Конвой с человеческим лицом

Как милицейские конвоиры пытались сочувствовать.

Когда мне принесли наконец повестку в суд, в доме несла вахту смена кагэбэшников-мудаков. Осознавая себя важными людьми, они немедленно начали звонить начальству и выяснять, каким образом и с какими дополнительными силами меня будут доставлять в суд. Услышав инструкции начальства, заметно разочаровались: «Это не мы, оказывается, будем вас в суд возить, а конвойные».

Оказывается, все арестованные — не важно, в СИЗО или под домашним арестом находящиеся, — относятся к категории «следственно-арестованных». И всех в суд возит милиция — при ГУВД Минска существует специальное конвойное подразделение. Они развозят людей по судам, охраняют их во время заседаний, а потом везут обратно до следующего заседания. Не знаю, как это оформляется в тюрьмах, но меня кагэбэшники должны были выдавать конвойным, как чемодан из камеры хранения, — под расписку.

Суда я ждала, как окончания войны. Пять месяцев изоляции, полная утрата связи с миром, гэбьё, толкущееся в доме, невозможность написать письмо мужу — все это страшно действовало на нервы. Под домашним арестом я поняла, что в тюрьме все-таки проще. Казенный дом есть казенный дом. Там нет ничего твоего, кроме зубной щетки, спортивного костюма да смены белья. А дома все твое — и все уже чужое. Потому что на твоем диване спят враги, в твой санузел ходят враги, твой холодильник открывают враги. Возникало чувство оскверненности дома. И я мечтала о суде. По крайней мере с его окончанием наступила бы хоть какая-то ясность — или тюрьма, или освобождение, пусть условное.

Суд по моему делу был назначен на 10 мая. А мужа начали судить 27 апреля. В тот день я увидела его впервые с 19 декабря — по телевизору, в новостях канала Euronews. Сюжет о суде над кандидатом в президенты Беларуси Андреем Санниковым появился днем. Я увидела исхудавшего мужа в клетке — и зарыдала впервые за все это кошмарное время. И так до ночи — каждые полчаса я включала новости и несколько секунд смотрела на мужа. (К слову, второй и последний раз за все это время я не сдержала слез 9 мая, накануне собственного суда, когда в очередной раз смотрела по телевизору «В бой идут одни «старики».) А больше слез не было ни разу.

Я плохо представляла себе процесс конвоирования. Почему-то рисовались кандалы, наручники и люди в масках. Но конвойные явились даже в штатском. Причем один из них оказался молодой женщиной.

Конвойных звали Саша и Юля — так по-домашнему они сами представились. У подъезда нас ждал микроавтобус, в котором сидели несколько милиционеров в форме. Те, в форме, попытались разъяснять мне мои обязанности. Я оборвала лекцию на втором же предложении: «Посмотрите на меня. Я, по-вашему, намерена драться, пытаться стянуть у вас табельное оружие и, размахивая им, бежать до канадской границы? Не тратьте время. У вас не будет со мной проблем, если дадите мне возможность в перерывах выходить покурить». Конвойные сразу повеселели и обрадовались: «О, так у нас же Юля курящая! Так что будьте уверены: насчет «покурить и оправиться» у вас никаких препятствий не будет. Юля всегда защитит ваши вредные привычки, да и компания для перекура у вас будет».

Через черный ход меня провели в пустой зал судебных заседаний: «Вот тут вы и будете сидеть во время перерывов и перед началом». Потом в зал вошел человек в форме, похожий на актера Сергея Никоненко.

— Меня зовут Сергей Николаевич. Я начальник конвойного подразделения. Если есть вопросы — сразу ко мне. Все решим, мы народ хороший, ни над кем не издеваемся. Вот, кстати, вашего мужа в СИЗО 19 декабря именно мы перевозили. И прежде чем в тюрьму завести, разрешили ему покурить в последний раз на воле!

Сергей Николаевич явно гордился собственным невероятным гуманизмом.

— А меня, получается, из ИВС в СИЗО тоже ваши конвоировали?

— Конечно, наши! Весь конвой — это наши.

— А почему же мне не дали выкурить последнюю сигарету на воле?

— Ну не знаю… А зато хотите, мы вам в перерыве кофе принесем? Можем и бутербродом угостить.

Странно, но если кагэбэшники были четко выраженными врагами, то этих конвойных я вообще почему-то не воспринимала как врагов — скорее как случайных попутчиков. Оказалось, что некоторые из них — само собой, не Саша с Юлей, а те, что в форме, — конвоировали в суд и моего мужа.

— Вчера вашего Олеговича возил, слышите, Владимировна? — говорил в перерыве, жуя бутерброд с колбасой, конвойный.

— И как он?

— Хромает на одну ногу. Но он молодец мужик! Что-нибудь ему передать — завтра я тоже его, скорее всего, повезу?

Так неожиданно конвоиры стали связующим звеном между мной и Андреем. Все последующие дни я была искренне рада видеть людей в форме, когда Саша с Юлей привозили меня в суд, — ведь эти люди, возможно, сегодня утром уже везли моего мужа и разговаривали с ним. Как ни странно, но потом, уже после наших приговоров, встретившись на свидании, мы с мужем выяснили, что конвоиры весьма добросовестно и с точностью цитирования передавали нам приветы друг от друга.

В первом же перерыве в пустой зал, где меня охраняли конвойные, ворвалась адвокат Анна. Увидев яркую гривастую блондинку, начальник конвоя Сергей Николаевич по-гусарски щелкнул каблуками и сказал ей: «Можете звать меня просто Сергеем!» Анна вообще легко находила общий язык с людьми в форме — возможно, сказывалось ее прокурорское прошлое (до адвокатуры она успела поработать в прокуратуре), а может, разгадка была в ее природной общительности и живом интересе к любому человеку, попадающему на ее орбиту. А со мной завели светскую беседу мои персональные конвоиры Саша и Юля: «Представляете, а мы однажды педика возили! А у него такая жестикуляция! Ой, такой смешной процесс был!»

А еще они с удовольствием делились профессиональными проблемами. Оказалось, что если в обычную тюрьму, СИЗО на улице Володарского, они заезжают и забирают арестантов прямо на месте, то в СИЗО КГБ их не пускают даже за шлагбаум. Нет, раньше и туда конвоиры заезжали спокойно, но однажды, как выяснилось, автозак подрезал машину председателя КГБ. Председатель орал как резаный, а потом запретил конвоирам заезжать во двор. И теперь: «Вот представляете, зима, мороз, мы приезжаем рано утром и торчим на улице, ждем, пока нам дозволят арестованного забрать».

Когда я спросила Сергея Николаевича, не знает ли он, по какому принципу наши дела распределяли по судам и почему я здесь, в суде Заводского района, хотя прописана в Партизанском, зато моего мужа судят в Партизанском суде, хотя он прописан в Первомайском районе, начальник конвоя замахал руками:

— Да вы радуйтесь, что вы здесь, а не по месту прописки! «Партизаны» — такие сволочи, вы не представляете себе! Они могут заседать с утра до девяти вечера совершенно спокойно, и не думают о том, что моим хлопцам потом надо отконвоировать подсудимых назад в тюрьму, вернуться на службу и сдать оружие. А на следующий день — снова в семь утра на работу! Да у этих судей «партизанских» вообще совести нет. А вот здесь, в Заводском, меру знают и по окончании рабочего дня не засиживаются — нормальные люди, не перерабатывают, домой хотят. Так что и вы здесь до ночи сидеть не будете, и мы засветло домой вернемся.

Оказывается, даже в белорусских судах есть нюансы. Вроде все честно выполняют приказы сверху, все сажают невиновных, все выносят незаконные приговоры, но все-таки делают это по-разному: некоторые по 12 часов держат в клетке, а некоторые гуманно ограничиваются рамками официального рабочего дня.

И, конечно, чего не скрывали конвойные, как и все прочие носители милицейской формы, так это классовой ненависти к КГБ.

— Вот скажите, те гэбисты, что вас охраняют, сволочи? — спрашивали конвоиры.

— Конечно, сволочи! — с легкостью отвечала я.

— Во-о-от! И мы об этом же! Типа, блин, воротнички белые, типа, блин, образование у них будто бы есть. Ага, как же… А кто им террориста поймал? Конечно, милиционер! Простой пэпээсник, между прочим. И где их мозги были? В Караганде! Ой, а вы бы видели, какой они нам фоторобот составили после взрыва в Минске в 2008 году! Это ж тот самый террорист был, что и сейчас. А вы б тот фоторобот видели — деда какого-то намалевали. Ну не идиоты?..

Конечно, я сомневалась в личности конкретного террориста, но в целом по поводу КГБ с удивлением обнаружила полную солидарность с моими конвоирами. Пожалуй, это был единственный случай, когда я была во всем согласна с милицией.

Ирина Халип, «Новая газета»