КГБ с доставкой на дом

Я сидела в микроавтобусе с тонированными стеклами во дворе своего дома и смотрела на улицу.

Отныне моей квартирой распоряжался КГБ, и домой я могла попасть только под конвоем. Я видела, как минут через десять после того, как «группа захвата» вошла в подъезд, оттуда вышла моя свекровь. Она растерянно смотрела по сторонам — наверное, искала меня. Но за тонированными окнами микроавтобуса было невозможно ничего и никого рассмотреть.

Спустя полчаса я узнала, что в гостях у нас была не только свекровь — еще и сын моего мужа от первого брака Костя с женой и маленькой дочкой Верочкой. Когда в квартиру ввалились кагэбэшники, никто не удивился.

— Что, опять обыск? — устало спросила моя мама. За полтора месяца она уже пережила три обыска.

— Всем посторонним покинуть помещение! — велели люди в штатском.

— А в чем дело?

— Сейчас сюда привезут Ирину Владимировну.

Больше они ничего не сказали. Костя с женой и дочкой начали собираться. Свекровь пыталась отстоять свое право находиться в нашей квартире: «Я бабушка Дани!» Ей ответили: «Зато вы не являетесь близким родственником Халип». И выгнали.

Мои родители ничего хорошего от этой публики не ждали. Они думали, что меня привезли для какого-нибудь следственного эксперимента — или куда там еще из тюрем вывозят подследственных. Мысль о домашнем аресте им вообще не приходила в голову, как не приходила и всем моим родственникам, коллегам и друзьям. Этого не мог предвидеть никто. Родителям ничего и не сказали. Оставили дверь открытой нараспашку и куда-то ушли. Сказали: «Ждите».

А мне открыли дверь микроавтобуса. Я под конвоем, с трудом сдержавшись, чтобы рефлекторно не сцепить руки за спиной и не встать лицом к стене у подъезда, шла к себе домой. И понимала, что мне домой не хочется. В тюрьме все было понятно. Но как жить с кагэбэшниками в одной квартире, я не представляла. Только догадывалась, что это будет еще хуже, чем в тюрьме. Собственно, так оно и получилось.

Правда, желание увидеть сына в тот момент, когда мы с конвоирами вышли из лифта, было сильнее любых сомнений и мыслей о будущем. Дверь квартиры была распахнута, и в дверном проеме, в луче электрического света, стоял сын Даня. Тогда ему было три с половиной года. В колготках он казался еще более тонконогим. Даня не сделал ни шага мне навстречу. Он смотрел с недоверием. Я побежала, и он удивленно спросил: «Алиса?!» И прыгнул мне на руки.

Это была наша дотюремная игра. Посмотрев как-то мультик про спасателей диких животных Диего и Алису, Даня объявил, что отныне он — Диего, а я — Алиса. Слово «мама» ушло из обихода минимум на полгода. Потом мне рассказывали родители, как тележурналисты, снимавшие сюжеты в нашей квартире, спрашивали Даню: «Кто тебе подарил эту игрушку?» По их замыслу, он должен был печально говорить: «Мама…» А он отвечал: «Алиса». Коллеги терялись — кто такая Алиса? А это всего лишь спасительница диких животных из мультика.

Сын повис на мне с явным намерением больше никогда не слезать, не отпускать, не расставаться. А я понимала, что нужно что-то объяснить.

— Диего, послушай! — бодрым Алисиным голосом говорила я. Боже, какую ахинею я несла! Но что я еще могла объяснить трехлетнему человеку про этих в штатском? — На меня напали плохие дяди. А эти дяди — хорошие. Они меня спасли и теперь будут охранять, чтобы на нас больше никто не нападал.

— А где твой чемодан? — Даня покосился на тюремный «кешер».

— Плохие дяди украли! — обрадовалась я дополнительному доказательству. Теперь сын точно не спросит, что я ему привезла из столь долгой командировки. Но он и не собирался спрашивать. Даня забыл, что из командировок родители привозят подарки. Он просто висел на мне. Я, прижимая Даньку, пыталась обниматься с родителями, а кагэбэшники тем временем пошли по квартирам в поисках понятых. Суббота, десять вечера.

Наверное, полчаса они ходили по подъезду. Нашли всего лишь одного человека откуда-то с нижних этажей. Наконец додумались позвонить в соседнюю дверь. Открыла соседка Вера, милая пожилая женщина.

Сначала Вера обрадовалась, и мы обнялись.

— Вас насовсем привезли?

— Не знаю.

— Я не понимаю, чего они хотят от меня. Но если вы считаете, что это может вам навредить, я не согласна!

— Да нет же, Вера, мне, наоборот, это поможет! Чем быстрее они найдут понятых, тем быстрее большая их часть уберется отсюда.

— Тогда я согласна.

На этот раз в доме искали не ледорубы, арматуру и деньги, а компьютер. Ну разве не идиоты: сами забрали, сами же и ищут. Долго бродили вокруг осиротевшего модема и глубокомысленно обсуждали, является ли он сам по себе средством связи и можно ли посредством модема, не имея компьютера, «выйти в эфир»? В конце концов решили большинством голосов, что все-таки нельзя.

Когда толпа гэбистов уходила, двое занявших пост смотрели им вслед с искренней завистью: вам-то хорошо, вы отмучились, а нам в этом логове бандитизма еще нужно ночь продержаться… Мне было в тот момент действительно все равно: мы не могли наговориться с сыном. Но когда дверь все-таки хлопнула, пришлось смириться с действительностью в виде двух офицеров КГБ, которым теперь принадлежали ключи от моей квартиры.

Папа засобирался домой. Он не мог находиться в одной кубатуре с кагэбэшниками. Мама, наоборот, заявила, что никуда отсюда не уйдет, потому что не может оставить нас с Даней с этими людьми в замкнутом пространстве.

— Мама, не нужно оставаться в этом аду, — уговаривала я ее. — Иди домой, а завтра приходи. Вы с папой — единственные, кому разрешено со мной общаться.

— И что будет, если я уйду? — справедливо заметила мама. — Утром ты обнаружишь, что в доме кончился хлеб, или молоко, или овощи, а попросить меня зайти в магазин не сможешь. Нет уж, я остаюсь.

Кагэбэшники тихо стояли в прихожей.

— И что мне с вами делать?

— Да ничего, — сказали они, — дайте нам два стула или даже табуретки, мы тут посидим.

Я принесла им стулья. Кагэбэшники сели. Сначала я даже обрадовалась — сидят себе в прихожей, в комнаты не рвутся, — но потом поняла, что диспозиция страшно неудобна для нас. Проход из гостиной или кухни в спальню или наоборот — мимо них.

Уложив Даню, мы с мамой наконец заговорили. Вернее, говорила она. Оказалось, что мне и рассказывать-то почти нечего — тюрьма как тюрьма.

— Ну хоть про следствие расскажи, что там происходит?

— Мам, да какое следствие? Его нет, не было и не будет. Собрали целую следственную группу идиотов, которые должны выполнить команду и сочинить многотомное дело. Не о чем говорить.

Мне действительно не о чем было говорить. Ну не рассказывать же маме, как мы выщипывали брови в тюремных условиях. Не объяснять же ей, что допрашивали меня два раза, и абсолютно формально, для галочки, просто потому, что в любом деле обязательно должен быть протокол допроса подозреваемого и протокол допроса обвиняемого. А потом больше месяца я сидела просто так, с перерывом на детектор лжи, но этим занимались совсем другие люди. Не обсуждать же вертухаев: «Этот добрый, кипятильник может дать вне расписания, а тот, скотина, ни за что не даст». Дома стало ясно, что в тюрьме не так страшно — там ты надежно отделен от мира железной дверью. А вот дома, когда туда вваливаются враги — от ментов и гэбистов до органов опеки, — и чувствуют себя вправе распоряжаться чужой жизнью и собственностью, действительно страшно.

Так что ночью говорила мама. Она проявила удивительную осведомленность:

— А ты знаешь, что у вас в камере была «наседка»?

— Конечно, но ты-то откуда знаешь?

Оказалось, наши с сокамерницами опасения по поводу того, что родственники «политических» с родственниками «экономических» будут чувствовать классовую вражду, не подтвердились. Сначала на наших родных действительно смотрели не слишком радостно — все-таки сразу почти сорок человек, очереди с передачами увеличились. А потом помогали и советовали — у многих родственники сидели много месяцев, и опыт стал бесценным.

Мама рассказывала, как вваливались в наш дом с обысками, как пытались забрать Даню в детдом, как в квартире было некогда сесть на диван и отдохнуть, потому что кроме гэбистов с обысками там побывали все мировые телекомпании, западные послы, друзья, знакомые — и незнакомые люди. Я не могла привыкнуть к тому, что я дома, и не хотела привыкать. Это был не дом. В тот момент я окончательно поняла, что нет никаких «домашних очагов» и круглых столов, за которыми собирается семья. Есть только ключи, и это единственный символ дома. Если у тебя отбирают ключи, ты можешь хоть все пространство заставить круглыми столами с уютными скатертями — это все равно будет тюрьма или барак.

Под утро я вышла покурить. Опустевшие стулья в прихожей казались скелетами. Кагэбэшники мирно спали в гостиной. Один на диване, второй — в кресле-качалке. Кажется, им было хорошо.

Ирина Халип, «Новая газета»