Голубые береты в спальне

Как гэбисты осваивали мое частное пространство.

Однажды после освобождения я спросила у Иры Богдановой — сестры моего мужа, живущей в Англии и ввязавшейся в правозащитную деятельность после 19 декабря:

— Ира, а что для тебя было самым трудным за все это время?

— Самым трудным было объяснять западным политикам, что такое «домашний арест», — ответила она. — В их представлении домашний арест — это браслетик на ноге и контрольный звонок по телефону вечером. Когда я им объясняла, что в твоей квартире постоянно сидят два жлоба, европейцы охали: «Ах, вы, наверное, что-то путаете, такого не может быть, это же нарушение неприкосновенности жилища!» В их представлении такого вообще не бывает.

Впрочем, в представлении не только жителя Запада, но и любого нормального человека такого действительно не бывает. Почему, к примеру, из тюрьмы можно писать и отправлять письма, а под домашним арестом письма запрещены? Почему в тюрьме разрешены прогулки, а под домашним арестом свежий воздух включен в список запретов? Выходит, домашний арест в Беларуси — куда более суровая мера пресечения, нежели содержание под стражей. Та же тюрьма, только с еще более жесткими условиями содержания — и пусть ты находишься дома, при горячей воде, ванной комнате и холодильнике.

Кстати, наш с кандидатом в президенты Владимиром Некляевым случай — охрана силами офицеров КГБ — это даже по белорусским нормам нечто из ряда вон выходящее. Потому что обычно охрану «домашних арестованных» осуществляет специальная конвойная рота при ГУВД Минска. Именно эти конвойные возили меня потом в суд и из суда. И однажды в перерыве начальник конвоя, зашедший в пустой зал, где меня охраняли, пожаловался:

— Ну вот кто-нибудь может ответить, какой дебил эти нормы придумал? Тюрьма — понятно, подписка о невыезде — понятно. А эта фигня? Люди страдают, наши хлопцы страдают. Вам-то еще повезло: всего три с половиной месяца.

— Это мне повезло?! — взвилась я.

— Конечно, повезло! — ответил начальник. — Наши, бывало, в квартирах и по году, и по два сидели, пока следствие шло. А однажды вообще…

Начальник конвоя помрачнел, вспоминая о чем-то, а после рассказал презабавную историю. Оказывается, не так давно в Минске содержащаяся под домашним арестом дама просто исчезла. Бизнес-леди, превратившая свою квартиру в огромную студию без всяких перегородок, да еще и с прозрачной дверью в ванную, оказалась под домашним арестом. С двумя ментами. Закончился домашний арест тем, что однажды утром приехавшая смена не обнаружила ни подследственной, ни одного из своих коллег. Второй же милиционер мирно спал. Оказалось, что женщина преспокойно соблазнила одного из охранников и сбежала с ним. Накануне они напоили второго.

В отличие от хитроумной барышни, я бежать не собиралась. Мой муж оставался в тюрьме, нас обоих ждали суды, наш сын был определен под опеку моей мамы, и я юридически не имела на него никаких прав. Я хотела остаться в своей стране, в своем доме, со своим сыном и ждать возвращения мужа. А значит, этот кошмар нужно было как-то пережить. Желательно — без ущерба для психики нашего сына.

С первого же вечера я чувствовала огромный соблазн превратить жизнь кагэбэшников в моей квартире в ад. Запретить им пользоваться санузлом, электричеством, чайником. Но ради спокойствия сына решила по возможности соблюдать принципы мирного сосуществования: я вам разрешаю пользоваться чайником и микроволновкой, а вы не ходите за мной по пятам. Потому что ходить по пятам они имеют право. И заходить ночью в спальню — тоже. Кто знает, а вдруг арестантка именно в этот момент связывает простыни, чтобы уйти через окно? Пусть уж лучше не заходят вообще. В спальню Владимира Некляева, к примеру, кагэбэшники ввалились в первую же ночь после его перевода под домашний арест. В полпервого ночи спокойно открыли дверь, вошли, увидели Владимира и его жену Ольгу под одеялом: «Ну, как тут у вас? Всё в порядке?»

Стоило ли удивляться, что утром, когда Ольга Некляева вышла на кухню варить кофе, на их произнесенное как ни в чем не бывало: «Доброе утро» — она зашипела: «Я кому сказала, пока не выпью свою чашку кофе — молчать!» Они будут считать ее стервой. И даже будут обсуждать между собой страшные истории, услышанные от коллег, как тяжело работать у Некляевых. А я буду угрожать им: «Если начнете себя вести по-хамски, я буду писать жалобы во все инстанции и требовать, чтобы вас к Некляеву на перевоспитание перевели!»

Приставленные ко мне гэбисты работали в три смены по двое. Странно, но каждая смена отличалась от предыдущей, зато напарники в каждом тандеме были чем-то похожи. Условно я их обозначила так: два весельчака, два мудака и два человека в штатском. В мое первое утро под домашним арестом на смену заступили весельчаки.

Их звали Леша и Витя. Когда-то они служили в десанте, а теперь работали оперативниками в одном управлении и были в майорском звании. Это, кстати, стало одним из сюрпризов: я была уверена в том, что охранять меня будут обычные вертухаи. Но то, что КГБ не жалел офицерских кадров на то, чтобы охранять нас с Некляевым, удивляло. Уж если мы так опасны, чего ж нас в тюрьме не оставили?

Десантное прошлое Леши и Вити вылезало бицепсами, протеиновыми коктейлями по утрам и неосознанно принимаемыми позами бодибилдеров возле зеркала в прихожей. С первого появления «на посту» они раскланялись и начали дружелюбно объяснять, что вся эта ситуация для них крайне неудобна, они не хотят создавать мне дискомфорт и вообще занимаются организованной преступностью, а сидение в чужой квартире для них вообще «западло», но солдаты приказов не обсуждают, а потому сидеть здесь они будут, и нужно искать компромисс, чтобы никто никому не мешал.

— Кстати, у вас в холодильнике немного места не найдется? — Леша, широко улыбаясь, достал из спортивной сумки пакет.

— Найдется, наверное. А вы с собой, что ли, еду принесли?

— Конечно! Не у вас же вымогать бутерброд: нас начальство проинструктировало, что вы нас можете отравить, а потому у вас что-нибудь просить запрещено.

Я разрешила им положить свои продукты в холодильник. И предложила разместиться не в прихожей, а в кабинете: там есть диван и книжные шкафы, а главное — есть возможность не находиться постоянно на глазах друг у друга. Десантников-весельчаков это вполне устраивало.

Витя с вожделением смотрел в сторону книжных полок в кабинете, Леша — в сторону телевизора в гостиной. Когда мама и сын ушли на прогулку, Леша спросил:

— А можно включить телевизор?

— Можно. Пока меня нет в гостиной — можете смотреть. Я ухожу спать.

— А канал «Шансон-ТВ» у вас есть?

— Не знаю.

— Сейчас поищу. А вы что, не смотрите «Шансон-ТВ»?

Оказалось, что этот канал у меня есть. Теперь я знаю группу «Бутырка», песню «Владимирский централ», армянина Боку с причитаниями «А-ай, мама-джян, доля воровская-я-я… хлеба не давали, только били…» и прочие шедевры жанра.

Весельчаки охотно объясняли мне, что этот телеканал они любят вовсе не за «Бутырку», а за то, что иногда там показывают концерты «Голубых беретов» с десантными песнями. Но в тот момент на экране бесновалась «Бутырка». Я заметила:

— Ой, а солист на вашего начальника, председателя КГБ Зайцева похож.

Гэбисты вздохнули.

— Что, совсем хреновый председатель?

— Да что о нем говорить… — замялись десантники. — Вы поймите, у него же всего один поплавок!

Это было сказано приблизительно таким же тоном, как: «Да о чем с ним говорить, он пороху не нюхал!» Я сначала не поняла, о каких поплавках идет речь, — на рыбалку они, что ли, ездят всем личным составом и поплавками меряются? Но нет, объяснили: «поплавок» — это такой ромбик, который крепится к лацкану пиджака или кителя как свидетельство об окончании высшего учебного заведения. Так вот, у них было по два «поплавка» — гражданское высшее образование плюс специальное кагэбэшное (Институт национальной безопасности — так это называется). А Зайцев занял пост председателя КГБ, имея в анамнезе лишь пограничное училище, объясняли мне оперативники, и даже приблизительного представления не имеет ни об оперативной работе, ни об отличии разведки от контрразведки.

— А еще он нас всех сделал невыездными, — говорили весельчаки. — Раньше мы хоть в Турцию или в Болгарию в отпуск могли с семьями съездить. А теперь — никуда. Он говорит, за границей могут быть провокации.

— Да кому вы на фиг там нужны? — не выдержала я.

— Вот-вот, и мы о том же! — охотно поддержали кагэбэшники. — Но он не врубается. Может, нам еще когда-нибудь повезет и послужим мы при нормальном председателе?

— Нет, ребята, при теперешних делах нормального председателя у вас не будет, не надейтесь.

— Да мы понимаем, — грустно вздохнули Леша и Витя. На канале «Шансон-ТВ» начинался концерт «Вороваек».

Ирина Халип, «Новая газета»