Дедовщина в армии: не молчите!

Пока специалисты будут реформировать армию, и на это уйдут годы и годы – не бойтесь, не покоряйтесь!

За тысячелетия истории она так впаялась в сознание людей, что в обыденной жизни существует без всякого названия. Если мы почитаем об инициациях в племенах древних или даже ХХ века, то увидим такую дедовщину, которая нам и не снилась. Для того, чтоб стать взрослым, надо было выдержать побои и даже удушение – не до смерти, но до полусмерти. Или несколько суток голым пролежать в холодной могиле. Или молча выдержать, когда тебе рвут зубы, – само собой, без анестезии. А, может, не зубы, а ногти…

Лишь если ты это выдержишь, тебе нанесут «взрослую» татуировку – и ты будешь считаться полноправным членом племени. Иначе – делай оставайся ребенком до смерти. Тебя не возьмут в бой или на охоту, тебе не позволят жениться, сиди себе и делай куличики из песка.

В той традиционной культуре, которую мы так любим воспевать, взрослый сын мог перед всей семьей – в том числе, перед женой и детьми – получить ложкой по лбу за то, что «вперед отца» собрался есть. Впрочем, взрослые редко на это осмеливались: из них такое желание в детстве не только ложкой, но и розгами повыбивали. Вся патриархальная культура пропитана бытовой дедовщиной насквозь.

Так что дедовщина – это явление далеко не только советское: почитайте хотя бы несколько книг о нравах английских привилегированных школ). В советские годы оно просто получило название, намертво сцепилось с армией, и теперь эти понятия не разъять.

Когда появилась дедовщина в армии?

Исследователи пишут, что ростки дедовщины появилась после войны, когда служащих перестал объединять внешний враг и осознание необходимого всей стране дела, которым были заняты военные. Тогда и возникло зерно конфликта между воевавшими и теми, кто «пороха не нюхал».

Однако повсеместно дедовщина расцвела в 1970-х годах. 12 октября 1967 года вышел новый закон «О всеобщей воинской обязанности». Он действовал до самого крушения Союза. Тогда был уменьшен срок прохождения воинской службы: отныне в сухопутных войсках должны были служить не три, а два года, а на флоте не четыре, а три.

Те, кто дослуживал своё, преисполнились ненависти к новичкам, которым приходилось маяться на год меньше. Это легло на неизжитое в СССР, да и поныне, традиционное воззрение: кто старше – тот мудрее, полноправнее, сильнее.

Возможно, если б не было этой установки, дедовщина была бы слабее. Месть есть месть, но если она накладывается на менталитет, ее сила удваивается и утраивается.

По тому же закону в армию стали призывать всех, кто физически был в состоянии служить. К тому времени стала очевидной послевоенная демографическая яма. Власти были уверены, что в такой огромной и «процветающей» стране в армии должно служить не меньше пяти миллионов человек, а призывников по разным данным было от трех до трех с половиной миллионов.

Достичь желательной цифры можно было только снижением требований к призывникам. Брешь залатали теми, кого прежде в армию не брали, – людьми с тюремным прошлым. Как отмечают знатоки вопроса, в восьмидесятые годы юных, но уже заматеревших «блатняг» брать в армию стали реже: на их место в войсках пришли выросшие питомцы детской комнаты милиции, поставленные перед выбором: армия или тюрьма.

У этого тоже древняя подоплека. Известно, что любое закрытое сообщество всегда основано на подавлении сильными слабых, т.е., на культуре тюрьмы. Что уж говорить о тюрьме в СССР – тоталитарном сообществе внутри тоталитарного общества! Когда в одну закрытую структуру (армию) пришли люди из другой, более страшной закрытой структуры (тюрьмы), они и стали править бал.

Культура тюрьмы заразительна: потому уголовники быстро обросли сторонниками. Кто-то примкнул из страха, кто-то – по соображениям выгоды, кому-то нравилась блатная романтика. Ведь в послевоенном СССР среди ребят с окраин был в почете опыт «подворотни», ватаги, мелкой уличной банды. Потому парнишки на воле и в армии так охотно обучались тюремным и лагерным привычкам: они казались свободой, своего рода «флибустьерством»…

Поскольку в армию так и продолжали принимать всех (в том числе тех, кто раньше не проходил по болезням – по зрению, например), то у уголовников и их поклонников-«полууголовников» появился слой жертв – воспитанные мальчики, особенно из среды интеллигенции.

Интеллигент для урки – что красная тряпка для быка. То же сегодня – юноша, достигший успеха на гражданке, как погибший Саша Коржич. Приятно унизить того, кто в условиях воли имеет больше шансов, чем ты.

Сыграли роль и изменения в армейской иерархии. До войны и во время войны сержантами назначались военные-сверхсрочники, а в период «застоя» – солдаты срочной службы. Прежде командиров отделений готовили в полковых школах. Когда срок службы в армии сократился, качество этого звена постепенно стало «ниже плинтуса».

Ведь как на Западе? Сержант – это профессионал. А в советской и в постсоветской армии обучился несколько месяцев – и готово: пусть маленький, но командир!

И если в послевоенной армии еще играли некоторую роль старшины (вспомните хотя бы старшину Васкова из знаменитого фильма), то уже в семидесятые негласную власть взяли «деды» и сержанты – те же солдаты, только с дополнительной лычкой или прослужившие дольше тебя. Кто это? Это маленькие начальнички. Их полно и на «гражданке».

Родом из СССР: среднее, высшее и низшее звенья армии

Вернемся к корням дедовщины в советской армии – к моменту, когда в нее были впущены уголовники. Они и их подражатели все чаще становились сержантами. Еще бы! Культ сильной руки в СССР процветал и после Сталина, а у них были сильные и длинные руки. Лагерная закваска!

Сержант жил тут же, в казарме, и был посредником между низшим и высшим звеном, которое такая ситуация, как правило, вполне устраивала. Офицеру была важна цель – порядок в подразделении, средства его не интересовали. Случалось, что это были офицеры запаса, выпускники гражданского вуза, прошедшие военную кафедру, – так называемые «пиджаки». Их призывали в 1970-1980-х гг. в связи с недостатком кадровых офицеров. Чаще их «ставили» на должности младших командиров и политработников. Молодой человек был вынужден играть на чужом поле, откуда мечтал поскорее выбраться.

Вот ощущения былого «пиджака», Александра Вергелиса: «Мои лейтенантские погоны были как малиновые штаны в галактике “Кин-дза-дза”… Трудно сжиться с мыслью, что ты должен стать частью системы подавления и унижения человеческого достоинства — пусть даже отчасти оправданных их функциональной целесообразностью. Трудно заглушить в себе естественно возникающие чувства — жалость, сострадание. Трудно научиться понукать людей, как мулов. Впрочем, по-другому, как показывает практика, в существующих условиях “работать” невозможно. Да и чего греха таить — со временем не только привыкаешь, но и входишь во вкус, сживаясь с навязанной тебе ролью».

Кто-то из вчерашних выпускников попытался было изменить ситуацию, но понял, что плетью обуха не перешибешь; кто-то ни на миг не почувствовал себя военным («пиджак» он и есть «пиджак»), скорее, ощущал себя тем же насильно призванным солдатом, только повыше чином. А у большинства не было не было ни умения, ни желания вникать в то, что творилось внутри его подразделения: скорее бы на гражданку! Потому они всецело полагались на среднее звено. Впрочем, в те годы так же зачастую поступали и кадровые офицеры.

В 70-80-х годах они были уже из числа тех, кто родился после войны. Прежнее поколение считало, что за ними страна. Значительная часть новых искало карьеры.

Разумеется, были и ребята, шедшие в военное училище по призванию, но множество абитуриентов рассматривало эту карьеру чисто прагматически. Мой одноклассник, редкий лоботряс, неожиданно засобиравшийся в военно-политическое училище, перечислял мне преимущества: платят неплохо; на пенсию выйду в сорок пять; смогу получать и военную пенсию, и зарплату, а еще дадут жилье. Тогда меня поразило, как он просчитал всю свою жизнь вплоть до пенсии: о ней ли думать в семнадцать лет? И еще цинизм. Но в те времена многие стали циниками.

Удивительно ли, что особо напрягаться на службе такие мальчики уже не хотели? Напрягаться должны «срочники». Словом, в армии оказались не те люди – от высших чинов до вчерашних призывников.

Так и получилось, что среднее звено – необученное, не протестированное на лидерские склонности и умение работать с коллективом – получило неслыханные полномочия. Сержанты и деды становились властителями жизни, психики и здоровья «салабонов»…

Еще деталь, усугубляющая ситуацию: тогдашние «деды» и «дембеля» не принимали новоиспеченных сержантов всерьез. Следствие закономерно: те еще больше отыгрывались на недавних призывниках, как, впрочем, и сами «деды».

Сержант, как и «дед», знал: худшее, что с ним может произойти после избиения «салаги» (салабона, духа), – несколько суток гауптвахты. Армия всегда была жестко закрытой структурой. Она была отделена от правовых институтов общества: там существовали свои суды, прокуратуры, гауптвахты. Попытки «вымести сор из избы» строго карались.

Потому сокрытием «неуставных отношений» занимались все: от комвзводов до запуганных салаг. Военная тайна, так сказать, которая распространялась не только на те вещи, которые следовало хранить в тайне.

Помню, когда в восьмидесятом году моих сверстников забирали в армию, мы договаривались о специальном коде: «Если меня отправят в Афган, я напишу, что перед отъездом был у тети Ани, если в Польшу – то у тети Поли». Кстати, даже тогда Печей боялись примерно так, как Русского острова у Гришковца («Как я съел собаку»).

Армия без войны: последние годы СССР

Во время войны солдаты, сержанты, офицеры вплоть до командования были заняты общим делом, – и знали: это почетное дело, главное дело для всей страны. В отсутствие войны армия ограничивается имитацией военных действий, муштрой и совершенно не свойственными ей занятиями.

С юности помню солдат, строивших дачи генералам, роющих канавы и заливающих асфальтом дороги. Такая служба физически не опасна. Потому физическую опасность искусственно создают сами военнослужащие: если нет внешнего врага, мы обязаны сконструировать внутреннего. Им становится слабый или, напротив, гордый, унизить которого – самый смак.

По статистике наиболее разнузданные издевательства над солдатами в советской армии творились в так называемых «службах тыла» – в стройбате, железнодорожных войсках и автомобильных батальонах. Чем безопаснее служба – тем страшнее дедовщина. Оно и понятно: зачем дорожить солдатом? Ведь в мирных обстоятельствах и в мирное время солдат не вынесет сержанта или офицера с поля боя, рискуя своей головой.

Если все звенья цепи «офицер – сержант – солдаты» работают согласованно; если офицеры не отмахиваются от жалоб солдат, не передоверяют свои обязанности среднему звену; если они бывают в казармах; если, заметив хоть тень «неуставных отношений», они не отворачиваются, а начинают строгое расследование – тогда служить в армии легче. У нас, в Беларуси, существуют армейские части, где дедовщины нет. Там регулярно осматривают солдат на пример синяков и даже царапин. Там говорят: если что – сразу же жалуйтесь вышестоящим. А после известных событий объявили: если вас бьют, а офицера нет в близкой досягаемости, бегите! Вас не обвинят в дезертирстве – бегите как угодно, лезьте через забор, вырывайтесь на волю и немедленно привлекайте органы правопорядка.

Да-да, вы прочли правильно: так объявили командиры несколько дней назад. Потому что люди. Но так же я уверена и в том, что «Печи» – не исключение.

Значит, все зависит от командиров: попадется хороший – солдату легче, попадется плохой – тогда уж хоть в петлю? Но бывает, что петля становится не фразеологическим оборотом, а страшной реальностью.

Потому надо добиваться, чтобы жизнь и здоровье наших сыновей зависело не от внимательного или равнодушного начальства, а от отработанных механизмов, защищающих от произвола. Беда в том, что отработанные механизмы в советском и постсоветском обществе – как раз механизмы произвола.

Некоторое время назад казалось: армия становится более открытой, дедовщина постепенно уходит – хотя бы потому, что теперь белорусских мальчиков не отправляют на Сахалин или в Магадан; у них есть мобильники; к ним могут приезжать родители... Увы, только казалось. Дедовщина не исчезла, она лишь мимикрировала.

Общество меняется – меняется и армия. Новые веяния… Новые витки ужаса. И если общество становится потребительским, то армия тоже.

Вспомним, каким образом измывались над погибшими мальчиками? Денежными поборами – и наказаниями за отказ или невозможность заплатить. Шантажом и запугиванием: перед смертью мальчики вовсе не случайно звонили мамам («купив звонок» с собственного телефона) и, осторожно подбирая слова, спрашивали: «Мама, у тебя все в порядке? А вообще дома?». Пытались уберечь.

Если эти строки читает кто-то из тех, над кем издеваются в армии, – прошу: не поддавайтесь. Руки мерзавцев не настолько длинны, чтоб дотянуться до ваших семей. Бейте тревогу. Дайте понять родителям, а уж те дойдут до кого следует в кратчайшие сроки.

Папы, не утешайте мам, что армия – школа жизни, вы терпели – и ваш сын перетерпит, и ничего не случится. Уже случилось. Такие слова – это тоже «дедовщина», понимаем ли мы это или нет.

Унижения и избиения – это немало, но это лишь первые черные ласточки. Потому что может быть и страшнее: вот так, в петле, с майкой на лице. Бегите к командованию, добивайтесь перевода ваших сыновей в другие части, пишите в газеты, устраивайте шум в интернете. Не молчите. Это себя не оправдывает.

Не молчите и вы: те, кто наблюдает за этим со стороны – и в ком еще теплится человеческое. Расскажите вашим родителям, и пусть ваши друзья поднимут информационный шум.

«Молчание может быть самой чудовищной ложью», – писал Стивенсон, тот самый, известный всем с детства по «Острову сокровищ». Скажу еще жестче: не так уж редко молчание – преступление.

Какой должна стать армия – не мне судить. Знаю только, что люди в ней должны заниматься делом. Что «деды» должны не угнетать новичков, а взять над ними благожелательное шефство. Что нужны альтернативные формы воинской службы. Что необходимы независимые органы контроля над армией. Что армия должна стать контрактной – с четко прописанными правами и обязанностями военнослужащих. Что она должна быть открытой структурой. Понятно, что это дело даже не лет, а десятилетий – и что заниматься этим должны профессионалы. А в это время избивают мальчика-солдата. Вот в этот самый миг.

Лев ест косулю; уголовник «опускает» юного нарушителя, попавшего в ту же камеру; «дед» истязает «духа». Кто виноват? Все, кроме льва. Его запрограммировала природа, мы же имеем возможность программировать свое поведение сами, да вдобавок обладаем даром речи.

Пока специалисты будут реформировать армию, и на это уйдут годы и годы – не бойтесь, не покоряйтесь! А главное – не молчите. Хуже, чем есть, не будет. Потому что хуже уже невозможно.

P.S. Безуспешно пытаемся прозвониться юноше, служащему в Печах. Телефон не отвечает. Говорят, у солдат отобрали мобильники…

Автор статьи выражает глубокие соболезнования тем, чьи родные и близкие стали жертвами дедовщины.

Ольга Тимохина, «Салiдарнасць»