Молчавшие родители и разъяренные дети: как Германия пережила послевоенное десятилетие

Жители Германии довольно быстро восстановили ее после окончания войны.

В издательстве Individuum впервые на русском языке вышла книга немецкого писателя и журналиста Харальда Йенера «Волчье время». Она максимально полно описывает, что происходило с Германией (в основном, Западной) в первое десятилетие после Второй мировой войны, передает русская служба ВВС.

Жители Германии довольно быстро восстановили ее после окончания войны. Но на покаяние за нее они сил в себе не нашли

Здесь все аспекты: от последствий военных преступлений до радикально изменившихся моды и архитектуры.

Главный вывод Йенера — поколения, пережившие войну, сделали все, чтобы спрятать ее в самом дальнем углу своего сознания. А пришедшее им на смену первое послевоенное поколение не простило им этого.

Харальд Йенер назвал свою книгу «Волчье время», потому что в первое послевоенное десятилетие каждый в Германии был за себя. Это касалось всех сфер жизни. Каждым за себя были и беженцы, перемешавшиеся с оставшимися в Германии пленными из других стран.

По подсчетам Йенера, к маю 1945 года около 40 млн немцев (при населении 66 млн человек) не жили дома — воевали или бежали от бомбардировок, а пленных из других стран было около 10 млн, и далеко не все хотели возвращаться.

Но первое, что испытали обычные немцы в мае 1945-го — это эйфория.

Они остались живы, а Гитлера и его власти больше нет. Союзные войска совершили много, в том числе насильственных, преступлений, но очевидно не ставили своей целью истребить мирное население.

Большие города лежали в развалинах, которые измерялись в сотнях миллионов кубометров, но даже это радовало немцев — каждый расчищенный метр приближал новую жизнь.

Чтобы понимать масштаб: о расчистке Дрездена было официально объявлено в 1958 году, а последняя бригада закончила работу в 1977-м. В Гамбурге очистили и приготовили к повторному использованию 182 млн кирпичей.

По подсчетам немцев, если бы весь строительный мусор Берлина сложили в одну гору, то ее высота составила бы около 4 км

Но эйфория быстро прошла: в послевоенной Германии было не на что и негде жить. Колонны беженцев ходили по деревням и городам, берясь за любую работу. Из-за такого количества переселенцев в Германии как никогда в ХХ веке проявился региональный национализм. Он был настолько сильным, что остававшиеся в Германии войска союзников опасались начала гражданской войны.

Все необходимое можно было добыть только на черном рынке. Деньгам никто не доверял настолько, что вместо них единицей валюты были сигареты. Преступность зашкаливала, мародерство было обычным делом. Во дворах уцелевших аристократов росли картошка и овощи.

Это было время резкого демографического перекоса: у многих женщин просто статистически не было шансов создать семью. И одновременно с этим число разводов било все рекорды. Мужчины с фронта вернулись проигравшими, без средств и понимания, кем работать дальше. Они по привычке пытались главенствовать в доме, но терпели фиаско: буквально вытащившие на себе детей и остатки хозяйства женщины больше не собирались играть вторую роль.

Американцы пытались показывать мирным немцам фильмы о злодействе нацистов, но людей туда буквально приходилось затаскивать. В зале, пишет Йенер, кто-то изучал свои ботинки, кого-то тошнило, покаяние точно не было доминирующей эмоцией.

Даже Нюрнбергский процесс, который освещали медиа всего мира, немцы пытались игнорировать. Работавшие там журналисты цитировали слова своих немецких собеседников: по их мнению, всех обвиняемых надо было поскорее расстрелять по законам военного времени — и просто забыть об этом.

Простым немцам не нравилось всемирное внимание к Нюрнбергскому процессу. Они считали, что обвиняемых надо просто побыстрее расстрелять

Германию физически и морально спасли несколько факторов. И первый из них — это те самые переселенцы, которых считали людьми второго сорта и над которыми издевались свои же.

Именно они, готовые работать где угодно (довоенную профессию сменили две трети из них), стали движущей силой начинающихся перемен, они буквально отстраивали Германию своими руками.

План Маршалла и денежная реформа 1948 года вернули товары в немецкие магазины. Начался подъем экономики и интеграция с другими странами Западной Европы, которые приняли и, в основном, простили Германию за оккупацию, делая разницу между Гитлером и немецким народом.

Появились первые мечтающие приобрести автомобиль — «Фольксваген». В искусстве, особенно в кино доминировали легкие жанры, смешные комедии. Только вот чаплинскую пародию на Гитлера в «Великом диктаторе» в ФРГ первый раз показали лишь в конце 1950-х.

Чарли Чаплина в роли Гитлера немцы увидели только в 1957 году. До этого диктатор не ассоциировался у них с чем-то смешным

Немцы не принимали тот факт, что от их имени совершались самые чудовищные злодейства в ХХ веке. Что представители их нации пытались полностью уничтожить другую нацию — евреев.

«Инстинкт самосохранения отключает чувство вины. Это коллективный феномен, который наглядно проявился именно в послевоенный период и сильно подточил веру людей в человека как такового и в собственное «я», — делает вывод Йенер.

Более того, в те годы в Германии были популярны слова о том, что это немцы пострадали от войны, пройдя через бомбардировки, изнасилования, нищету.

Типичный образец такого выступления, слова из «Обращения к немецкой молодежи» поэта Эрнста Вихерта: «И вот мы стоим перед покинутым домом и смотрим на вечные звезды, мерцающие над руинами мира. Такие одинокие, каким никогда еще не был ни один народ. С клеймом позора, какого не знал ни один народ. Прижавшись лбами к разбитым стенам, мы шепотом повторяем вечный вопрос: «Что нам делать?»

Собственно, молодежь и ответила на этот вопрос, только чуть позже, во второй половине 1960-х, когда первое послевоенное поколение стало взрослым.

Харальд Йенер пишет, что нигде и никогда неизбежный конфликт поколений не был таким острым. Молодежь обвиняла своих родителей во всем: в бездействии, в участии в войне, в постыдном поражении, в молчании о ней уже после ее завершения.

Дополнительную злость они черпали из политики: в 1950-х к власти стали возвращаться не замешанные в военных преступлениях нацисты.

И они начали бороться с «безнравственной» молодежью — и это при том, что в Германии после войны было 1,6 млн сирот, многие из них не знали свою фамилию. Но власти словно не помнили об этом и клеймили навязанный Америкой образ жизни.

В 1968-м в Германии началось массовое студенческое движение. Оно не только боролось за свои права — как в других странах Европы, но и требовало от родителей покаяться за войну.

В 1968-м в Германии началось массовое студенческое движение. Оно не только боролось за свои права — как в других странах Европы, но и требовало от родителей покаяться за войну.

Вот приведенная Йенером цитата из листовки 1967 года: «Объявим бойкот поколению нацистов! Покончим с этим зловонием, которым продолжают душить наше поколение оголтелые расисты, эти мясники, организаторы массовых убийств евреев, славян, социалистов! Выметем это нацистское дерьмо раз и навсегда из нашего общества! Наверстаем упущенное в 1945 году: выкурим нацистскую чуму! Проведем, наконец, настоящую денацификацию!»

Но Йенер все-таки оправдывает немцев. По его словам, несмотря на отсутствие покаяния, в обоих немецких гопсударствах на всех уровнях очень быстро сформировалось мировоззрение, полностью очищенное от национал-социализма. И автор называет это даже еще большим чудом, чем чудо, поставившее экономику на ноги после войны.