Сны о бетономешалке

Что спасало нас в тюрьме КГБ.

Вы не поверите, но это — салфетки. Обычные бумажные салфетки, только не белые, а разрисованные оленями и санками с Дедом Морозом. Их перед Новым годом передали моей сокамернице Свете, и она раскладывала их на тумбочках, пыталась вешать на стены, а мы сидели и умилялись.

А еще Света вырезала из журналов (она сидела в СИЗО уже десятый месяц и от нечего делать выписывала кучу журналов вроде «Лизы») картинки с бутылками шампанского, свечами, елочными ветками. Мы чистили мандарины и раскладывали вокруг кожуру, чтобы пахло праздником. Когда праздник закончился, мандариновые шкурки отправились в мусорное ведро вместе с елочно-шампанскими картинками. А салфетки остались. Каждый день мы их аккуратно расправляли на тумбочках, старались не класть ничего сверху, чтобы вид не портился, и, конечно, рассматривали, будто что-то новое. Эти салфетки на казенных тумбочках почему-то создавали ощущение дома. Поэтому мы ухаживали за ними, как за комнатными цветами.

Старожил СИЗО КГБ Света рассказывала: «Когда меня «закрыли», в камере сидели могучая следовательша городской прокуратуры Байкова и бухгалтер Нина. Я с удивлением заметила, что они регулярно раскладывают перед собой какие-то салфетки с нарисованными котиками и умиляются: «Смотри, какая прелесть! Какой миленький котик!» Особенно следовательша умилялась — порой до слез. Сначала я подумала: не повезло, поселили в камеру с двумя придурочными. А спустя пару месяцев сама такой же стала. Начала выписывать журналы с картинками, причем именно ради картинок, а не для чтения. Эти картинки так помогают выжить…»

Еще как помогают! Опыт салфеток с оленями не пропьешь. Даже сейчас в магазине я автоматически выбираю не белые, а цветные. А если еще и с рисунками — вообще, считай, повезло.

А еще в тюрьме спасала бетономешалка. В первые дни, когда я громко материла кагэбэшников и их начальство, сокамерница Лена посоветовала:

— Не трать зря нервные клетки, не возмущайся. Спалишь всю нервную систему и на суде будешь неадекватной истеричкой. Слушай мой рецепт, как сохранить нервы в порядке: лежишь себе на шконке с закрытыми глазами — и мысленно составляешь список тех, кого хочешь закатать в бетон. Можешь туда включить каждую кагэбэшную рожу, которая тебе здесь попалась на глаза. Главное — мозг должен работать четко. Никаких эмоций, просто список. Хорошо расставлять их по номерам в зависимости от силы ненависти. Самый мерзкий — естественно, номер один. И так далее. А потом, когда список готов, представляй себе огромную бетономешалку. Страшную и неотвратимую, как судьба. Рисуй себе детали. Между прочим, очень хорошо успокаивает и вообще спасает от депрессии!

Это действительно оказалось отличным средством. Каждый вечер, после того как камера, отсмеявшись, затихала, я мысленно составляла список. А потом воображала себе бетономешалку. Почему-то она представлялась мне как тот страшный многотонный грузовик посреди калифорнийской пустыни из старого спилберговского фильма «Дуэль». Иногда я успевала заснуть, но бетономешалка не исчезала. Да и список пополнялся регулярно. И позиции в нем менялись. Если, к примеру, сначала председатель КГБ Вадим Зайцев болтался где-то в хвосте, то после суда над моим мужем, когда Андрей рассказал, как Зайцев лично угрожал ему расправой надо мной и сыном, председатель КГБ прочно занял вторую позицию в списке. У кого первое место — думаю, говорить излишне. И так всё ясно.

Бетономешалка, к слову, и сейчас со мной. Я представляю ее очень часто. Она отлично помогает пережить любой ад. Рекомендую.

А вот мои «подельницы» Наташа Радина и Настя Положанка были не столь мстительными и кровожадными. И им помогали молитвы. Настя написала от руки текст «Отче наш» и прикрепила над шконкой. Но для Насти это было естественным: она — человек религиозный, регулярно посещающий церковь. А Наташа Радина никогда в церковь не ходила и сроду не молилась. Ей вообще казалось, что выучить «Отче наш» наизусть невозможно. После первого же допроса Наташа выучила молитву за пять минут. И мысленно произносила ее постоянно: во время допросов, во время разговоров с оперативниками, которые ей угрожали, вечером перед сном. И ей становилось легче. А особенно здорово было тихо молиться «в домике»: в камере Наташе досталось место под шконкой, и, лежа на полу, она оставалась вне поля зрения вертухаев, наблюдающих за зэчками в глазок. Иногда дверь в камеру распахивалась, и звучал недоуменный вопрос: «Чё-то я не понял… А где Радина?!» Наташа лениво отзывалась из-под шконки: «Сбежала, естественно!» Тот факт, что ее действительно никто не видит, придавал сил и спокойствия.

На салфетки Наташа, в отличие от меня и моих сокамерниц, не реагировала. Зато у нее была открытка. Наташина мама однажды ухитрилась сунуть в передачу открытку. Там толстый рыжий кот висел на оборванных проводах, сопровождаемый развеселой надписью: «Держись!» Открываешь — и на внутренней картинке еще пять котов, вцепившись в его хвост, верещат: «Мы с тобой!» Эту открытку Наташа Радина хранила в тюрьме как амулет. Потом хранила дома и, даже когда решила бежать из-под подписки о невыезде, прихватила открытку с собой. Она не брала никаких вещей, чтобы не привлекать внимание большой сумкой. Фактически Наташа бежала с зубной щеткой. Но открытку не забыла. И сейчас в Литве, где Наташа Радина получила политическое убежище, в вильнюсском офисе «Хартии’97» на ее рабочем столе стоит та самая открытка с толстым рыжим котом.

И, конечно, куда нам, барышням, в тюрьму без валерьянки? Особенно после шмона. Нам, в сущности, везло: нас шмонали раз в месяц. А в соседней мужской камере, где, как позже выяснилось, сидел мой муж, каждый вечер раздавался вопль: «Плановый обыск!» Потом начинался стук дубинок — вертухаи и люди в масках простукивали стены и колотили по сеткам шконок. Сокамерницы рассказывали: вываливают из сумок всё; чай и кофе из полиэтиленовых пакетов высыпают на стол (а могут и на пол), и вообще потом черта с два разберешься где что. Самое противное в шмоне — это последующие попытки собрать свой хилый багаж (мы же путешествуем, так что у нас багаж!) и попытаться запихать его на место. По мере сидения начинаешь обрастать вещами, и часто они после шмона не помещаются в сумку.

Январский шмон пришелся как раз на вечер после визита надзорного прокурора. Мы думали, что никаких сюрпризов больше не будет, но в девять вечера нас выгнали в общественный сортир. А привели в камеру уже после отбоя. Когда мы увидели, во что превратилась наша относительно уютная женская камера с салфетками на тумбочках, нам показалось, что произошла ошибка и нас привели в какое-то другое место. На полу общей кучей было свалено всё наше белье вперемешку с прокладками, которые кто-то перетасовал, как карточную колоду. Там же валялась одежда. В кормушку заглянул ночной дежурный и торжествующе произнес: «У вас полчаса на приведение камеры в порядок!» Мы разбирали авгиевы конюшни, задыхаясь от омерзения. Дежурный несколько раз открывал кормушку и, казалось, держал в руках секундомер. Когда наконец мы при скудном свете лампочки ночного освещения привели ка1меру в нормальный вид, сокамерница Лена постучала в кормушку и потребовала валерьянки. У нее на полке в шкафчике, что за дверью, стоял пузырек, переданный родственниками. Дежурный, минуту подумав, все-таки протянул ей пузырек. Лена отчаянно трясла его, чтобы капало быстрее. Дежурный сказал:

— Ну вы там давайте, быстрее капайте!

— А мы не капаем, — отозвалась сокамерница, — мы наливаем!

Когда Лена разлила валерьянку, смешанную с водой, по кружкам, неожиданно оказалось, что это почти выпивка. Во всяком случае, хлебнув успокоительного, мы всей камерой изрядно захмелели. И начался обычный девичник со сплетнями, хохотом и вопросами из серии: «А он тебе что? А ты ему?» Несколько раз в камеру заглядывал дежурный и напоминал, что отбой вообще-то был давно. Но мы, опьяневшие от валерьянки, дружно отвечали: «А нечего было ночью шмонать!» И продолжали хохотать. Так что валерьянка в тюрьме — очень нужная вещь. Она действительно помогает.

Единственное, в чем различались наши с «экономистками» способы выживания, — это в надеждах. Они надеялись на правосудие, на справедливое разбирательство и на оправдание. Мы, декабристы XXI века, ни на что не надеялись. Мы осознавали, что находимся в руках у полных уродов, но нужно любыми средствами выжить, потому что правы мы, а не они. А это значит, что, даже если нас посадят, как угрожали, на срок до пятнадцати лет, надо выжить. Потому что эта бодяга не может быть вечной. Мы — правы, они — уроды. Этот простой постулат спасал сильнее, чем Наташин и Настин «Отче наш». Прошло уже немало времени, а линия между добром и злом никуда не сместилась. Значит, мы действительно правы. Даже если олени с салфеток окончательно затерлись и отправились в мусорное ведро. Или домой, в тундру.

Ирина Халип, «Новая газета»