В Беларуси запретят московитские телеканалы и попсу?

Страну ждет революция и культурное возрождение.

Сяржук Долгушев — не просто музыкант, а один из главных популяризаторов беларусского фольклора. Не многие знают, что именно он был среди создателей «Вольного хора», который в 2020 году стал одной из движущих сил протестов.

Как начиналась беларусская революция? Нужно ли в Беларуси запретить Баскова, Бабкину и московитскую попсу? Чем беларусы отличаются от других славян? Каким будет беларусское Возрождение?

Об этом и не только Сяржук Долгушев рассказал интервью программе Studio X-97 сайта Charter97. Ведущий — Евгений Климакин.

Подписывайтесь на Youtube канал «Хартии-97» - charter97video. Поделитесь видео с друзьями. Ставьте лайки и пишите комментарии.

— Давай поговорим о «Вольном хоре», об этом нигде не было, ни в каких СМИ. Как для тебя это все началось?

— Все началось с песенной революции, происходившей в 2020 году, когда пели повсюду на улицах, когда пели во дворах, когда звучали наши песни на ступеньках филармонии и так далее. Были люди, для которых это была одна цель, для которых это было целое песенное движение. Вот так зародился «Вольный хор», а я — один из организаторов, создателей. У нас была настоящая семья, каждый занимался своим делом, но мы делали что-то общее.

Иногда никто не знал имен тех, кто присоединяется, тех, кто поет. Действительно, все было максимально секретно, каждый исполнял свою роль, каждый делал что-то в пользу беларусского возрождения, беларусской песни и те моменты я вспоминаю где-то c болью, где-то c чувством гордости. C чувством, что это было песенное возрождение Беларуси, когда в каждом уголочке звучала беларусская песня.

Я был также инициатором того, чтобы гимн «Пагоня» звучал повсюду. Вместе с Павлом Белоусом, который сейчас находится в тюрьме, мы активно популяризовали наш гимн. Выходили видео, в которых мы учили, как петь наш исконный гимн. Видео с оркестром (сейчас его не найти) набрало больше миллиона просмотров — это гимн «Пагоня».

Когда в торговом центре звучал гимн, люди с такими аплодисментами встречали «Вольный хор»! Задача была — максимально расширить наше песенное наследие. У меня появилось желание еще больше наших песен донести людям. Когда был день «выборов», я сделал наш первый песенник. Он назывался «Годныя песні». Бело-красно-белый. Просто песни, которые больше всего любили и пели беларусы и в 2020 году, и вообще, это песни, которые очень сильно откликались всем.

— А расскажи немного о внутренней кухне, как это все происходило? Ты придумывал, кто-то другой, что сегодня в конкретном месте, в торговом центре встречаются люди и поют «Пагоню».

— Это целая команда людей. К сожалению, не могу рассказать про всех и не могу разные детали раскрывать, потому что это будет небезопасно. Был ответственный за акции человек, и это создавалось иногда спонтанно, но была определенная тема, определенное место, когда люди выходили, а все было подготовлено настолько, чтобы все было безопасно. И я могу сказать, что за все годы существования «Вольного хора» никогда не было задержаний из-за проведенной акции. Приходили позже, задерживали на работе, но во время самой акции никогда не задерживали.

Происходило просто чудо — ниоткуда возникали люди и начинали петь. 2021 год, уже была очень напряженная атмосфера, даже когда втроем собираешься где-нибудь — страшно, что за тобой придут. С осени уже задерживали людей на концертах, даже на онлайн-концертах. У группы «Разбітае сэрца пацана» проходил полузакрытый концерт, но приехали и задержали всех: и артистов, и зрителей. И всегда был страх.

— Я видел, как вы с Маргаритой Левчук поете песню «Ой, сівы конь бяжыць». Я был убежден, что это наша украинская песня «Ой, чий то кінь стоїть».

— Это народная песня, которая была и в Украине, и в Беларуси. Она гуляла. Я слышал, как ее пел дед со Столинщины. И текст немного другой, и темп совсем другой. (поют).

— Как этот инструмент называется?

— Это колавая ліра, по-украински: колісна ліра, по-польски: lira korbowa. Древний инструмент.

— Это беларусский народный инструмент?

— Я бы сказал, что он и украинский, и беларусский. Вообще, такой восточнославянский инструмент. Его корни уходят в Средневековье. Этот инструмент имеет такую природу, а у украинцев и беларусов он имеет особенную традицию, когда ходили по деревням старцы, у нас их называли «дзяды». Они пели духовные псалмы, баллады исторические.

— Расскажи об этих инструментах. Это вот что?

— Это окарина. Окарина-рыба. Духовой деревянный инструмент, сделал его беларусский мастер. У меня около 50 деревянных духовых инструментов, дудочек разных. Вот жалейка. Вот парные дудки — наша традиция, были сдвоенные дудочки.

— Но ты ведь оперный певец изначально.

— Нет, я учился в Беларусской академии музыки и получал профессиональное высшее образование. До третьего курса меня вели как оперного певца, потом я в этом активно разочаровался. Закончил просто как певец. У меня в дипломе написано: «певец, преподаватель и солист хора». Что-то такое.

— Ты с 2012 года, если я не ошибаюсь, ездил в экспедиции в деревни и села.

— Этим я, возможно, пришел еще больше к себе, к нашей истории, к ощущению, самоидентификации себя как беларуса, как представителя нации. Через песни, истории. Скучаю именно по этим местам. Мне не особо хочется в Минск вернуться и ходить по улицам Ленина, Дзержинского и так далее, смотреть на памятники, на толпы ОМОНовцев и ментов. А вот в деревню приехать, где этого ничего нет… Вот она была такой и 20 лет назад, и 50, такая и есть. Наши деревянные домики.

— А есть какая-нибудь пани Ольга или Татьяна, которую хотелось бы проведать?

— Их очень много. Десятки бабуль и дедуль, с которыми дружу, с которыми все время созваниваюсь. Мне даже вчера звонили и песни пели. «Ой, Сережа, вспомнили новую песню, давайте споем». Конечно, я очень волнуюсь, что уже и здоровье у них не то. Иногда боишься им звонить, потому что кто-то уже ушел. У старых людей — один год как наших десять. Очень быстро они уходят.

— Ты до 2018 года работал в филармонии в Минске. Я знаю, что там были истории, когда тебя приглашали на работу идеологи и сотрудники КГБ. Можем об этом поговорить? Что было причиной?

— Мои гастроли. Я очень часто выезжал в Чехию и Польшу с концертами. И главный идеолог каждый раз, когда ему звонили, меня вызывал: «Сергей Васильевич, подойдите в такой-то кабинет. Расскажите, где вы были. Нам позвонили, вы засветились с людьми на фотографиях…»

— А с какими людьми, не говорили?

— Не говорят никогда. «Вам хорошо в филармонии? Вы хотите работать дальше? Вы смотрите, подумайте». Потом еще вызывали. А как-то прихожу, а там сидит парень, даже младше меня. «К вам пришли, Сергей Васильевич». У меня впервые была такая история. Он со мной идет и начинает: «Я Сергей». С того момента появился какой-то Сергей, который все время мне звонил. Который просто приходил и наблюдал. Мы три раза с ним встретились. Первый раз встретились, когда он все расспрашивал: «А кто вот этот человек? А что про него можешь сказать?» Очень неприятно было. Я начинаю вспоминать, что-то подобное у беларусов было и раньше, при советской власти. Вторая встреча — это уже угрозы: «Так, Сергей Васильевич. Вы же сидели в 2010 году. Вы же не хотите снова туда попасть. У вас могут быть проблемы». Угрозы-угрозы, а третья встреча — это вербовка. Мы идем с ним, разговариваем. Я как раз приехал из Чехии. «Как там в Чехии? Хорошо погуляли?» Он про меня все знал. Куда поехал, что делал. «Ты куда идешь? В Купаловский театр? Может, ты хочешь там работать? Мы можем тебя назначить, будешь работать. Ты ездишь в экспедиции, можем назначить тебя в Институт культуры, будешь иметь хорошую зарплату и там работать. Давай!»

В тот момент я просто весь был напряженный. Тебе в любую секунду могут позвонить, ощущение, что за тобой все время следят. А потом мне один хороший человек посоветовал: «А ты начни об этом рассказывать всем. И когда в следующий раз с ним встретишься, просто попроси сфотографировать его удостоверение». Больше с ним не встречался, человек просто исчез. А однажды приезжаю в свою квартиру, а у меня сломана дверь. Не знаю, связано ли это, но, скорее всего, связано. Весь замок расфигачен, ничего из квартиры не вынесено. Если это делали воры, то они хотя бы что-то украли.

— Какие сейчас настроения в филармонии, в оперном театре? Ты же знаешь людей, которые там работают.

— Кто давно работает — додержаться до пенсии. Тех, кто засветился — или уволили, или они уехали. Кто-то стал прислуживать, зарплаты хорошие. И есть те, которые: «А что мы делаем? Мы выступаем. А что нам делать?» Даже на гопсударственных концертах выступают. Есть те, которые считают, что они правильно делают.

— Мир заговорил об Окрестина и тех ужасах, которые там творились, в 2020 году. Что там происходит, ты лично увидел в 2010-м.

— Для меня вся эта ужасная история и понимание, что и как, начались в 2010 году, когда я случайно попал за те стены. Тогда было меньшинство тех людей, которые выходили на площади, которые говорили, которые были против. Потому что в большинстве люди жили, ходили на работу. У кого-то были более-менее нормальные зарплаты. Ну и жили.

— Тебя формально за что загребли?

— Случайно. Я оказался на площади, потом я защитил одну девушку.

— 15 дней. Что там происходило с тобой?

— Это облегченная версия того, что там происходит после 2020 года. Избиения, ужасные условия пребывания, включенный свет. Сейчас 15 суток звучит иначе, каждый второй беларус побывал. На тот момент это казалось ужасным. И войны в Украине тогда не было. И казалось, что за ужас, когда перед тобой бьют девушку об стол, когда ломают тебе пальцы, когда раздевают и выкидывают на коридор, когда просто не передают тебе передач, когда ты весь синий и нет лекарств, а тебе дают аспирин, чтобы не сдох, а сдохнешь — нормально. Эти охранники, эти палачи, которые в 2020-м еще больше себя проявили, они уже были, все это было.

— В 2020 году они больше озверели, и ты об этом говоришь. Как думаешь, почему?

— Сама система это поддерживает. Сама система дает квартиры, дает награды, ордена и говорит, что издеваться над людьми ни за что — это нормально. Нормально давать срок человеку, который любит свою страну и делает все для нее, называть его предателем, экстремистом и давать ему 10-15 лет тюрьмы.

Понимаю, что это приспособленцы, которые получают хорошие бонусы, квартиры, деньги. Но они несчастные люди. Не однажды наблюдал, что те, кто работает на систему, вечером, вернувшись с работы, напиваются, срываются на своих детях, семьях. Когда ты творишь зло — в любом случае оно тебя будет пожирать.

— Почти 10 лет экспедиций, общения с разными людьми. Что ты понял о собственном народе?

— Очень много было моих размышлений. Перешел только на беларусский язык. Потому что видел этих людей, когда к ним приезжали из города, то они старались разговаривать по-русски, но это было с такими акцентом, что даже смешно.

Они поют свои песни. Они так живут, и в этом они настоящие, они естественно выглядят. И я этому учился. Во-вторых, они берегут свое, часто говорят, что уже этими песнями не интересуются, но для них это сокровище. Мне кажется, что многие беларусы задумались. Можно не слушать в наушниках народные песни, но ценить и стоять за них горой – это наши песни. Самое важное, что это преемственность поколений — петь песни, которые им передали бабушки, прабабушки, а они передают их нам. В этом есть уважение, бережность и наши самобытность и особенность.

— А чем беларусы отличаются от других славян?

— Своей историей, своей культурой, своей ментальностью, своими песнями. Вот именно оригинальность и особенность — это наша традиционная культура, ни с кем не спутаешь. Если будем больше в этом разбираться — мы будем себя проще обозначать среди других народов. Почему те же венгры еще в начале XX века начали создавать свои дома танцев и свои песни? Потому что в песне, в культуре кроется наш исторический код и наша самоидентификация.

— Сяржук, «совок» много делал для того, чтобы немосковитская культура была на уровне сел, деревень. А «серьезная», «великая», «настоящая» — по умолчанию была лишь одна. И как один из результатов — сейчас в разных странах, которые были под этим совково-московитским колпаком, есть такое ощущение, что наша культура — это такая «деревенщина», в Украине говорили «шароварщина». Что сделать, чтобы выйти из этих комплексов и принять, что нет одной великой культуры, а наше — это тоже круто.

— Мне кажется, что действительно над Беларусью был поставлен некий эксперимент. Что надо сделать, чтобы настолько не любить свое, настолько не знать, а еще назвать улицы именами тех палачей, которые убивали тысячами беларусов. Это просто такое издевательство. И если это понять, можно просто ужаснуться.

Мне кажется, есть один выход — показывать правдивое, показывать альтернативу всему этому. Когда я выступал в школах — дети любили эти концерты. Когда выходят петь Дунаевского или рассказывают про великого Пушкина — детям это неинтересно. А Ленина больше вообще никто не знает. Когда я доставал инструменты и играл, то дети, которые раньше никогда их не видели, слушают современную музыку — у них все равно что-то внутри начинало играть. Это были для них самые запоминающиеся концерты, это то, что они будут помнить.

И я это наблюдаю на концертах, когда беларусы идут на встречу к себе, на встречу к пониманию, кто мы, что мы делаем в этой стране. И тут, конечно, им много можно дать виртуальной пищи через интернет, литературу, найти правдивую информацию.

Если в Беларуси сейчас делают все, чтобы это уничтожить, чтобы у людей была только Великая Отечественная война и «великое» советское достояние, то наша дело — делать так, чтобы люди знали альтернативу, правдивую, настоящую. Уверен, тот же одиннадцатиклассник, который сейчас учится в беларусской школе где-нибудь в Минске или Барановичах, все равно у него есть сомнения в том, что ему говорят. «Делай это. У нас было так. У нас был великий, мудрый Ленин». А он пользуется интернетом, понимает, что не может быть только черное, есть и белое, и красное, и зеленое, и какое хочешь.

— Оцени, пожалуйста, на твой взгляд, насколько хорошо беларусы знают свою культуру. От 1 до 10.

— Не могу говорить про всех беларусов. Могу сказать, что после 2020 года заинтересованность большая, такая, что люди начали открывать для себя новые имена, направления деятельности, фольклором больше стали интересоваться. Но пока тяжело.

— Больше пяти или меньше?

— Я оптимист. Больше пяти, конечно. И что мы рассматриваем? Например, те кто сейчас живут в Европе, будут интересоваться больше. Наблюдал такую ситуацию, когда гастролировал по США, там очень большая заинтересованность своим. Не помню, чтобы раньше столько людей собиралось на Купалье, Каляды. Было сообщество, но эмигранты не так интересовались. А сейчас новая волна приезжает, им интересно, какое тут сообщество, какие праздники проходят. И это очень радует, что в эмиграции заинтересованность больше семи баллов.

А в Беларуси может быть по-разному. Так сложилась обстановка. Если мы смотрим на провинцию, на районный центр — людям не до культуры, людям хочется как-то выжить в этом всем, людям хочется заработать себе на хлеб, на молоко, чтобы не было ничего — ни политики, ни войны, чтобы их не трогали просто. Им не до культуры, им надо как-то выживать в тех условиях, которые сложились.

— Есть такая мысль, что Лукашенко ненавидит все беларусское, поэтому и гопсударство уничтожает, и собственный язык, не дает ему развиваться, флаг не беларусский и так далее, и так далее. Как ты думаешь, почему это происходит? Видишь ли ты в этом причину, что Лукашенко ненавидит все беларусское.

— Мне кажется, уже воспиталось целое поколение тех людей, которые просто уничтожают и продолжают истязать все беларусское и всех беларусов. Это люди, которые давным-давно предали. Мне кажется, это просто эксперимент над страной, над беларусами, который начался еще в 30-х годах.

Когда я читаю работы наших этнографов, наших писателей, поэтов, когда их судили за то, что они делали что-то на пользу Беларуси, признавали их произведения «экстремистскими» и просто уничтожали, мы видим, что это происходит и сегодня. У нас нет «независимых СМИ» сейчас, это все «экстремистское».

Смотрю афишу своих мероприятий, был фестиваль, который я организовывал, концерт, а логотипы информационных партнеров на афише — все «экстремистские». Что это? Это оккупация, уничтожение всего. У нас сейчас в метро беларусский язык убирают, латинку убирают, вместо этого русский ставят.

— Благодаря чему, благодаря кому тебе удалось не потерять свою белоруcскость? В ситуации, когда в мире, который тебя окружает, зачищают все поле, чтобы было все только русское, московитское.

— Мне кажется, важную роль играет образованность людей, понимание, кто ты есть, любовь к своему. Мне помогает то, что я держусь своих людей, своего окружения. В эмиграции очень заметно, кто свой, а кто нет. Люди культуры, люди, которые сейчас живут за пределами страны, еще больше заботятся, чтобы это сохранить. И нам про это надо думать, потому что за границей сложнее сохранить культуру, когда вокруг столько всего нового, столько других направлений и только держаться своего, только держаться своих людей и создавать вместе.

— Украина прошла путь от ограничения, даже запрета, закрытия «сливного бачка», как я это называю, со всякими Бабкинами, Басковыми и прочими. На твой взгляд, стоит ли Беларуси пройти путь запрета, ограничения на культурный или так называемый культурный продукт.

— Мне кажется, что даже если бы не мешали и не было бы запретов, думаю, постепенно люди сами отошли бы от этого. Первое, надо не запрещать, а донести людям, что есть ваше. У нас есть свой национальный гимн, у нас есть свой язык. У нас, конечно, сложная ситуация, когда в начале 90-х решили, что может быть не один гопсударственный язык. Считаю, что должен быть один гопсударственный — беларусский язык. Но в нашей ситуации это надо более гибко делать, более аккуратно.

Не запретить сразу все каналы. Нет, сегодня мы убрали из Беларуси несколько московитских каналов, через три года — еще один, через пять — еще два, у нас может остаться один на какое-то время для пенсионеров, которые ностальгируют по советским песням и так далее. Постепенно, нельзя сразу. Любой запрет вызывает протест.

— В контексте революции 2020 года чаще всего говорят о том, почему не удалось, какие ошибки совершили. Тебя хочу спросить, на твой взгляд, что хорошего произошло?

— Первое, беларусы поверили в себя, беларусы открыли для себя, что есть наша культура, кто мы есть. Часть людей, которых встречаю за границей, говорят: «Я перайшоў на беларускую мову пасля 2020 года». Второе, люди начали больше объединяться, люди начали идти вместе за общей идеей. Самое важное, что они увидели, что их — большинство. Когда города выходили почти все, когда улицы были настолько заполнены людьми. И это люди, которым небезразлична судьба Беларуси. Люди, которые восстали. Люди, которые за то, чтобы наша страна жила лучше.

— Это в беларусах осталось? Капитал сработает еще?

— Есть обида, есть боль, есть закрытость и разочарование. Но внутри сохранилось. Как только будет какой-то толчок — это все снова появится.

— Некоторые участники «Вольного хора» были задержаны. Кто-то до сих пор за решеткой. По твоим подсчетам, сколько людей прошли через «Вольный хор»?

— Мне кажется, несколько сотен человек пели вместе.

— Это все профессиональные музыканты?

— Нет. Были разные люди. Когда происходили акции, могли люди просто присоединиться с улицы и начать петь. Люди присоединялись, пели и исчезали. Никто не знал, кто это и как это. Было такое время. Само настроение и сам дух, когда хотелось людям петь, хотелось звучать.

— А что сейчас?

— Сейчас жизнь продолжается, все перенеслось за границу. Я отошел от дел «Вольного хора». Он существует и продолжает давать концерты. В это время я основал Варшавский вольный оркестр. Он также есть, гастролирует, звучит, играет. У меня есть и другие проекты, есть чем заниматься. Сейчас также являюсь директором «Дома Творцаў» — это целый дом, такая площадка для помощи репрессированным беларусам. У нас происходит много интересных проектов, выставок и так далее.

— Сяржук, так спонтанно, но вдруг. Ты бы мог вспомнить какую-нибудь историю из этого опыта «Вольного хора», которая наиболее в памяти осталась. Конкретное выступление, какой-то конкретный разговор.

— Первый песенник, который вышел — «Годныя песні». Как люди писали, как хотели получить этот песенник. Тот песенник, который можно взять с собой, положить в карман. Потому что интернет отключали. Невозможно было найти эти тексты. А этот песенник был удобен, его в карман положил — и пошел петь. Меня приглашали во дворы очень часто, все дворы пели, все дворы ждали, что к ним приедут и просили: «А дайте нам этот песенник. Дайте нам эти тексты».

Настолько была дружеская атмосфера. Не помню, в каком дворе именно, в каком районе это было, но мы приехали и как будто бы все люди вышли на улицу и создали вокруг нас огромное кольцо, мы стояли в центре и пели.

У всех были песенники, горели свечи, горели фонари и мы пели песни. И «Пагоню» пели, и такие хиты дворов, как «Тры чарапахі», «Простыя словы». И в тот момент, когда мы начали петь песню «Гані быкоў — вярнецца воля», мы заметили, как вокруг нас собрались 10-15 автозаков. Такие железные махины. И что происходит: нас провели в подъезд, в какую-то квартиру, спрятали, а потом нас аккуратно через служебный вход вывели и завезли домой. Настолько было организовано все.

Были и угощения. Каждый что-то готовил, выносил это во двор. И эти дворы были своего рода возрождением, таким дружеским, семейным кругом людей. Соседи, которые не знали друг друга, стали одним целым, как одна семья.

— Было время, когда ты жил, как ты говорил, на три страны. Соединенные Штаты Америки, Беларусь и Польша. Сейчас как?

— Сейчас я больше нахожусь в Польше, но приезжаю в США, потому что там у меня есть друзья, концерты, гастроли. Но мне нравится в Польше, тут очень близко по духу. И я говорю, что неоднократно путал Варшаву с Минском. Тут столько приехало людей разных направлений, весь сервис по-беларусски. Иду в кафе беларусское, иду ремонтировать машину в автосалон, стоматологи и так далее. И такое сравнение, что мы все равно жили своей Беларусью в Беларуси. В Минске это была некая группа людей. То же самое и тут — мы живем сообществом. Есть пример здоровой нации, когда мы видим, что люди не боятся публиковать свои мысли в интернете, могут высказывать свое мнение, люди, которые радуются на концертах, не боятся, что кто-то ворвется, задержит их, положит на пол. Начинаем выздоравливать. Тут есть пример: мы живем в Европе и видим, что тут жить нормально. Без насилия, как мы жили в маниакальном окружении столько лет. Нам надо лечиться. Многим людям нужна психотерапия и снова поверить в себя и свои возможности.

— В интервью, если я не ошибаюсь, «Радыё Свабода», ты сказал, что в Соединенных Штатах Америки очень тяжело зарабатывать и жить с культуры. Почему?

— Самое главное, что мы не родились там. Тем людям, которые родились в США, проще. Другое окружение, другое понимание. Мне кажется, надо войти в это общество. Многие не могут войти, многие не могут на таком уровне выучить английский язык, чтобы пойти на нормальную работу. Вижу таких и поляков, и беларусов, и украинцев, которые продолжают жить в своем закрытом сообществе, идут на самые простые работы — фуры водить, строительство, магазины. И в этом остаешься. Тут проблема, что ты не можешь себе позволить заниматься культурой. Нужно определенное время, чтобы стать на ноги и нормально работать, чтобы снимать квартиру, чтобы обеспечивать свою семью. А потом проходит время, ты оглядываешься, а тебе уже 50. Культура становится хобби.

И настолько много там всего было и есть, что приехать и показать что-то новое, чтобы на это действительно шли люди, а еще и зарабатывать с этого — не так-то просто. Плюс вся культура заточена под то, что все основное происходит с пятницы на субботу, с субботы на воскресенье. Два дня в неделю у тебя есть мероприятия, которые ты можешь себе позволить. В другое время ты идешь работать. Там такие расстояния: чтобы приехать на концерт, надо потратить час и больше. И все люди живут за городом, собрать людей на какое-то мероприятие — лучше делать на выходных. В Польше можно и в понедельник сходить на такое мероприятие, а за вечер попасть на три или четыре.

— Я задаю этот вопрос всем. Как побеждать?

— Первое — это победа над собой. Сделать определенные усилия, и я это делаю. Каждое утро встаю и составляю список дел, которые надо сделать, большинство этих дел связаны с беларусской культурой. Много проектов, много мероприятий, издательская деятельность, образовательная деятельность. Это и есть моя победа. Моя победа над собой. Потому что временами накатывает и тоска, и бессилие, и момент, когда я хочу вернуться в свою деревню Торчилово, просто погулять по родным местам. Я это не могу сделать. Понимаю, что мою землю оккупировали.

Мне хотелось бы, чтобы мы могли быть там, где нам захочется. Хочу сегодня поехать в деревню — поехал. У меня мечта такая: чтобы мы могли все приезжать на свою землю. Потому что нашу землю отобрали, но она все равно принадлежит нам. Мы носим ее с собой, мы поем наши песни, мы знаем нашу историю и так далее. Этот кусочек нашей родины всегда с нами. Но хочется встретиться на нашей земле. И это будет не только хор, это будет не только оркестр — это будут все беларусы. Тот, кто называет себя беларусом, будет стоять и петь «Пагоню» со слезами и по памяти. Думаю, это самая большая мечта.