Хорошо на Кубе быть иностранцем!
Хорошо на Кубе – только иностранцам.
Публикуя свой гаванский дневник, я немного погрешил против буквальной хронологии, сгруппировав наблюдения и фотографии по темам, — но все это увидено, сфотографировано и записано там и тогда…
Выходящих с международных рейсов в открытую фиксирует на видео сотрудник безопасности.
Смеркается рано, и первое впечатление, еще до Гаваны: тревожная темнота. Света очень мало. Дорога из аэропорта еле освещена; люди безнадежно ждут автобусов на остановках. Ощущение временного провала наступает сразу: до боли знакомый провинциальный «совок», только с пальмами и мулатами почему-то. На въезде в город, на совершенно черном, без единого горящего окна доме — огромный подсвеченный Че Гевара.
Таксист сделал вид, что не понял про сдачу.
Остановился я в частном секторе. Гостиная с кухонькой; хозяева обитают тут же. Четыре комнаты для постояльцев — наверху. Именно комнаты: номерами назвать эту кубатуру не повернется язык. Кровать, холодильник и душ с туалетом. А, впрочем, что еще нужно? Зато все это буквально за углом от Малекона, знаменитой набережной, тянущейся вдоль всей Гаваны.
Хозяйка — ну, скажем, Бонита — жестковатый типаж, в отличие от безразмерной креолки-служанки: центнер обаяния, она уже пытается учить меня испанскому языку.
Первый выход наружу.
Печальное и трогательное впечатление от вечерней Гаваны. Полутьма, безнадежное проседание, угробленная красота былой жемчужины…
Электропроводка идет снаружи по стенам, отовсюду свисают какие-то электрические монстры-самоделки; кругом фасады, проросшие травой и кустами... Бросающаяся в глаза бедность и безнадега — безнадежная тем более, чем она привычнее.
Жизнь в Гаване протекает на виду у всех. Двери и окна малюсеньких квартир открыты, внутри всегда работает телевизор, и в нем — западные клипы, только они.
Меж тем в гостиной у Бониты впоследствии обнаружился телевизор, в котором, если пощелкать, обнаруживается архивный Кастро и Чавес, без конца вручающий ему саблю Боливара; там же обитают строгие дикторы государственного ТВ…
Ни разу не видел этих каналов там, где люди смотрят телевизор.
Да и сам телевизор с Кастро в сегодняшней Гаване воспринимается, кажется, как ретро; он хорошо смотрится рядом с ржавой пишмашинкой, и это скорее повод для рефлексии и инсталляции, нежели собственно телевизор…
У подсвеченной каменной горы на углу Малекон и 23-й улицы меня затянуло хорошим звуком к юному трио гитаристов. Просто отлично они играли и пели! Я начал было шарить в кармане в поисках монеты, но открытого футляра не обнаружил: ребята играли просто так.
Ну, не просто так, разумеется: девочки сидели рядом на парапете, привычной стайкой...
«Александра, Александра, этот город наш с тобою...»
Послышалось, конечно. Ноты немного другие и ритм.
Чем занят русский человек в Гаване после того, как нагулялся в первый же вечер так, что ноги не держат? А вот чем: он сидит в гостиной у кадки с пальмой и щелкает пультом кубинского телевидения. И дощелкивается до фильма «Комиссар», до ночи смотрит на Мордюкову и Ролана Быкова, говорящих по-испански.
28 ноября
Утро.
Гавану — человеческую, а не туристическую — мне показывают немолодые диссиденты Хуан и Гильермо. Хуан в шестидесятых окончил нашу Лумумбу и неплохо говорит по-русски; работал переводчиком, пока не выгнали отовсюду за убеждения, несовместимые с островными понятиями о свободе; Гильермо несколько лет был невыездным...
Они до сих пор организуют митинги протеста. Я интересуюсь численностью, и Гильермо отвечает: человек по 10–12 приходит...
Почти всех диссидентов, посаженных во время «Черной весны» 2003 года, Кастро потом выпустил из тюрем и террором и угрозами выдавил вон из страны (Путин не первый такой умный).
Гильермо говорит: они сняли и выбросили вон всю сметану — осталось обезжиренное молоко. Остались те, кто озабочен личным выживанием. Им теперь даже разрешается носить трусы с американским флагом (типа оттепель тут). Все это очень удобно для текущего управления страной, но довольно безнадежно для будущего.
Рассказ про недавние здешние выборы. Все очень знакомо: психологическое давление, ложь, шельмование в прессе, угрозы и увольнения, черные списки, подложные собрания и даже незатейливые похищения ненадолго — просто чтобы человек не успел зарегистрироваться... Да разве и может какой-нибудь ЦИК допустить, чтобы в списки для голосования попал человек, у которого есть проблемы с законом? Ну, сами подумайте.
Открытое голосование в коллективах тоже очень помогает правильному волеизъявлению, нам ли не знать.
Пропаганда называет диссидентов «контрреволюционерами», поскольку революция на Кубе типа продолжается («нет у революции конца», помним-помним). Стало быть, люди, желающие перемен, это здесь контрреволюционеры.
А те, которые хотят оставаться у власти, в роскоши реквизированных особняков через шестьдесят лет после ее захвата — это революционеры!
Тут главное — не перепутать.
По окончании экскурсии меня привели выпить холодного чаю в роскошный особняк, ныне занимаемый UNEAC — Союзом правильных, ниоткуда не выгнанных творческих работников.
И на пороге этого МАССОЛИТа, как по заказу, сидел черный котище.
Панаев его зовут или Скабичевский, не сказал.
Другой реквизированный у кого-то роскошный особняк пошел под госархив. Теперь стоит пустой, увешанный фотографиями Кастро и его соратников... Даром это, разумеется, никому не нужно — ни своим, ни чужим, но поди скажи это вслух...
Отель «Националь» тридцатых годов постройки — чистое кино! Все ужасы давно миновавшей буржуазной эпохи: очень дорого и понтово. Разноцветные лимузины для катания по социалистической Гаване, сигары «Ромео и Джульетта», дорогой ром, кабаре «Паризьен», журчащие фонтаны, чай в сервизных чайниках… Короче, все то, против чего боролись.
Хорошо на Кубе быть иностранцем!
Пионерский галстук, ясное дело, вызывает приступ ностальгии, как и папа, отводящий дочку в школу… Все в точности по советскому анекдоту: дети, безусловно, лучшее, что есть на Кубе («ибо все, что вы делаете руками, ужасно»).
Красные и синие галстуки, белые рубашечки, веселый щебет (я застал потом разбор детей из школы)... А вокруг — привычная, давно не замечаемая разруха. Кубинцы живут так слишком давно, чтобы это могло их раздражать.
Всюду печаль многолетнего запустения, сквозь который просвечивает докоммунистическое прошлое Гаваны — неоклассика, мавританский стиль, а то и роскошный модерн…
Гавана — место торжества российского автопрома: кругом «Жигули» и даже «Москвичи»! (Я уж и забыл, когда в последний раз видел аббревиатуру АЗЛК). А все, что несоветское, тут очень старое, и типовое зрелище на улице — реанимация сто раз уже перелатанных авто.
Очередь в комнатке-офисе, где можно снять копии или распечатать что-то, напоминает о Москве в конце 1980-х и самом начале 1990-х...
Торговля хорошим луком прямо из тележки у тротуара; тут же набежало народу: дефицит.
Свалка гнилья вместо рынка, дыры в асфальте…
Социальная катастрофа начинается в двух шагах от дорогих туристических мест, и это, конечно, позорнее любой Африки. Там нищета — это покорная сдача обстоятельствам, а здесь — рукотворная вещь, снабженная пошлейшей риторикой, насилием и обманом.
Дивной красоты город отдан на откуп распаду. Только туризм и держит страну на плаву, и по этому случаю Гавана, надо заметить, совершенно безопасна. Менты сдерживают торжество дарвинизма, но однажды, конечно, возглавят его, перейдя на рэкет (помним-помним, опять-таки).
Обедал в дорогом, совершенно пустом ресторане, заточенном под иностранцев; был очень голоден и не утерпел (это я оправдываюсь). Мрачные официанты — это, по всей видимости, требование социалистического сервиса.
Сутенер, дежуривший у дверей ресторана, предложил мне на выходе «дива экономико». Я рад, что произвожу впечатление рачительного человека.
Таксист опять (обманул).
Собственно, на это уже надо перестать обижаться: здесь так выживают.
Машина в Гаване — это потенциальное такси. Десятки предложений об этом услышишь, идя по улице. Собственно, спрашивают все время и всякого гуляющего иностранца. Кроме такси, предлагают дешевые сигары, скрученные снаружи от госконтроля, и девушек.
Проститутки работают и сами; после отказа они покорно просят «презент» — пять кук (CUC — местный конвертируемый песо, нечто вроде чеков советской «березки»; обычный песо давно рухнул). Услышав «нет», просят один кук.
Общая попытка выжить.
Кук просят и за фотографию. А если фотографируешь украдкой и не платишь, получаешь чаще всего вот такой примерно взгляд… Не надо жадничать потому что.
Впрочем, счастливая юность всегда готова попозировать бесплатно.
Для благосостояния здесь, как я понял, надо прорваться в государственный сектор или сферу обслуживания. Официанты, швейцары и особенно военные выглядят заметно лучше остальных...
Всего, кроме времени, рома, солнца и проституток, в Гаване заметно меньше, чем нужно человеку... Очереди тут везде и за всем: на автобус, в магазин и аптеку, за карточкой на Интернет (она покупается по предъявлении паспорта — номерная, позволяющая контролировать, на какие сайты ты заходишь).
Интернет точечный, и там, где он есть, его видно невооруженным глазом: все уткнулись в дивайсы и переписываются или скайпятся с Майями.
В магазинах — ассортимент предраспадного «совка», то есть почти ничего.
Ну, кроме Уго Чавеса.
Вечер, набережная Малекон. Океан, бьющийся в камни и перелетающий брызгами на мостовую. Парапет весь в компаниях, парочках и проститутках. Незадолго до того вздрогнул, поймав на себе типовой магнитный взгляд проститутки, но из мужских глаз: в районе Двадцать пятой улицы — гомосексуальный пятачок. Это теперь можно: скрепы немного погнулись и позволяют.
Очередь и у входа в джазовый клуб, но это уже туристы. В бриджах и шортах в клуб не пускают, пришлось возвращаться «в номера» переодеваться. Сам джаз немного разочаровал — очень талантливо, но тяготеет к цирку для приезжих; профессор Бриль был бы огорчен.
Впрочем, за настоящими джазовыми радостями здесь надо идти в другие места. Не промониторил, сам виноват!
Музыканты играют в Гаване на каждом углу, и чаще громко, чем хорошо, но вот, например, этого, работающего на Обиспо (пешеходной улице, ведущей от Капитолия в старый город), рекомендую смело.
29 ноября
Кубинцы ничего не производят: заняты исключительно удержанием на плаву произведенного до революции или привезенного из СССР. Круглосуточная попытка реанимации домов, моторов, электропроводки, вентиляторов, всего вообще…
Поразительнее всего сельскохозяйственное бедствие: гнилье на рынке; на завтраке в отеле, посреди вполне туристической Гаваны обнаружились подопрелые фрукты и ветчина, которую я не рискнул попробовать.
Гаванцы в массовом порядке сидят на порогах своих домов, вдоль тротуаров. Сначала ждешь предложений (и иногда они поступают: сигары, ром, девочки), но большая часть сидящих сидит просто так. Внутри этих клетушек совершенно нечего делать, да и вообще тоже, вот они и сидят, занимая время, свободное от борьбы за существование. Пережидают жизнь...
Старик стоит посреди улицы, на солнце. Стоит и стоит. Я думал: он кого-то ждет, но нет: просто стоит.
А на Малеконе, как всегда, красота: синее море, белый пароход!
Красота эта, однако, была мне на пустой желудок: утром тут проблема не только найти какой-нибудь йогурт (этого нет вообще), но и выпить чаю. Зато ром есть везде, и это правильно! — если все равно Кастро, так хотя бы не на трезвую голову.
В госучреждениях и школах везде бюст Петра Ильича Чайковского. Присмотрелся — нет, Дзержинский.
Подошел поближе, прочитал — Хосе Марти.
Хуарец из Бродского «Мексиканского дивертисмента» (действующий «как двигатель прогресса»), оказывается, не вообще хуарец, а хуарец вполне себе конкретный, и ему стоит в Гаване памятник — на аллее, среди других двигателей, от Альенде до Чавеса.
Портреты кубинских «основоположников» тут повсюду, как и граффити на тему революции, но это скорее инерция: кажется, строительство социализма — последнее, чем заняты сегодня кубинцы, и альтернатива продолжает проникать в неплотно закупоренное помещение…
В витрине магазина игрушек — Микки-Маус и свинка Пеппа; в окне просторной студии в старом городе — Чарли Чаплин и Мэрилин Монро. Это — для себя…
А снаружи, для поднятия духа, все тот же Че Гевара, разумеется.
Агитация, наложенная на разруху, дает иногда неожиданный эффект…
В двух шагах от этого поврежденного Че Гевары девочка изучала себя в зеркало грузовичка: дома такой роскоши, как зеркало, у нее, видимо, нет.
Потом она позволила себя сфотографировать уже не украдкой, взяла честно заработанный кук — и, пританцовывая, покручивая монеткой в поднятой ладошке, пошла демонстрировать ее матери, оглашая улицу звонким победным голоском…
С женской красотой на Кубе вообще сложилось. Преимущества социалистического строя на этом направлении безусловны!
Первая красотка, которую я здесь встретил, сидела на контроле безопасности в аэропорту (здесь проверяют въезжающих). Потрясающие ноги в узорных чулках, юбка практически отсутствует. И это чудо стояло на страже революции, проверяло содержимое чемоданов!
Самую красивую девушку — на самом деле изумительной красоты! — в очень бедном квартале старого города мне сфотографировать не удалось: она отказалась вполне презрительно, и эта оборотная сторона вопроса по-человечески очень понятна.
Я увидел себя ее глазами: богатого иностранца с фотоаппаратом и куками для негордых кубинцев, и это была, ей-богу, не лучшая секунда в моей жизни.
Но вообще люди здесь обитают простые и веселые. И сфотографировать себя иногда приглашают сами.
Дивный разговор с таксистом (шикарный в прошлом «Понтиак», 1952 года выпуска, кожаные сиденья).
Он посетовал, как на погоду: у кубинцев совсем нет денег. Я спросил как марсианин: почему? Он посмотрел на меня в зеркальце внимательными глазами, немного помолчал и ответил как марсианин марсианину:
— Не знаю.
Этот же таксист вдруг проявил поразившую меня образованность. Я попросил подвезти меня к парикмахерской, но про барбера он не понял, и я показал жестами, чего мне нужно.
Таксист кивнул и уточнил:
— Фигаро?
Потом оказалось, что это название салона.
Все в порядке, Бомарше здесь не перечитывают, шампанское тоже особо не прижилось.
Салон был закрыт, я пошел бродить по улочкам, и вскоре наткнулся на экономвариант парикмахерской: обычную лачугу. Моим фигаро оказался голый по пояс парень, разрисованный цветными татуировками: алые розы, секс, львы, море и чайки. Все, что нужно, собственно.
Тут же они все и живут — в полутора метрах от моей стрижки обитали мама парикмахера, его младший брат и щенок. Прямо на парикмахерском столике у зеркала, рядом с машинками, бритвой и «Шипром» стояло несколько упаковок только что добытых яиц. Это тут удача, судя по всему.
На кухню ресторана мимо обедающих начали вносить, вынимая прямо из багажника подъехавшей машины, связанных за ноги и дико визжащих козлят. Социализм или смерть — в данном случае вообще не вопрос...
В кафе подсела проститутка, рябая и глубоко беременная. Личная ли это жизнь или несчастный случай на производстве, я уточнять не стал, откупился куком (CUC, конвертируемый кубинский песо). Вообще, это то, что слышишь тут чаще всего:
— Гив ми кук, плиз.
Или «пор фаворе», в зависимости от внешности туриста.
Младшей из попросивших меня было три года, старшему — под восемьдесят.
Здесь, как нигде, остро чувствуешь, что проституция — унижение в первую очередь для мужчины. Ты в буквальном смысле «даром не нужен», к тебе теряют интерес через секунду после окончательного отказа или получения денег. Моя рябая беременная, взявши кук, немедленно исключила меня из «круга внимания», как сказал бы Станиславский.
В полном позоре в этой коллизии заведомо ты — они просто пытаются выжить. И разве каждый из нас не продавался гораздо более подло, в гораздо менее драматичных обстоятельствах?
Вечером прогулялся по Малекону, а потом наконец нашел скверик с Интернетом, активировал карту и начал отвечать на письма, — и тут грянул тропический ливень.
Дерево не спасало, и меня взял под зонт юный турист-афганец со своей пассией. Дочапали до ближайшего козырька, стоим. Льет и льет — тропики же настоящие! Они начали всерьез целоваться, а я типа стою на шухере, потому что наружу все равно не выйти. Через полчаса немного стихло — дошел до кафе, пью чай с ромом, пытаюсь согреться и просохнуть. Жизнь удалась. Как минимум у афганца с девочкой...
Мелодия из кафе из очень далекого прошлого — причем с точностью до дня вдруг вспомнил, из какого прошлого, и чуть не заплакал... Музыка, конечно, действует совершенно химически.
30 ноября
На сообщение, что ты из России, тут реагируют дружелюбно, но по-разному. Крепкий дедок протянул пятерню и закричал по-русски на всю улицу из незабытого учебника:
— Здравствуй, мой друг! Как дела?
Проститутка на Малеконе была лаконичнее. Она сказала:
— Наливай.
С утра по улицам ходят мужчины и через равные короткие промежутки протяжно кричат нечто, в чем ясно слышится из моего раннего детства:
— Ножи точить! Паять!
Зашел во двор за углом от Бониты, чтобы сфотографировать этот коммунальный распад, и был остановлен взглядами нескольких пар мужских глаз.
Ты пришелец здесь. Ты можешь дать этим людям пару кук, и твое существование будет ненадолго легитимизировано. В противном случае надо все-таки держаться снаружи. Это было безмолвно объяснено мне, и я вышел вон.
Роскошный отель в старом городе, где останавливался Хемингуэй. Просторное лобби, фотографии писателя на стенах, прекрасный бар, в котором хочется заказать двойной дайкири — непременно двойной, хотя я понятия не имею и об обычном… Вид работающего лифта и залитое электрическим светом пространство изумляют меня: отвык, однако. Но бумаги в туалете все равно нет.
Кругом полицейские с собаками: туристическая зона.
В ресторане изящный девичий состав (саксофон, клавишные, гитара, маракасы), приятно поводя в ритм попами, исполняет для заезжей буржуазии здешний хит — «Команданте Че Гевара».
Через сто метров от этой дискотеки, в скверике, меня встречает безнадежный взгляд кубинской бабушки. Ей нечего мне предложить, она просто хочет есть. Пытаясь зацепиться за общение, ударами ладошки по запястью поинтересовалась, который час. Как будто здесь имеет какое-то значение, который час…
Для того чтобы долго гулять по этим улицам в качестве богатого туриста, нужно иметь очень крепкие нервы, — явно не мои. Чужое унижение тоже очень сильно утомляет. Если бы обратный самолет случился завтра, я был бы не против.
На ночь глядя по местному ТВ показывают документальный фильм про революцию. Его тут показывают все время, один и тот же, похоже. Склеен, кстати, вполне складно.
…Все мое детство прошло в тревоге о кубинской революции: я же ее ровесник практически. Фидель и Че Гевара были символами веры, надеждой и обещанием грядущего социализма...
О том, что Че был запущенным садистом и жить не мог без крови, что он лично пытал и расстреливал в тюрьмах, а его отъезд на верную погибель, в боливийские партизаны, умело спровоцировал конкурирующий Фидель, я узнал лишь много лет спустя.
Но все это подробности, не отменяющие вечной революционной сути дела: желания устранить социальную несправедливость немедленно, здесь и сейчас! И, глядя на документальные кадры столкновений кубинских студентов с полицией, я ностальгически, разумеется, по-прежнему был на стороне демонстрантов...
Трудно быть на стороне полиции, не уравновешенной законом, — и не только из моральных соображений. Увы, тупость полицейских режимов неотвратимо ведет к деградации или взрыву. Но трижды увы: энтузиазм свергателей заканчивается вместе с рынком услуг и коммунальным хозяйством...
Дальше все очень знакомо: идеологическая пошлость, эксплуатация мифов, внутренний распад — и стокгольмский синдром населения как главный источник стабильности... Венчается все это новой полицейщиной и голодной бабушкой, просящей милостыню у капиталистического туриста.
Реформа календаря, предупреждал Станислав Ежи Лец, не сокращает срока беременности, и об этом назидательно напоминает всем утопистам сегодняшняя Куба, словно в издевку над собственной судьбой назвавшая себя когда-то Островом Свободы.
«Чаще всего теряют свободу те, кто ее ищет». Это тоже Лец.
1 декабря
Зима настала, однако. Дикий солнцепек. И дикий, уже привычный, аромат бензиновых выхлопов на центральной, Двадцать третьей, улице. Гаване явно не до экологии: эти чадящие механические бронтозавры — кусок хлеба для тех, кому повезло; остальные потерпят.
Военный мемориал под открытым небом со старыми советскими МиГами... Все это свежепокрашено и блестит красотой — чай не жилищный сектор, идеологический! Ну, приоритеты нам знакомы... Кубинцам по-прежнему надлежит гордиться высадкой Кастро и разгромом американцев на мысе Кочинос.
Я было усмехнулся этому, но вовремя вспомнил вагон московского метро, посвященный победе в битве на Курской дуге, и оставил свою усмешку при себе.
Красивый закат на роскошном бульваре Марти.
Ребятня, гоняющая на скейтах, шахматный клуб прямо на ступеньках и даже с часами (за Капабланку тут старичок, дерущий в блиц всех остальных); экзотическая старуха на полуразрушенном балконе; на скамейке — пьяницы, совершенно неотличимые от сокольнических, благо белые... Хотя, пожалуй, кубинские поаккуратнее!
Осторожная проститутка-креолка (место хлебное, туристическое, но ходят и патрули). Она быстро складывает губки в поцелуй и тут же равнодушно отворачивается.
Назад меня везет «фиатик», ровесник местной революции. Я, забывшись, пытаюсь нащупать за плечом ремень безопасности, чтобы пристегнуться, — водила смеется. Да какая уж тут безопасность... Дева Мария не выдаст, свинья не съест!
Ездят на Кубе быстро, а дорогу переходят в любой момент и по диагонали. В такси я регулярно вскрикивал коротким матом и потел от ужаса, а пешеходом пару раз изобразил тореадора в изгибе: на повороте тут никто не мигает и не тормозит. Впрочем, жителю Москвы попасть под машину в Гаване — это себя не уважать.
Вечер пятницы. От Малекона вверх по 23-й улице всё гуляет по нарастающей. Как я понимаю, в ночь на субботу тут и начнется главная жизнь. Проституток и борющихся с проституцией полицейских разом прибавилось в разы…
Существуют они в полном взаимопонимании, и порядки на Малеконе очень похожи на те, что наблюдаются на Маленковской в Москве: крышевание типовое обыкновенное. Норма отката — пять кук (при ставке с клиента тридцать-сорок — можно сказать, по-божески). И бойцы с проституцией, глядя вдаль невидящими взглядами, проходят мимо табуна нелегальных работниц полового сервиса.
Зато шумную, сотни на полторы глоток, молодежную тусовку с импровизированной дискотекой у Малекона менты разогнали безо всяких разговоров. Эту молодежь не за что крышевать, и оплот режима из них фиговый...
А впрочем, как посмотреть. Не исключено, что именно склонность населения затанцевать полуголыми при первой возможности вкупе со среднегодовой температурой на острове и обеспечивают режиму Кастро столь долгую стабильность.
Еды мало, но и калорий на обогрев нужно немного; света нет, зато есть девушки, с которыми не надо света (прости, Анненский), — и во всем этом видится некоторая гармония…
2 декабря
Последнее утро на Малеконе. Ухватил солнышка с разлетом пены перед тем, как ехать в аэропорт, да еще и старик вытащил при мне большую рыбу.
Не марлина, конечно, окуня. Но большого!
Эпилог
…Возвращение в мир чистогана было прекрасным. Спустя несколько часов после прощальной прогулки вдоль Малекона я вошел в отель в Майями — и ровнехонько в эту секунду, словно именно для меня, красивая певица в баре глубоким и нежным голосом запела мою любимую «Колыбельную птичьего острова». И я почувствовал себя Рокфеллером из анекдота: к чему деньги, когда все и так прекрасно?
После четырех дней, проведенных на Острове Свободы, нервы в капиталистической Флориде, надо сказать, отпускает заметно. Не то чтобы рай, но, по крайней мере, дети не просят у тебя уан кук, и портреты садистов не украшают медицинские учреждения.
Таксист, правда, тоже забыл дать сдачу, гад.
Послесловие
В старой Гаване, в лавке, я купил сувенир — ящичек для женских украшений, составленный из разноцветных кусочков дерева, выложенных кубинским флагом. Ящичек этот открывается хитрющим образом: надо взять пальцами за два угла в торце и потянуть дно и крышку пальцами другой руки в определенном месте. Продавщица показала мне секрет, и, хотя не с первого раза, я научился открывать ящичек…
Прилетел в Москву, распаковал, потянул — не открывается! Я уж его и за тот угол, и за этот — ни фига. Так и стоит маленьким саркофагом.
Придется мне, видимо, вернуться в Гавану. Там еще остались нераскрытые секреты…
Виктор Шендерович, «Новая газета»
Новости и события в Беларуси и мире.
Пресс-центр [email protected]