«Передо мной стояла бледная моль»

Куда уходят диктаторы и кто приходит после них.

Симон Боливар, Хуан Доминго Перон, Аугусто Пиночет, Франсуа Дювалье. Даже если вы не интересовались подробной историей стран Латинской Америки, то, скорее всего, слышали эти имена и знаете, что речь идет о самых известных диктаторах, которые в разные периоды истории правили странами этого региона.

Почему именно в Латинской Америке рождались жесткие авторитарные режимы, чем они похожи на беларусский и какая судьба постигла тамошних диктаторов после падения их власти?

Об этом «Зеркало» поговорило с беларусским историком Евгением Красулиным.

«Сколько ни вытаскивай людей из диктатуры — они все равно жаждут сильной руки»

— Почему так много стран именно в Южной и Центральной Америке стали авторитарными во второй половине ХХ века? Или это стереотип?

— С одной стороны, стереотип, но с другой — нет. Безусловно, Латинская Америка держала пальму первенства во второй половине двадцатого века. Причем это конкретный период — 70−80-е годы. Из 20 независимых стран 18 были авторитарными. И тут, конечно, возникает вопрос: а почему такое происходило?

Есть довольно популярное мнение, что существует некий ген диктатуры — мол, у некоторых наций есть к ней склонность. Конечно, это абсолютно ненаучный подход. Никакого гена диктатуры нет, у всех наций абсолютно одинаковая склонность и к диктатуре, и к демократии.

Тогда вопрос: почему в определенные периоды в некоторых странах и регионах доминируют диктатуры? Набор факторов очень сложен и широк. В первую очередь это внутренняя политическая стабильность. Очень часто первым шагом в сторону диктатуры был приход в политику насилия. Это погубило много чудесных демократий, в том числе в свое время и Римскую республику (в 44 году до нашей эры заговорщики убили диктатора Юлия Цезаря, после чего начался процесс трансформации Римской республики в империю. — Прим. ред.).

Еще один фактор — угрозы со стороны врагов, вторжение извне. Есть иллюзии, мол, если у вас царит диктатура и кто-то извне поможет, то все получится. Все же нет. Как показывает статистика, после таких освобождений, за редкими исключениями, вновь устанавливается диктаторский режим.

Следующий фактор — экономические, социальные проблемы. В общем, ситуация, в которой общество начинает быть недовольным своей политической элитой и искать или иных путей развития, или защиты от каких-то угроз, заканчивается в одном случае приходом к власти популистов и демагогов. Обещания таких политиков очень хорошо ложатся на души избирателей, особенно если в этих странах нет хорошо разработанной политической культуры.

Второй вариант — это когда люди начинают искать сильной руки. Скажем, есть внешняя угроза, бандитизм или какие-то радикальные идеологические движения внутри страны — и тогда по запросу общества приходит человек, который говорит, что знает, как все это решить.

Латинская Америка и родила такой образ сильной руки, когда в начале ХІХ века была война за независимость, то, что связано с именем Симона Боливара (латиноамериканский политический деятель, руководитель войны за независимость стран региона от Испании, национальный герой Венесуэлы. — Прим. ред.), который привел латиноамериканский регион к освобождению от господства испанцев. Но при этом сделал вывод, что люди, отдающие себя революционной борьбе, занимаются тем, что вспахивают море. Этим он хотел сказать, что сколько ни вытаскивай людей из тирании и диктатуры — они все равно жаждут сильной руки.

В своем политическом завещании он написал, что не стоит помогать людям обрести свободу, а лучшее, что можно сделать в Латинской Америке — это эмигрировать оттуда.

Картина «Смерть Симона Боливара», художник Антонио Эррера Торо, 1889 год

Если брать более близкую к нашему времени историю, то во второй половине ХХ века в большинстве латиноамериканских гопсударств господствовала диктатура. Там существовали очень сильные внутренние экономические проблемы. А во-вторых, было мощное внешнее влияние.

Латинская Америка во время холодной войны относилась к капиталистическому миру, и американцы очень боялись, что к власти там придут коммунистические силы. Поэтому они, как и граждане этих стран, искали сильную руку среди латиноамериканских деятелей, чтобы контролировать эти страны и не допустить прихода к власти левых коммунистических сил.

Но не будем обижать левые и коммунистические силы, которые тоже приложили очень много усилий, чтобы Латинская Америка начала ставить рекорды по диктатурам. Ведь они начали вести вооруженную партизанскую борьбу.

До сих пор даже у нас считается, что народу нужно только взять в руки оружие и тогда все враги упадут на спины, начнут размазывать слезы по лицам и бросятся в разные стороны, а народ победит.

Почему многие беларусы хотят наказать силовиков жестче, чем по закону? Психиатр объяснил, к каким последствиям это может привести

Но нет: если ты ступаешь на тропу вооруженной борьбы, ты даешь большой козырь тем самым диктаторам, которые начинают этим обосновывать свою легитимность. Их противники тоже начинают пугать общество: смотрите, бандиты-партизаны похищают людей, нападают на мирные населенные пункты, грабят банки, хотят отобрать ваше имущество, а мы — единственные, кто может вас защитить.

Поэтому в 60−70-е годы ХХ века в Латинской Америке возникло очень много военных хунт. Ведь человек с оружием выигрывает, когда в политику приходит насилие. У кого длиннее винтовка, тот и возьмет власть. Так получилось, что как раз в Латинской Америке все эти факторы — экономические, политические, социальные, внешние угрозы — соединились и выдали такой высокий уровень диктаторских авторитарных режимов.

Конечно, не стоит забывать и о политической культуре с традиционными институтами. Так сложилось, что еще с конца колониального периода в Латинской Америке была высока социальная роль армии. Местные жители по крови были испанцами, только они родились в колонии, а не в Испании, и это сразу лишало их высшего статуса, так как административные должности в колониях могли занимать только рожденные в Испании, в метрополии. Рожденные в колониях, так называемые креолы, могли реализоваться только в армии. И во многих уже независимых латиноамериканских странах сохранилась эта система: если ты в армии, то у тебя высокий статус, достичь его можно только через армию.

— Насколько жестокими были латиноамериканские диктаторы ХХ века и приближается ли к ним уровень репрессий в современной Беларуси?

— Диктатуры бывают очень разными по уровню репрессий. Были и такие, которые можно назвать нерепрессивными. Например, Хуан Доминго Перон, который был президентом Аргентины, причем трижды (с 1946 по 1955-й и с 1973 по 1974 год. — Прим. ред.).

Президент Аргентины Хуан Доминго Перон и его жена Эва Перон приветствуют толпу на церемонии инаугурации второго президентского срока Перона. Буэнос-Айрес, 4 июня 1952 года. Фото: Archivo General de la Nación Argentina

Его иногда записывают в диктаторы, потому что если посмотреть на его политическую программу, то она довольно тоталитарная. С другой стороны, он все же был законно избранным президентом. И когда встал вопрос, уцепиться за власть синими пальцами с перспективой гражданской войны или покинуть пост и уехать в изгнание, он выбрал второй вариант.

Это говорит о разных характерах людей, имеющих диктаторскую власть. Некоторые из них решают от власти отойти, когда видят, что альтернатива — массовые убийства.

Также есть пример чилийца Аугусто Пиночета (правил Чили с 1974 по 1991 год. — Прим. ред.), жестокого диктатора, прославившегося расправами над своими политическими противниками.

Но за пальму первенства с ним могут поспорить аргентинские военные. Они совершили переворот в 1976 году и отстранили от власти первую женщину-президента в истории не только Аргентины, но и целого мира. Это Мария Эстела Мартинес де Перон, жена Хуана Доминго Перона. Она совершила несколько ошибок, когда начала наступление на демократические институты, чем воспользовались аргентинские военные. Армия получила чрезвычайные полномочия — и все, дальше можно не продолжать.

Во время диктатуры военных, длившейся до 1983 года, от десяти до 30 тысяч человек (некоторые историки говорят о 60 тысячах) были убиты или пропали без вести. В то время была такая мода — грузить заключенных в самолеты или вертолеты и сбрасывать их потом над морем или над рекой Ла Плата. Потом, конечно, этих тел не найдешь. Особенно если перед тем как сбросить с воздуха, простите за такие подробности, им вспороть животы, чтобы они быстрее тонули. Так убивали и женщин, у которых предварительно отнимали детей и передавали их на воспитание в семьи офицеров. Диктаторы довольно часто повторяются в своих методах, так как набор не слишком богат.

Но, пожалуй, самая жестокая диктатура по масштабам репрессий — это даже не Аргентина со своей грязной войной, во время которой десятки тысяч исчезли. Это не Бразилия со всеми ее эскадронами смерти, внесудебными расправами и пытками.

Это Уругвай. Казалось бы, милейшая страна, у которой было реноме латиноамериканской Швейцарии в начале 1970-х годов. Но там тоже левые начали шевелиться. Это вызвало напряжение у американцев, которые стали помогать радикальным антикоммунистическим силам. В результате произошел переворот, и на десяток лет (с 1973 до 1985-го. — Прим. ред.) Уругвай попал в заколдованный круг военных диктаторских режимов.

Там ужасно увеличилось число силовых структур, количество силовиков выросло более чем в два с половиной раза. Через тюрьмы прошло, по некоторым данным, 60 тысяч человек, то есть два процента от населения тогдашнего Уругвая.

Это очень высокий уровень репрессий, которого Беларусь пока не достигла. Многие были вынуждены эмигрировать из Уругвая. Точной цифры не припомню, но чуть ли не каждый девятый уехал из страны.

«Методы диктатур одни и те же, других нет»

— Чем диктаторские режимы в разных странах похожи друг на друга, а чем отличаются?

— Модель, на которой базируется сама концепция диктаторского режима, очень похожа в разных странах. Приходит человек или группа людей, которые убеждены в том, что именно у них есть верное видение и решение проблем, с которыми столкнулось общество. И они стремятся осуществить эти свои решения не конституционными средствами, а силой и насилием.

Как один человечек говорил, иногда не до законов. Это объединяет все диктаторские режимы — решение проблем не через законные методы, Конституцию и не через осуществление воли народа. Кто не согласен, тех сажают в тюрьмы, убивают, похищают, вынуждают уехать из страны.

Набор решений один и тот же, различаются разве что масштабы их применения. Но я думаю, что любая диктатура за время своего развития в любом случае рано или поздно приходит к массовым репрессиям. Поэтому, кстати, не стоит надеяться на эволюционный путь, ведь логика диктаторских режимов всегда приводит их к противоречию с запросами общества на необходимость развития.

Диктаторский режим не любит конкуренции. Он уничтожает ее насилием. Отсутствие конкуренции прекращает развитие. А если нет развития, в какой-то момент общества упираются в тупик.

И возникает вопрос, как из него выйти. Народ хочет двигаться дальше, а диктатура хочет поставить пулеметы и дальше держать народ в светлом прошлом. И здесь роль играет характер диктатора. Один может в такой ситуации оставить власть, а другой скажет, что стоим до последнего, и будет власть удерживать.

На ситуацию может влиять и сильная зависимость от других стран. Если у диктатуры есть конфликт с народом, но в тоже время — поддержка сильных внешних сил, тогда с большой степенью вероятности диктатура возьмется за пулемет. Если поддержки извне нет — наоборот, звучат голоса о том, что все же конец 80-х годов ХХ века на улице, как-то не комильфо держаться посиневшими пальцами за власть, и все может закончиться как с Аугусто Пиночетом, который после массовых демонстраций мирно отошел от власти.

— Кто из диктаторов Латинской Америки ХХ века больше всего напоминает вам Александра Лукашенко?

— Как я уже говорил, характер диктатора очень сильно влияет на то, что он делает. Как правило, это сильные люди, лишенные рефлексии и эмпатии, чужая боль их мало трогает.

Есть диктаторы более жесткие. В истории латиноамериканских стран еще в ХІХ веке был диктатор Хосе Родригес де Франсия (правил Парагваем в 1813—1840 годах. — Прим. ред.), который любил наблюдать, как расстреливают людей. Он приказывал, чтобы его политических оппонентов расстреливали под окнами президентского кабинета.

Были диктаторы, которые оправдывали себя тем, что борются с негативными элементами в обществе, которые нужно искоренять. Например, диктатор Гаити Франсуа Дювалье, известный под прозвищем Папа Док (правил с 1957 по 1971 год. — Прим. ред.).

Он был из довольно хорошей семьи, врач по образованию, боролся с малярией. Для многих в Гаити это была привлекательная фигура, так как оценивали бэкграунд, хотя у него и до избрания президентом были нехорошие шаги вроде расправы со своими соратниками и противниками.

Бездомный спит под стеной с изображением диктатора Гаити Франсуа Дювалье, 1975 год. Фото: Alex Webb/Magnum Photos

У общества почему-то есть такая склонность — закрывать глаза на насилие и обманывать себя: не будет же он нас убивать так же, как убивает своих политических противников, те сами виноваты: сидели бы молча — и все было бы хорошо.

Когда Дювалье пришел к власти, он начал колоссальные репрессии. Никакого контроля над ним и его людьми не было, они могли прийти в любой киоск, забрать любой товар, убить кого угодно. Они могли изнасиловать любую женщину или девушку, которые попались им на пути. И ничего им за это не было.

Были в Латинской Америке и другие проявления в виде тех же эскадронов смерти, которые действовали в разных странах. Что интересно, в Бразилии они привели к большому скандалу в прессе, несмотря на диктатуру. Там эскадроны состояли из полицейских офицеров, которые убивали бомжей, наркоманов, проституток и преступников. И это в условиях даже диктаторского режима привело к скандалу. Возмутились армейские генералы, которые считали, что все же нельзя без суда и следствия убивать людей. Даже если бы был суд, понятно, что за проституцию, наркобизнес или бомжевание нет смертной казни.

Повторюсь, методы диктатур одни и те же, других нет. Это сила, насилие и, конечно, пропаганда. Поэтому если говорить о сходстве латиноамериканских диктаторов с Лукашенко, то есть много как похожего, так и разного.

Ближайшим по духу, проявлениям и культуре мне кажется Мануэль Росас. Был такой диктатор в первой половине XIX века, после того как Аргентина получила независимость. Он демонстрировал свое происхождение и связь с народом. Причем с низшими слоями. Он демонстративно носил некрасивую одежду, мог показаться в ней на публике и высмеивать дипломатический корпус, пришедший в смокингах или фраках.

Фрагмент портрета Мануэля Росаса, 1840 год. Источник изображения: wikimedia.org

С Лукашенко его роднит и то, что он умел производить приятное впечатление на людей. Знаменитый Чарльз Дарвин однажды встретился в Аргентине с Росасом, после чего записал свои очень позитивные впечатления. Мол, Росас — гениальный человек, как посчастливилось Аргентине, всем бы таких президентов.

Интересно, что Росаса свергли в 1853 году через военное вторжение аргентинской оппозиции. После этого он был вынужден эмигрировать в Британию и там снова встретился с Дарвином на каком-то приеме. Но после этой встречи Дарвин записал в дневник совсем другие впечатления: где были мои глаза, когда я его встретил в Аргентине, это же ноль, передо мной стояла бледная моль. Я думаю, здесь очень сильные параллели с Лукашенко.

«У диктатур нет широкой массовой поддержки, тем более после их падения»

— Как заканчивались диктатуры в Латинской Америке? Это происходило после смерти диктаторов или возможны другие варианты — революция, постепенная либерализация?

— Вариантов много, самые разные бывали. Постепенная либерализация — как правило, нет. Обычно, когда диктаторы говорят, что вот-вот, сейчас общество дозреет до демократии и я уйду, как только народ попросит, — нет, это не работает.

Если мы возьмем статистику, она нас немного разочарует: все-таки большая часть диктаторов умирала на своем посту или в своей постели. Некоторые уходили в отставку. Были те, кого убивали.

Были единицы, которые покончили жизнь самоубийством. Были те, которые передавали власть демократическим правительствам, а потом попадали под преследование и умирали во время судебных процессов, под домашним арестом или в тюрьме. Так было с аргентинскими диктаторами, несмотря на то, что после демократизации там были приняты законы об амнистии, примирении и так далее.

— После падения диктатур в страны Латинской Америки приходили демократии или возникали травмы авторитаризма, что приводило к появлению похожих режимов?

— Довольно много зависело от того, каким методом диктаторский режим был ликвидирован. Помните, у нас было популярно мнение, что Беларусь спасет снайпер? Как показывает практика латиноамериканских гопсударств, снайперы не спасают.

Пример — Доминиканская Республика, где был убит диктатор Рафаэль Трухильо (правил с 1930 по 1961 год. — Прим. ред.). Власть перешла к его приемному сыну, и тот также установил диктаторскую власть, еще более жесткую, чем его приемный отец.

Следующий пример — всевозможные партизанские и повстанческие движения, которых было много в Латинской Америке и которые использовались диктатурами, чтобы легитимизировать свою власть, оправдать ее.

Все знают вторую кубинскую революцию конца 50-х — начала 60-х, когда диктатуру Фульхенсио Батисты свергли насильственным путем. Освободило ли это Кубу от диктатуры? Кажется, нет. Еще можно поспорить, какая из диктатур была более жесткой.

Также есть пример Никарагуа, где в 1979 году Фронт национального освобождения во главе с Даниэлем Ортегой и его братом сверг диктатуру, царившую с 1936 года. В результате возникла другая диктатура.

Как правило, насильственное свержение диктатуры приводит к новой диктатуре. Потому что у человека, у которого есть в руках оружие, есть и гигантское искушение не делиться ни с кем властью.

— Что обычно происходило с наследием диктаторов — с их законами, дворцами, а также с их окружением и семьями?

— К разочарованию диктаторов, какие бы они ни писали законы, гарантирующие им амнистию, сохранение власти, имущества или какие-то пожизненные должности, это не работает. Им на смену приходит демократически избранный парламент, за которым стоит общество, а оно очень зло на диктатуру. И этот парламент просто аннулирует все нормативные акты, принятые диктаторскими режимами ради самосохранения.

— Часто ли в бывших диктаторских странах наблюдается чувство ностальгии по стабильному прошлому или сильной руке?

— Психология человека — довольно странная штука. Например, есть феномен восхищения серийными убийцами, с которым столкнулись как раз во второй половине ХХ века. Возможно, те же психологические механизмы тянут и к диктатурам.

Даже после падения режима Гитлера, когда стали известны все его преступления, остались люди, которые все равно ему симпатизировали. Это может быть переплетением с ностальгией по своей молодости.

Это как сейчас некоторые ностальгируют по Советскому Союзу, где было самое вкусное мороженое. Неважно, что сейчас мороженое вкуснее. Вкус детства, бабушкины пирожки — не без помощи пропаганды это смешивается с политическим режимом, и мы получаем ностальгию по СССР.

Но все же, как показывает практика, у диктатур нет широкой массовой поддержки, тем более после их падения. Другое дело, что если после падения начинается гражданская война, бомбардировки и так далее, то у людей возникает ощущение, что раньше было лучше.

Но на самом деле эти бомбардировки — прямой результат диктатуры. Можно под бомбами радостно решить, что нам нужен новый диктатор, чтобы нас не бомбили, но это не вариант, потому что бомбить нас не перестанут. Рано или поздно бомбы снова в нас полетят.

Поэтому лучше сделать усилие и попытаться все же запустить демократические институты — выборы, независимую судебную систему, добиться баланса между разными ветвями власти.