Варламов: «Жить в стране, где правят бал аудиторы, - это и есть тюрьма»

Модельер после освобождения не чувствует себя свободным.

Корреспондент «Салідарнасці» Татьяна Гусева побывала в гостях у известного дизайнера Саши Варламова. Они поговорили о том, кому было выгодно уголовное дело в отношении модельера, как он выживает на 500 тысяч рублей в месяц, и почему до сих пор не чувствует себя на свободе:

Минск. Остановка в районе «Института культуры». Ждем с Сашей Варламовым автобуса. Я отхожу на пару минут, чтобы купить талончик. Поворачиваюсь и вижу, что к Саше подошла дама средних лет и о чем-то ему говорит. Слышу обрывок разговора: «Мы так за вас переживали...». Возвращаюсь. Дама сердечно прощается. А ее место занимает девушка. «Я давно хотела вас найти, но у меня не было вашего телефона», — говорит она. Отхожу в сторонку.

— Кто эти люди? — спрашиваю у Варламова.

— Я их не знаю, — отвечает он. – Они читали о суде, и хотели высказать свою поддержку.

В автобусе Варламов рассказывает, как на жизнь белорусов влияют облака.

— В Стокгольме небо зимой плачет дождем, потому что его больно ранят острые шпили домов. Небо в Беларуси похоже на то, что в Швеции. Облака прячут от нас солнце, излучающее энергию, жизнь. Может быть, поэтому мы пребываем в аморфном состоянии. Не испытываем сильных эмоций. Зависимы от чужой силы.

Уже дома, пока я рассматриваю магнитики на холодильниках, изучая географию путешествий хозяина, Варламов ставит чайник и без утайки рассказывает о том, как выживает:

— Я получаю пенсию — миллион рублей, половину высчитывают. У меня остается 500 тысяч — только заплатить за квартиру, телефон и интернет. Слава Богу, есть родные и друзья, которые говорят: «Занимайся творчеством. Мы будем тебе еду приносить». И я работаю. Недавно стал представителем международного конкурса молодых дизайнеров текстиля и костюма «Поколение NEXT» в Петербурге. Будем готовить для этого конкурса коллекции. Это не приносит денег, но дает возможность почувствовать себя действующим дизайнером. Вот на днях звонят и просят: «Надо платье спасти!».

— Саша, вы думали о том, почему оказались за решеткой?

— Это не случайно. Это было запланировано провидением. Самое интересное, что мне об этой ситуации было сказано еще в 2000 году. Я встретился с человеком, который видел будущее. Я пришел к нему за советом, как мне лучше поступить в текущей ситуации, а услышал совсем другое.

Мое пребывание за решеткой было частью большого плана. В этом процессе оказалось задействовано огромное количество других людей: милиционеров, следователей, журналистов, друзей и врагов, чиновников и родственников.

...Мне невыносимо вспоминать о том, что я пережил там, невыносимо мое нынешнее физическое состояние, когда не можешь спать ночью от боли. Боль стала частью моей жизни, и никуда от этого не деться.

— Как вы считаете, кому был выгоден процесс над вами?

— Это надо было Создателю. Ничего в этом мире не происходит по воле человека. Испытания, которые мы получаем, болезни, события, царей, президентов, милицию и преступников – все это мы получаем, потому что нам нужно это пройти.

Я не мог поступить иначе перед арестом. В течение полугода следователи мне говорили: «Уезжайте!». И я уезжал, но возвращался. Потому что там мне негде остаться.

До 2001 года у меня была такая возможность. Был театр моды в Берлине, в котором я работал. Но я выбрал Беларусь и «Мельницу моды». И потерял работу там.

Когда меня арестовали, в кошельке у меня была неполная тысяча долларов, да и те мне подарили на день рождения. И куда я с этими деньгами поеду? Что я там буду делать? В оппозицию вступать? Какой из меня оппозиционер? Меня никогда власть не привлекала. Я всегда был человеком, который критически относится к любой власти. Моя жизнь – это мое творчество. А лезть во власть – упаси Боже!

На спектакль под названием «власть» я смотрю как режиссер. Те же персонажи: президенты, чиновники – марионетки.

...Я не оппозиционер. Я садовник по образу мыслей. До миллениума у меня в квартире была настоящая оранжерея — около 60 цветов. Растения меня любили. В один из февральских дней амазонская лилия выпустила четыре цветочных стрелки, на каждой из них было шесть цветов. 24 амазонских лилии – это как признание в любви!

Мне интересно наблюдать, как из бутона рождается личность. Если правильно за ним ухаживать, он раскроется и станет художником, моделью, дизайнером — творцом. Мне хочется сделать так, чтобы не повредить этот бутон. Помните, как Маленький Принц на своей планете взял колпак, чтобы холодно Розе не было?

Я возмущаюсь, когда вижу, что в Беларуси процессами искусства, воспитания и образования занимаются чиновники, а не педагоги и художники.

Друзья рассказали мне о готовящемся мероприятии, связанном с модой. Представители министерства торговли потребовали, чтобы они были в составе жюри на конкурсе, где оценивается искусство. Аргумент звучал так: «Мы недавно провели конкурс дизайнеров и неплохо всех судили». Может быть, чиновники Минторга поняли, чем юбка от брюк отличается? Относится к этому без юмора невозможно.

Когда я работал в театре моды Берлина, чиновники тоже на конкурсы и показы приходили как гости, но они не имели права голоса, потому что оценивают там только профессионалы.

К моему колоссальному сожалению, Беларусь стала страной аудиторов и проверяющих! У Терри Прачетта есть потрясающая книга «Вор времени». Я когда читал ее, думал, Господи, откуда этот англичанин знал про нашу страну, когда свою книгу писал? Откуда ни возьмись, у чиновников появилась прыть. Они бегут наперегонки со своими инициативами, только чтобы их похвалили.

...Моему 14-летнему крестнику учителя занижают оценки за то, что он решает задачи не тем способом. Ответ правильный, но не так изложен подход. А я думаю, что же это за школа, где ребенку не дают возможности идти своим путем? Почему всем надо быть аудиторами? Если рядом с аудитором находится личность, она его раздражает. Нужно же все на молекулы разложить! Посмотреть, из чего создана краска, которой Врубель написал своего «Демона». Ему это важно знать, а не результат. Я наблюдаю за этим и думаю: моя задача – быть садовником до конца.

Италия начинается с того, что ты прилетаешь в Рим в аэропорт Леонардо да Винчи. Ты идешь по улице Микеланджело, выходишь на площадь Караваджо. Убери все это — и чем будет Рим? Грудой камней. То же самое касается Парижа. Без Виктора Гюго, Бальзака, Сартра, Мане — это пустой город. Минск не станет привлекательным для туристов, пока это город аудиторов.

— Что помогло вам сохранить себя в условиях СИЗО?

— Если начинали ругаться – там же мат на мате стоял! — я в этот момент вставал и начинал громко молиться Богородице о том, чтобы она спасла и помиловала, и перечислял имена тех людей, которые ругаются.

...Тюрьма – это место, где мужчины в качестве мерила почему-то используют мочу. У них особое отношение к моче, своей и чужой, и они на все смотрят сквозь эту призму. Я никогда к моче не относился как к золоту или бриллиантам, или способу оценки истины или доброты. А у них любой поступок, любое слово привязывается к моче.

— А как это проявляется?

— Те, кто сидел, знают. Я не буду об этом рассказывать. В их представлении, если человек дотронулся до чужой или своей мочи, он испачкан до конца жизни.

— Что для вас там было самым страшным испытанием?

— Я боялся, что пострадают мои родные. Я до сих пор не могу понять, зачем тюрьма кому-то нужна. Это только мужчины, которые смотрят на мир с точки зрения источника мочи, могли придумать это понятие. Ни одна тюрьма не сделала человека человеком.

— То, как одеваются белорусы, может рассказать об атмосфере в стране?

— Да, конечно. В конце 19-го-начале 20 века появилась целая новая область — городское бытовое искусство. Дворовые люди стояли под окнами домов своих господ и подсматривали, как те веселятся. А те в свою очередь подражали испанцам, французам, итальянцам, немцам — всем тем, чье экономическое состояние было лучше. Холопы смотрели и пытались быть а-ля господа.

Когда смотришь на людей, одетых у нас, понимаешь: это тот же процесс. Мы как те дворовые подсматриваем, как одеваются в странах, где мода, одежда является частью жизни. А что носят в Москве? В Киеве? В Вильнюсе? Насколько мы отражаем в одежде свою личность, трудно сказать, потому что личность у нас стала предметом истребления.

В Беларуси не все могут следовать моде. У людей хватает других расходов. Но я хорошо помню, как еще в советские времена наши женщины шили, вкладывали в это занятие свое видение, сочетание цвета, крой. Когда женщины переделывают вещи, в этом ничего плохого нет.

В Советском Союзе в 80-е была такая интересная тема в моде – обновление. Я бы назвал это реконструкцией. Научно-исследовательский институт моды в Минске разрабатывал и предлагал народу способы обновления старой одежды. Все помнят, что такое перелицевать пальто. Ткань была такая, что можно было наизнанку и налицо носить. Был целый институт, который придумывал, как обновлять одежду! И в этом есть смысл. Другое дело, что многим сегодня лень этим заниматься. Так раньше успевали и огородом заняться, и воды принести, и дома убрать, и детей накормить, а потом найти время на шитье и вязание.

— Что вы чувствуете, когда наблюдаете за тем, что происходит в белорусской фэшн-индустрии?

— Я не знаю фэшн-индустрии, потому что не знаю предприятий, которые бы работали успешно. Насколько мне известно, даже «Милавица» сегодня уже «на лыжах стоит».

У нас нет ни одного предприятия, которое могло бы конкурировать с китайским производством. Белорусская продукция дороговато стоит, а качество — не Пьер Карден. Я не знаю, почему все так цепляются за белорусскую фэшн-индустрию, если ее нет.

Зачем нужно вкладывать средства в льнокомбинат, например, если такой лен, как там выпускают, мало кому нужен? Зачем производить лен в Беларуси, если уже есть хорошие товары из голландского, индийского, египетского льна? Почему надо поддерживать плохое белорусское производство вопреки законам рынка?

У нас нет фэшн-индустрии — есть талантливые люди. Огромное количество белорусов нашли себя. Но это произошло не на родине. Они уехали, потому что здесь слишком много аудиторов, бухгалтеров и контролеров. И нечего хвастаться Беларуси корнями Спилберга, ведь он же не здесь живет.

Я вспоминаю старый советский анекдот. Приехали японцы на советские предприятия. Вечером у них спрашивают о впечатлениях: «Ну что?». – «Дети у вас хорошие», — отвечают японцы. На второй день показали им колхозы. На стандартный вопрос «как вам понравилось?» японцы снова говорят: «Дети у вас хорошие». На третий день – очередная экскурсия и тот же ответ гостей.

Тут кто-то из наших не выдержал: «Послушайте, а причем тут дети?». – «А потому что все, что вы руками делаете, никуда не годится!».

И это замечательный анекдот, который подсказывает белорусам заниматься тем, что у них хорошо получается. И приятно, и полезно. Зачем производить трикотаж, если мы делаем его хуже китайского? Делайте детей! И тогда все талантливые люди с белорусскими корнями захотят здесь жить – и Спилберг, и Рыбак....

Государство славится людьми, а не наоборот. Если у нас будут одни запреты и ограничения, и везде свой нос будут совать проверяющие — на каком унитазе ты сидишь, на белорусском или импортном, ничего не будет. Меня удивляет другое: куда смотрят родители проверяющих? Как они позволили своим детям — родным кровинушкам — стать проверяющими?

— Вы уже несколько месяцев на свободе...

— Это не свобода абсолютно... Жить в стране, где правят бал аудиторы, — это и есть тюрьма.

Знаете, больше всего в моей истории меня поразили люди. Незнакомые мне люди писали мне письма в тюрьму, но их не пропускали. Мне показывали потом эти письма. Я каждую минуту думал там о родных и неделями не получал вестей из дома. Для чего? Какой кайф сотрудники тюрем испытывают, лишая переписки? Разве это не издевательство? За такие вещи надо привлекать к ответу. А лишать человека возможности постричь ногти и волосы? Это у них в порядке вещей.

После приговора прошло несколько месяцев, а на улице ко мне до сих пор подходят люди. И они радуются моему возвращению. Я был поражен отношением людей. Подумал, а как это произошло? Ведь, по мнению следствия, я преступник, который обокрал других. Но люди не считают себя обворованными, скорее, наоборот! Я не могу понять этого.

Фото: «Еврорадио»