о создании беларусскоязычного садика. А ее книга «Мова 404» о языковой дискриминации готовится к переизданию.

— Сейчас добавились в книгу новые истории. С ней работает редактор и дизайнеры, она очень классная получается. Мне нравится то, что будет. Осталось решить несколько технических моментов. Скорее всего сразу появится онлайн вариант, ведь я хочу, чтобы он был доступен каждому человеку. Не хочу делать платно, так как цель книжки в том, чтобы люди узнали о проблеме. Может быть потом мы издадим что-то бумажное.