Белорусский централ

19 декабря вся страна села в тюрьму, и каждый сделал выбор.

Я очень благодарна «Вясне» и Алесю Беляцкому, но в одном, дорогие правозащитники, я не могу с вами согласиться при всем уважении...

Вы утверждаете, что в белорусских тюрьмах остаются четверо осужденных декабристов и анархисты плюс сам Беляцкий. Это неверно.

Потому что 19 декабря в тюрьме оказалась вся Беларусь -- и зеки, и тюремщики, и те, кто до сих пор по наивности думает, будто он на свободе. Наша страна теперь -- одна большая тюрьма. Каждый из нас -- в тюрьме, и каждый из нас -- сам по себе тюрьма.

Тюрьма отбирает многое, но кое-что дает взамен. У моего мужа Андрея Санникова она отняла здоровье и радость семейного общения, но дала невероятную стойкость и моральную победу над режимом. Уж коль скоро режим не может успокоиться, даже посадив Андрея в тюрьму, и все пытается его сломать, действуя скорее по инерции, ибо при всем убожестве своем уже осознал, что этот враг ему не по зубам, -- это победа моего мужа. Андрей -- рекордсмен, за год он прошел четыре тюрьмы и три колонии. Не всякий бывалый зек может похвастаться таким опытом. Мужа никак не оставляют в покое и, стоит ему привыкнуть к условиям новой зоны, снова отправляют на этап. На этапах и в карантинах он проводит больше времени, чем собственно в колониях. А это значит -- ни звонков домой, ни передач, ни свиданий. Теперь уже -- и адвокатов не допускают. Просто так. Если раньше они хотя бы отыскивали в архивах должностные инструкции НКВД БССР от 1937 года и пытались ссылаться на них, то теперь даже не пытаются и не ищут «отмазки». Некоторые просто и открыто говорят: «Да, мы преступники. Мы совершаем преступления и получаем за них новые «звездочки» и премии от начальства. У нас есть хлеб с маслом и нет совести. Нам, может, и хотелось бы узнать, что за зверь такой -- совесть, но нам начальство не велит даже думать об этом. Нам дан приказ быть преступниками, а солдат приказов не обсуждает. И если мы будем соблюдать законы, то сядем в соседнюю камеру». Дураки, они не понимают, что уже давно там сидят.

Лично мне тюрьма дала бесценный опыт и новых друзей, но отняла несколько лет жизни моих родителей, которым довелось пережить, пожалуй, больше, чем кому бы то ни было, и едва не отняла сына. Тюрьма иногда имеет облик сиротского приюта, а конвоиры являются за тобой в образе теток из органов опеки.

У моего сына тюрьма отняла детство, зато дала осознание того, что сказка про дядю Степу -- сплошное вранье. Дед Мороз, возможно, и существует, а дядя Степа -- выдумка, причем на редкость глупая выдумка. Мой сын это знает точно: ко мне милиция приходит по ночам. Милиционеры, похоже, не испытывают никакого морального дискомфорта от того, что четырехлетний Даня, просыпаясь от трели домофона, уже знает: в дом ломится милиция, и нужно прятаться. Он вскакивает и бежит в темную комнату, где замирает за дверью. А ночные визитеры иногда еще и пытаются балагурить. Им не стыдно, ведь они в тюрьме, а там нужно выживать любыми способами. Были бы на воле -- понятное дело, не шлялись бы по ночам.

Наталье Радиной тюрьма дала мудрость, но отняла родину. Сейчас мы иногда вечерами включаем «Скайп» и даже не всегда разговариваем: каждая пишет свое, и лишь время от времени обмениваемся репликами -- будто мы сидим где-то в одной редакции за соседними столами.

Диме Дашкевичу тюрьма дала абсолютную любовь Насти Полаженко, но отняла маму. У жены Николая Статкевича Марины Адамович, не сидящей де-юре, но зечки де-факто, тюрьма тоже отняла маму, зато вернула веру. Нам всем тюрьма вернула взаимопонимание и единство, но отняла близких и целые годы жизни.

А что же те, кто искренне верил, будто находится на свободе, и сослепу не видел зарешеченных окон и вертухаев на улицах? О, с ними тюрьма обошлась еще более жестоко. У них она отняла деньги, благополучие и уверенность в завтрашнем дне, зато дала возможность включить наконец мозги и начать мыслить, анализировать, понимать. А это уже почти щедрость -- дать возможность узнику увидеть наконец решетку и наручники и понять, что цена на колбасу и права человека имеют даже не косвенную, а прямую связь.

Тем же, кто до сих пор убежден, что находится на свободе, а не в тюрьме, уже ничего и не нужно давать или отнимать -- они родились и прожили жизнь за решеткой и понятия не имеют о том, что можно жить и на свободе. На что им свобода, если есть баланда?

Тем же, кто сидит в тюрьме, имея при этом все атрибуты вертухая -- форму с погонами или цивильный костюм, табельное оружие или печать, которая придаст силу любой бумажке, приходится тяжелее всего. Потому что они понимают: их окна пока еще будто бы не зарешечены, но это иллюзия. Они пока еще ездят в вагонах СВ, но может так случиться, что скоро перейдут в «столыпины». Они пока ходят будто бы без конвоя, но постоянно оглядываются в ожидании окрика. Они знают, что он последует. И если моему мужу и нам всем один путь из тюрьмы -- только на свободу, то им, не исключено, еще предстоит пройти все то, что прошли мы. Так что это не у меня -- это у них отсрочка исполнения приговора. И отсчет пошел с 19 декабря прошлого года.

Тюрьма -- шлюха. Она дает только то, что хочет, а отнимает все, что может. И все-таки она не отняла у нас главного -- того инстинкта, который одних ведет на баррикады и на нары, другим не позволяет врать, третьих вынуждает срываться с насиженного места. Мы пилим решетки, чтобы вырваться, и вырываемся, а наши вертухаи -- такие же зеки, только в форме или при должности, -- остаются за решеткой, потому что им начальство не скомандовало бежать. И даже когда на свободе окажутся все, эти предпочтут остаться в тюрьме. Они поймут команду «лицом к стене!», но слова «ты свободен» для них -- иностранный язык.

Так кто из нас свободнее, мы или они? Нам -- вверх, им -- вниз, нам -- вперед, им -- назад. 19 декабря это стало ясно окончательно. И потому 19 декабря для меня важнее, чем Новый год или все наши дни рождения. Потому что именно в этот день вся страна села в тюрьму, и каждый сделал выбор: одни -- к свободе, другие -- к пожизненному заключению. И этих других мне не жалко -- тот случай, когда выбор был сделан осознанно. Так что не о чем и некого жалеть.