Московитские военные стали угрозой для самого режима

Большинство контрактников — это люди, остро осознающие свою «никчемность».

Изучение психологических профилей московитов, добровольно вербующихся на войну, проделанное автором, наглядно свидетельствует, что в этой среде с большим отрывом лидирует типаж человека, неудовлетворенного своим низким социальным статусом и уровнем доходов, до последнего момента не проявлявшего к политике особого интереса, а потому слабо в ней разбирающегося, человека равнодушного к любому «большому дискурсу» — в том числе и к тому, что у нас принято называть «патриотическим». Да, после того, как эти люди принимают решение пойти на войну, многие из них начинают воспроизводить пропагандистские штампы — все-таки приятнее чувствовать себя человеком инскренне верящим в то, что ты делаешь, чем циничным наемником, — однако ДО момента принятия решения, похоже, у значительного большинства этой публики ни НАТО, ни судьбы «русского мира» особо не свербят. Главная мотивация — деньги и льготы, а следом идут соображения социального престижа. В принципе, две этих вещи тесно взаимосвязаны.

Большинство контрактников — это люди, остро осознающие свою «никчемность». Амбиции у них есть, а возможностей их реализовать — нет. Нет престижной работы, нет собственного жилья, семейная жизнь не удалась.

Словом, это ровно то, что еще в 1930 году отлично описали Ильф и Петров (да-да, те самые) после своей поездки в Италию: «Муссолини — король мелкой буржуазии, царь и бог лавочников, театральных импрессарио, футболистов, хозяев велосипедных мастерских, карьеристов-гинекологов, боксеров и бесчисленного количества молодых людей без определенных занятий. Жизнь этих людей сера, как солдатское сукно. Вообразите себе пожилого, скучного, как кисель, рыхлого человека. Жизнь почти прошла. В висках седина. Под глазами мешки. Дети ходят в школу. Некрасивая, толстоногая жена не вылазит из церкви и аккуратно каждый год рожает по ребенку. Лавка приносит умеренный доход. Дни похожи один на другой, как свечи. И вдруг серая жизнь итальянского обывателя резко изменилась. Появился человек, который сказал: 

— Обыватель! Ты вовсе не сер и не туп. Это все выдумали твои исконные враги — англичане, французы, немцы, австрийцы, турки и сербы. 

— Обыватель! Ты велик! Ты гениален! Ты сидишь в своей боттилерии, траттории или сартории, толстеешь, плодишь себе подобных, и никто даже не подозревает, какой номер в мировом масштабе ты вдруг можешь выкинуть! 

— Обыватель! Ты любишь значки! Возьми и вдень в лацкан своего пиджака четыре или даже семь значков. 

— Обыватель! Ты имеешь возможность записаться сразу в восемь различных фашистских синдикатов. 

— Обыватель! Ты сможешь отныне хоронить своего соседа фруктовщика Сильвио с военной пышностью по древнеримскому церемониалу. Ты сможешь нести впереди похоронной процессии бархатную подушечку, увешанную значками покойного. Кроме того, ты сможешь произнести над могилой речь, начинающуюся словами: "Римляне!" Сознайся, что до сих пор тебе не приходилось произносить речей? Вот видишь! 

Человек, сказавший это, был Муссолини. И итальянский обыватель зашевелился. Жизнь обывателя стала интересной и полной ».

Это написали Ильф с Петровым. А вот несколько цитат по этому поводу из знаменитого «Истинноверующего» Эрика Хоффера:

«Вера в «священное дело» частично заменяет утраченную нами веру в самих себя».

«Чем меньше у человека оснований говорить о своем собственном превосходстве, тем больше он готов утверждать, что превосходством обладает его страна, его религия, его раса или его «священное дело».

«Своими собственными делами человек больше занимается тогда, когда они имеют смысл; в противном случае он бросает свои бессмысленные дела и лезет в чужие. Убегая от самого себя, мы или бросаемся на шею соседу, или хватаем его за горло».

«Горячее убеждение в том, что мы имеем священную обязанность перед другими, часто только способ спасения нашего утопающего «я»; мы хватаемся за проплывающий мимо плот. То, что мы называем своей протянутой рукой помощи другому, на деле часто только рука, цепляющаяся для спасения нашей собственной драгоценной жизни.

Отнимите от нас эти «священные обязанности», и наши жизни становятся ничтожными и бессмысленными. Нет сомнения, что, меняя эгоцентрическую жизнь на самоотверженную, мы невероятно выигрываем в смысле почета и уважения. Тщеславие самоотверженных, даже тех из них, кто действительно проявляет крайнее смирение, — безгранично »

 В общем, если вывести за скобки материальные соображения, которые, как я уже упомянул, доминируют с большим отрывом, – и не случайно выплаты участникам СВО растут какими-то невероятными темпами, — то за исключением небольшого числа искренних «патриотов», у большинства остальных контрактников главным мотивом является желание вернуть себе когда-то утраченное ощущение собственной значимости, желание избавиться от чувства, что жизнь прожита зря. Этим людям не хватает признания со стороны окружающих и они надеются, что вернувшись с войны героями, они его получат. «Новая элита» все-таки.

  *

Неприятная для Кремля новость заключается в том, что указанный типаж подходит не только для войны, но и для революции. Вновь слово Эрику Хофферу: 

«Если народ созрел для массовых движений, то это обычно значит, что он готов к любому из них, а не только к какому-нибудь одному движению с определенной доктриной или программой. Положение в догитлеровской Германии было похоже на игру в орлянку: с кем пойдет беспокойная молодежь — с коммунистами или с нацистами? В перенаселенных местах «черты оседлости» царской Московии еврейское население, жившее в нервном напряжении, было одинаково готово и к революции, и к сионизму в одной и той же семье один ее член присоединялся к революционерам, другой — к сионистам. Доктор Хаим Вайцман вспоминает слова своей матери, сказанные в те времена: «Что бы ни случилось, а мне будет хорошо: Шмуль (сын-революционер) окажется прав — мы будем счастливы в Московии, Хаим (сионист) окажется прав — я поеду жить в Палестину». 

«Восприимчивость к массовому движению вообще не всегда исчезает в человеке даже после того, как он перестал быть потенциальным истинно верующим, а уже примкнул к какому-нибудь движению. А там, где разные массовые движения бурно соревнуются между собой, — там бывают и такие случаи, когда разные последователи одного движения переходят в другое. Превращение Савла в Павла — не редкость и не чудо. В наше время каждое массовое движение в поисках своих новых последователей видит в разных приверженцах враждебных массовых движений своих потенциальных последователей. Гитлер, например, смотрел на немецких коммунистов как на потенциальных национал-социалистов: «Из мелкобуржуазного социал-демократа или из профсоюзного главаря национал-социалист никогда не получится, но из коммуниста получится всегда». Капитан Рем хвастался, что самого ярого коммуниста он обратит в нациста в четыре недели. С другой стороны, Карл Радек смотрел на нацистов-коричнерубашечников (С. А.) как на резерв будущих коммунистов».

«Из факта, что массовые движения привлекают людей одного и того же психологического типа и одинакового образа мышления, следует: а) все массовые движения соревнуются друг с другом, и если одно из них набирает больше последователей, то другим достается меньше б) все массовые движения взаимозаменяемы, одно движение легко может превратиться в другое: религиозное движение может превратиться в националистическое или в социальную революцию социальная революция — в воинствующий национализм или в религиозное движение националистическое движение может превратиться в религиозное или в социальную революцию». 

  *

Выше я уже отметил, что ни чрезмерной приверженности идеологии официозного «патриотизма», ни любви к начальству в рядах людей, решивших подписать контракт, не наблюдается. Представить себе этих людей, бунтующими против власти, вполне возможно. Именно так это было в 1917-м, когда режим в итоге свергли те же самые люди, которые радостно распевая патриотические песни шли по его призыву на фронт в 1914-м.

Аббас Галлямов, «Точка»