История одной семьи в письмах

Ненавижу фашистов, уничтоживших нашу семью.

Хана Финкельштейн вышла замуж за Янкеля Зальберга в 1898 году. Они родили девятерых детей: Броню, Иосифа, Эду, Бернарда, Моисея, Сигизмунда, Франю, Хелю, Гитель. Звучит, как начало большой семейной саги. Ничего не сбылось.

Из этой огромной варшавской семьи — все девятеро успели до войны обзавестись мужьями-женами и детьми — выжили только две сестры. Старшая, Броня, и младшая, Гитель. Гитель — для родных Гута — стала моей бабушкой. У Брони внуков не было: ее единственную дочь Стеллу убили в Треблинке. В родную Варшаву сестры уже никогда не вернулись. Даже на минуту.

Моя бабушка с трехлетней дочкой Люциной, моей будущей мамой, пешком ушла на восток, еще раньше вытолкав взашей своего мужа, моего деда Ежи Бельзацкого. Договорились встретиться в Белостоке — по пакту Молотова–Риббентропа город перешел к СССР. На границе ее остановил советский пограничник: «Запрещено!» И жестами показал: иди туда, чуть дальше, там никого нет. И женщина с девочкой нелегально перешла границу.

В Белостоке Гитель нашла Ежи. Город тогда казался столицей еврейских музыкантов, бежавших из Варшавы. Вместе они создали джаз-оркестр. Потом решили, что джазу нужен харизматичный шоумен. Кто-то вспомнил, что во Львове выступает трубач Рознер. Пригласили — приехал. Так появился знаменитый джаз Эдди Рознера, так выжили мои дед, бабушка и мама, а в 41-м в семье появился еще и мальчик — Олек. В Польшу они уже не вернулись.

А в начале 50-х бабушка стала получать письма из Варшавы, от незнакомой пани по имени Хелена Влодарек, которая писала, что Броня жива и живет в Лондоне. Еще не умер Сталин, еще было очень страшно. А в 1956 году, когда временно стало не страшно, письма пошли потоком. Уже из Лондона. И бабушка каждый раз плакала. Теперь плачем мы с мамой, перебирая письма. Бабушки давно нет. Брони тоже. Наша очередь оплакивать всю семью.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 6 АПРЕЛЯ 1957 ГОДА:

«Спрашиваешь, сестра, как погибли наши родные? То, что погребла земля, со временем нужно забыть. Но их не погребла земля. Их вывезли из Варшавы, как еще полмиллиона варшавских евреев, и отравили в газовых камерах. А тела сожжены. Даже пепла не осталось. Пишешь, что имеешь право знать? А о чем ты хочешь знать? О том, как маленький Хеник, сын Йоськи, ходил в арийский район, где знакомые католики всегда давали ему что-нибудь поесть и хлеба для семьи? Однажды, возвращаясь в гетто со своим «огромным» скарбом — буханкой хлеба, он был застрелен немецким жандармом, а труп его втащили в гетто».

Все они оказались в гетто, с желтыми звездами на рукавах. Броня — вместе с дочкой Стеллой. Сначала просто жили, трудоспособных гоняли на работы. Вывозить в Треблинку начали летом 42-го. Сперва детей, стариков, больных — тех, кто не мог трудиться на швейных фабриках.

9 июля 1942 года Стелле исполнилось 12 лет. 13 августа ее увезли в Треблинку.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 21 ИЮЛЯ 1957 ГОДА:

«Позавчера была в кино на фильме «Дневник Анны Франк». По странному совпадению дневник начинается 9 июля 1942 года — в последний день рождения Стеллы. В образе Анны я видела Стеллу. В ее отце Отто Франке я видела себя — он тоже пережил свою дочь».

Броня узнала, что дочь увезли в газовую камеру, лишь вечером, когда взрослых пригнали с работы. И решила бежать — больше ее ничто не держало ни в гетто, ни в жизни. Если попадешься — расстрел. Но ей, лишившейся единственного ребенка, было все равно.

Броня решилась на дерзость: села в арийский трамвай. И уехала подальше от гетто. Познакомилась с Хеленой Влодарек. И почти два года пряталась у нее в квартире. Уничтожение гетто она видела сквозь занавеску.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 21 АПРЕЛЯ 1958 ГОДА:

«Я видела все из окна в доме пани Хелены, где пряталась. Дом был напротив гетто, в 50 метрах от забора. Видела, как женщина выбрасывает из окна пылающего дома, с третьего этажа, сверток с ребенком. Только Бог знает, что я чувствовала тогда и о чем я думала вчера, слушая молитву за погибших в газовых камерах, замученных в гетто, умерших от страшного голода. Не могла справиться с собой и плакала. Моя единственная сестра, прости меня, что пишу об этом. Я не стыжусь слез, потому что ты меня понимаешь».

Хелена помогла Броне с фальшивыми документами. Теперь Броню звали Марией, по документам она была католичкой и домработницей Влодареков. В 1944 году Броню и еще 12 000 польских женщин увезли в концлагерь Равенсбрюк. Там она работала по 14 часов в день и получала пайку: пол-литра воды, немного брюквы и 200 граммов хлеба.

Броня дожила до освобождения. Вышла замуж за офицера польской армии Андерса и уехала в Лондон. После войны она прожила еще 34 года. И всю свою жизнь посвятила розыску родных. Она искала мою бабушку через Красный Крест — с помощью той самой пани Хелены. Давала объявления в польские газеты.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 25 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА:

«В концлагере я говорила себе: если переживу Равенсбрюк, то обустрою свою жизнь так, чтобы иметь только два чемодана. Не нужны ни хрусталь, ни бриллианты, ни квартиры. К сожалению, человек не меняется: чувствую себя рабом стяжательства». А пани Хелене 25 декабря 1956 года она написала: «Сегодня — Рождество. А я вспоминаю такой же день в 1944 году, в Равенсбрюке, в госпитале. Сейчас на моем столе — лучшие вина, привезенные со всего мира. В холодильнике — гусь. Я в собственном доме. В гараже — собственная машина. Но я не чувствую себя счастливой. Никакое благополучие не заполнит пустоту и одиночество. День за днем — без цели, без завтра, никому не нужная». 

Она была счастлива найти нас в Минске. Писала: «Ваше счастье стало моим. Цель увидеть вас — смысл моей жизни». И увидела — не с первого, но со второго раза. Уже в 60-е бабушке дали разрешение на поездку в Англию. Потом — еще несколько раз. А между поездками по-прежнему были письма. Броня все еще надеялась найти в Варшаве следы нашей огромной, как человечество, семьи, от которой не осталось даже пепла. И выяснила, что их брат Сигизмунд все-таки умер там, в гетто — до Треблинки.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 18 МАРТА 1958 ГОДА:

«Сегодня годовщина смерти нашего брата Зыгмунта. А помнишь, у них была маленькая доченька? Девочка была совсем не похожа на еврейку. Жена Зыгмунта хотела спасти ребенка. Она выбралась из гетто и хотела оставить девочку где угодно — хоть на улице. К сожалению, ее схватили и посадили в тюрьму. А ребенка убили. Зыгмунт был еще жив. Бедный, он был такой молодой!»

Броня жила ради нас. Пройдя куда больше, чем ад, она так и не нашла своего места в этой жизни: «Часто ночью я вижу Йоську, исхудавшего, но верящего в чудо. Вижу доченьку Стеллу, которую много раз вызволяла из объятий смерти — для того, чтобы потерять ее навсегда. Переживаю заново голод и болезни концлагеря. Сегодня, когда могу себе позволить многое и жить со вкусом, — у меня нет желания жить. Я не умею пользоваться этой жизнью, оплаченной смертью, болью, терпением, страданиями в концлагере, а главное — одиночеством. У меня сегодня осталось только одно желание — ваше счастье».

Спасибо, Броня, ты можешь быть спокойна. Твое желание выполнено. Твоя сестра Гитель пережила тебя на 16 лет и умерла на руках дочери Люцины. А мы живы и помним о тебе. И когда кто-нибудь из нас оказывается в Лондоне, всегда идет на твою могилу на еврейском кладбище в Виллесдене. А единственную фотографию твоей дочери Стеллы — все, что осталось от нее в мире, — мы храним, не беспокойся.

Случается, я возвращаюсь в Варшаву. Там сейчас работает мой муж. И представь себе, мы живем в тех кварталах, где было гетто, — рядом с тобой. На Умшлагплац, откуда шли эшелоны в Треблинку, сейчас мемориал всем нашим. Я хожу по тем улицам. Иногда мне кажется, что твоя Стелла где-то совсем рядом. Если бы не война, у нее были бы дети, и мы бы дружили. И собирались бы за большим (нет, огромным!) столом — дети, внуки, правнуки Монека, Бенека, Франи, Йоськи, Хели, Гуты, Зыгмунта, Эди…

Ненавижу. Ненавижу газетную полосу, в чей куцый объем нужно втиснуть трагедию огромной семьи. Ненавижу ХХ век, угробивший столько народу, что точную цифру никто никогда не назовет. Ненавижу фашистов, уничтоживших нашу семью.

ИЗ ПИСЬМА ОТ 18 МАРТА 1958 ГОДА:

«После того как немцы уничтожили всю нашу семью, я должна их ненавидеть. Но хотя я и говорю себе «убийцы!» — не умею их ненавидеть. Не знаю, почему — даже убийц собственной дочери, и собственной семьи, и миллионов других людей — не умею ненавидеть».

Ирина Халип, «Новая газета»