Без особых примет

Как кагэбэшники пытались быть незаметными.

Если две смены кагэбэшников, дежуривших в моей квартире, имели совершенно четкие амплуа — «весельчаки» и «мудаки», — то третьей смене дать точное определение было невозможно. Эти люди не имели особых примет, говорили тихо и вежливо, не пытались ни наладить контакт, как «весельчаки», ни вывести из себя, как «мудаки». Они старались всегда быть незаметными — и преуспевали в этом. Так что я называла их просто — «люди в штатском».

Их звали Андрей и Михаил — и это всё, что я могу о них сказать. Нести службу в моей квартире они приходили в полной боевой готовности: Андрей — с DVD-плеером, а Михаил — всегда с планшетником. Он никогда не смотрел фильмы, но круглосуточно читал электронные книги. Друг друга они явно уважали: когда вечером один из них решал, что пора соблюсти режим и идти спать, то второй непременно пытался не мешать товарищу и пристроиться где-нибудь на кухне или в гостиной. В моей квартире это общее пространство, и, когда Андрей с DVD-плеером пытался проскользнуть мимо меня, сидящей на диване в гостиной, за кухонный стол, я демонстративно вставала и начинала ворчать.

— Ну что вы, Ирина Владимировна, конечно, я уважаю ваше частное пространство, я не буду вам мешать, обещаю, я тут тихонечко посижу.

Но в этих битвах побеждала я, и Андрей отправлялся в темный кабинет, где на диване уже видел сны об опасной и трудной службе Михаил, и тихо садился в кресло, с нетерпением ожидая, когда я наконец уберусь спать. В принципе он, может, и не помешал бы — он всегда вел себя тихо и незаметно, — но вовсе не из вредности я упорно сидела в гостиной, даже когда страшно хотелось спать. Во-первых, делить с ними пространство было психологически невыносимо. Сидя в кабинете, мимо которого я всего лишь проходила, они все-таки были хотя бы иллюзорно отделены от моей жизни. Сидеть в одной комнате было уже слишком — хотя с «весельчаками» это удавалось.

Единственный раз Михаил обозначил собственную личность — в день, когда стало известно об уничтожении Бен Ладена. В утреннем выпуске «Евроньюс» передали об успешной спецоперации, и я, проходя мимо кабинета, где сидели кагэбэшники, поделилась с ними новостью:

— Бен Ладена убили!

— Да? — оторвался от планшетника Михаил. — Интересно, за кем теперь америкосы бегать будут?

Всё стало понятно: в его системе координат американцы — это некое абсолютное зло, которое только и мечтает о том, как бы кого-нибудь прибить. Все-таки служба в КГБ практически не оставляет шансов жить без постоянного поиска врагов.

Именно во время дежурства «людей в штатском» ко мне пришли с очередным обыском. Кагэбэшники были удивлены еще больше, чем я. В то время я сидела под домашним арестом уже два месяца. Возможно, в КГБ решили, что благодаря свободному доступу моей мамы в квартиру за это время она вполне могла притащить мне от друзей и коллег что-нибудь интересное для них: флешку, симку, рукопись, документы, «малявы». Другого объяснения этой дурости у меня нет. Кое-что действительно в доме было — но вовсе не мамой принесенное, а во время четырех обысков не найденное. У нас были свои тайники, где хранилось то, что никто и ни при каких обстоятельствах не должен найти. Надо сказать, никто и не нашел.

Я уже не говорю о том, что, шаря по углам и заглядывая под диваны, кагэбэшники так и не заметили лежавший на самом видном месте бронежилет. У Наташи Радиной — нашли, и едва ли не всё обвинение пытались строить на том, что раз у нее был бронежилет, то она и массовые беспорядки организовывала, готовясь к возможной стрельбе. Когда меня водили на допрос еще до предъявления обвинения, следователь с гордостью демонстрировал «бронежилет Радиной»: вот, дескать, и доказательство организации массовых беспорядков.

В общем, кроме бронежилета кагэбэшники не нашли еще многого. Но формально моя квартира уже считалась вылизанной до стерильности. Там по определению не могло быть вообще ничего. К тому же пришедшие с обыском оперативники не обратили внимания, выходя из лифта, на входящую туда женщину с черным пакетом для мусора. Этой женщиной была моя мама, и она успела вынести из дома всё, что не предназначалось их вниманию. Потому что, в отличие от них, мы были предупреждены.

Все-таки в белорусском КГБ работают разгильдяи и непрофессионалы. В начале апреля многие «декабристы» уже начали знакомиться с материалами своих уголовных дел. Один из них не сидел в тюрьме, а был отпущен под подписку о невыезде. Сидя в кагэбэшном кабинете с томами своего дела, он из любопытства посматривал на разбросанные по столу бумаги. И случайно увидел свежее постановление об обыске в моей квартире. Сославшись на плохое самочувствие, он перенес продолжение увлекательного чтива на завтра и поехал к моим родителям, чтобы не предупреждать их по телефону. Когда мама ворвалась в квартиру, я решила, что случилось еще что-нибудь страшное. Хороших новостей мы в то время не ждали — только страшных. Но она лишь предупредила: «К тебе едут с обыском. Собирай всё, что нужно вынести из дома, — надеюсь, успею».

Я бросилась собирать флешки и документы, которые по счастливой случайности не были найдены во время прежних обысков. Мама всё сложила в черный пакет и вышла из квартиры. Ровно через минуту раздался звонок. «Наверное, ваша мама что-нибудь забыла», — предположили люди в штатском. А я уже знала, что это обыск, и мысленно хохотала над их неповоротливостью.

Как обычно, поиск понятых затянулся минут на сорок. Один из обыскивающих отправился клянчить по квартирам, не согласится ли кто-нибудь пойти в понятые, а второй попытался завести светскую беседу:

— А я, между прочим, Ирина Владимировна, следователь!

— И чем вы меня удивить хотите?

— А я веду дело вашей подруги и сокамерницы Насти Положанки!

— Я вам за это должна пожать руку? Нашли чем гордиться.

— Слушайте, — он понизил голос, — а вот мне интересно, что обо мне Настя в камере говорила?

— Ну-у, — задумалась я. Если честно, Настя не говорила ничего. Она таких просто не замечала. Но очень хотелось похулиганить. — Вообще-то Настя сказала, что вы такой молоденький и симпатичненький…

— Правда? — зарделся он.

— Конечно, правда! И еще она сказала, что у вас педерастические манеры.

— Чего?!

— Вы спросили — я ответила. — Я знала, что Насте навредить уже не смогу. Ее освободили под подписку, и следствие по ее делу было закончено.

Стоит ли говорить, что во время обыска кагэбэшники не нашли ничего, кроме сувенирной флешки, которую мне выдали на какой-то конференции вместе с блокнотом и ручкой? Флешкой этой никто никогда не пользовался, и я демонстративно положила ее на видное место: пусть не расслабляются. И пусть сомневаются в своих коллегах, несущих вахту в моей квартире. Впрочем, они все и так не доверяют друг другу и при первой же возможности сдают своих. Такого понятия, как цеховая солидарность, у гэбистов нет и в помине.

Смена людей в штатском возила меня и на предъявление окончательного обвинения в КГБ. Глядя на их серьезные лица, когда один шел на лестничную площадку раньше и докладывал, что «всё чисто», и только после этого второй выводил меня, а на улице в микроавтобусе сидели еще двое, потому что возили меня под усиленной охраной, я возмущалась: «Нет, я не понимаю: вам нравится быть идиотами или у вас инструкция такая? Часто бывает, что исполнители тупее заказчика, а потому и бдительнее». Они отмалчивались. А потом, уже в КГБ, следователь помимо обвинения дал мне бумажку, в которой было написано, что исследованные диски и кассеты не имеют отношения к уголовному делу и могут быть мне возвращены. Только когда я увидела две увесистые коробки, заполненные всякой ерундой вроде старых видеокассет, и задумалась, как же мне всё это барахло теперь тащить, «человек в штатском» Михаил, угадав мои мысли, сказал: «Ну вот, а вы тут исполнителями возмущались. А от нас, между прочим, и польза есть», — и ловко подхватил одну из коробок. Андрей подхватил другую, и коробки благополучно вернулись домой. Правда, дальше прихожей я их так и не унесла. Представился случай избавиться от хлама.

Именно Михаил, кстати, однажды сказал моей маме, когда открывал ей, пришедшей с тяжелыми пакетами из магазина, дверь: «Знаете, если бы Ирина Владимировна нас попросила, мы бы сами могли ходить в магазин». Ему было неловко от того, что 75-летняя женщина вынуждена таскать тяжелые пакеты. А нам не нужна была их доброта. Нам нужно было, чтобы нас оставили в покое. Больше — ничего. Но они всё не оставляли.

Ирина Халип, «Новая газета»