Квота на вылет

Выполнив требования ОПЕК+, российские нефтяники рискуют уже никогда не восстановить добычу.

Подписание 9 апреля «исторической» сделки ОПЕК+ по сокращению добычи нефти почти на 10 млн баррелей в день не впечатлило рынки — цены на нефть упали. Прежде всего проблема в том, что такой объем недостаточен для ликвидации избытка нефти на рынке — спрос из-за пандемии коронавируса сократился сейчас на величину, примерно втрое большую, то есть 10 млн баррелей в день — это в данной ситуации, как говорят, «ни о чем». И это подсказывает нам, что природа нынешнего кризиса на рынке нефти вовсе не в том, что кто-то кому-то что-то «не так сказал» или не так поклонился на переговорах ОПЕК+, а в глобальном кризисе перепроизводства нефти, который зрел несколько лет. ОПЕК и партнеры пытались сдержать его наступление, но на фоне коронавируса и вызванного им экономического шока это оказалось невозможным.

Но это только самая очевидная часть проблемы. Вторая, подводная, часть состоит в том, что часть обязательств по сокращению добычи в рамках новой сделки ОПЕК+ просто нереализуема в принципе, и некоторые нефтедобывающие страны просто поспешили подписать некие «обязательства», чтобы успокоить рынок, — но как сокращать добычу на самом деле, абсолютно не представляют.

Прежде всего речь, конечно, о России. The Financial Times уже сообщила о глубочайших разногласиях между российскими нефтяными компаниями по поводу сокращения добычи — грубо говоря, делать они этого не хотят.

И их можно понять, так как масштабное сокращение добычи нефти в наших условиях — чрезвычайно тяжелое и неизведанное дело, которое никто раньше не пробовал и которое неизвестно чем может обернуться. Давайте попробуем объяснить далеким от нефтяной индустрии людям, в чем тут проблема.

Бурение на авось

Разница между Россией и Саудовской Аравией состоит вот в чем. После неудачной попытки регулировать нефтяной рынок квотами в 1980-е Саудовская Аравия за почти 40 лет наработала большой опыт поддержания фонда законсервированных скважин (т. н. «свободная добывающая мощность» или spare capacity), которые выводятся из эксплуатации по мере невостребованности рынком, но потом могут быть быстро введены в действие обратно.

Например, на начало 2000-х такая свободная добывающая мощность составляла порядка 6 млн баррелей в день — в эквиваленте годовой добычи это 300 млн тонн в год или вся годовая добыча России в 1990-е.

У России совершенно иная ситуация. Вот пример одной из относительно недавних исследовательских работ по теме эксплуатации российских нефтяных месторождений, который говорит нам — «примеров временной консервации залежей в нефтепромысловой практике пока не так много».

То есть, если у саудитов есть большая и разработанная практика ввода-вывода скважин по мере необходимости, у нас такой практики нет — и ее внедрение сегодня чревато непредсказуемыми последствиями. Почему?

Дело в том, что для подавляющего большинства российских месторождений характерна высокая обводненность — доля воды в добываемой жидкости составляет 80–95 %.

Во многом это наследие негативного советского периода хищнической эксплуатации месторождений ради удовлетворения валютных нужд КПСС — тогда советские нефтяники на ранней стадии эксплуатации месторождений злоупотребляли так называемым «заводнением» или примитивной закачкой воды в пласт для поддержания пластового давления.

Так загубили, например, пресловутый Самотлор. Если вы хотите узнать об этом подробнее, можете прочитать, например, интервью экс-главы ведущего советского отраслевого института ВНИИнефть в 1971–1986 годах Гаделя Вахитова с говорящим названием «Не повторять ошибок прошлого».

Если намеренно упростить для непосвященных читателей, то добыча нефти на обводненных месторождениях — это отдельный вид искусства, художникам и композиторам до этого далеко.

Обводненность резко уронила дебиты нефтяных скважин в позднем СССР и России 90-х — по данным Росстата, среднесуточный дебит одной скважины рухнул с почти 12 тонн в сутки до 7,5 тонн в середине и конце 90-х. В начале 2000-х частным нефтяным компаниям за счет импорта передовых международных технологий интенсификации добычи удалось повысить средний дебит до более 10 тонн в сутки, но в последние годы он вновь падал (составляя 9,3–9,5 тонн в сутки в 2016–2018 годах).

В принципе, сейчас поддержание достаточной производительности скважин на обводненных зрелых месторождениях — основной способ удержания российской нефтедобычи в целом на текущих уровнях.

Для этого наши нефтяники применяют самый широкий набор весьма продвинутых методов работы со скважинами, где в итоге вы, попросту говоря, никогда точно не знаете, что сработает, а что нет.

Скважина — не кран с нефтью

И тут вдруг приходят уважаемые политические лидеры — Владимир Путин, Дональд Трамп и саудовские королевские товарищи — и говорят: дорогие российские нефтяники, вам придется глушить десятки тысяч скважин, так как Россия взяла не себя обязательства сократить добычу на 2,8 млн баррелей в день.

Что это значит? Ну, например, это почти на 70 % больше добычи нефти ЛУКОЙЛа в России (1,7 млн баррелей в день), второй нефтедобывающей компании страны. Или больше, чем дают три крупнейших нефтяных месторождения страны (Федоровское, Самотлорское, Приобское), вместе взятые. Или ровно вдвое больше добычи «Юганскнефтегаза» — крупнейшей добывающей «дочки» «Роснефти», в свое время отобранной у ЮКОСа.

В годовом выражении взятые на себя Россией обязательства по сокращению добычи в рамках соглашения ОПЕК+ эквивалентны снижению добычи с 560 млн до 420 млн тонн в год. Столько мы добывали последний раз в 2003 году.

Хотя утверждается, что это сокращение добычи «только на два месяца», а потом можно будет вернуть часть скважин в работу, но это лишь упрощенное обывательское представление, что скважины якобы можно закрывать и открывать, как кран. На самом деле нельзя. Какие показатели дадут обводненные месторождения после попытки вернуть скважины в работу — никто не знает.

Работа по исследованию эксплуатации скважин на обводненных месторождениях, на которую я ссылался выше, говорит, что ограниченные единичные эксперименты на Кавказе и Поволжье не принесли больших проблем, но что будет на большом масштабе и крупных западносибирских месторождениях — неизвестно, такого опыта просто нет.

Более того, ради выполнения согласованных с ОПЕК квот придется закрывать наиболее эффективные скважины, что может позже дополнительно усугубить трудности восстановления добычи до прежних уровней (чем больше вы потеряете добычи сейчас, тем сложнее будет потом вернуться на прежние уровни).

По сути дела, российская нефтяная индустрия рискует, как та прекрасная принцесса в сказке, уснуть, чтобы, возможно, больше не проснуться такой, как мы ее знаем.

Риск долговременной потери добычи порядка 100 млн тонн в годовом выражении и больше — это исключительно серьезно. Восстановить эту добычу будет можно, но для этого, скорее всего, потребуются значительные инвестиции в бурение новых скважин взамен тех, которые уже не дадут старых дебитов.

Еще раз для сравнения — на пресловутый проект «Роснефти» «Восток-Ойл», который предполагает выход на уровень добычи в 100 млн тонн в год к 2030 году (по заверениям «Роснефти»), планируется потратить 10 трлн рублей и предоставить проекту 2,6 трлн рублей налоговых льгот. Но его пиковый объем — это 2 млн баррелей в день, куда меньше, чем мы обещали сократить в рамках сделки ОПЕК+.

Да, «Восток-Ойл» — новый проект на удаленной территории с нехваткой инфраструктуры, но на возврат добычи к сегодняшним уровням на действующих месторождениях Поволжья или Западной Сибири тоже могут потребоваться немалые инвестиции. Сейчас, когда цены на нефть упали, для увеличения инвестиционных бюджетов самое неподходящее время.

Лучше низкие цены, чем высокие квоты

Все эти риски совершенно несопоставимы с теми временными потерями, которые наши нефтяники понесут от падения цен. Да и потери-то понесет в основном бюджет: при таких низких ценах на нефть, как сегодня, в основном уменьшаются налоги и обнуляются экспортные пошлины.

А собственные издержки компаний очень низкие: у «Роснефти» в IV квартале 2019 г. средняя стоимость добычи нефти на скважине составляла $2,5 за баррель, транспортировки на экспорт по трубопроводу (таким образом экспортируется 97 % нефти) — $4 за баррель. У ЛУКОЙЛа в IV квартале 2019 г. средняя стоимость добычи нефти на скважине — $3,1 за баррель.

Таким образом, себестоимость экспорта на границе — менее $10 (этим цифрам можно верить, они взяты из отчетов для международных инвесторов, где ответственность за приукрашивание цифр строже некуда).

То есть можно потерпеть и текущие низкие цены — теряет в основном бюджет, но не компании. А вот потери от консервации десятков тысяч скважин на обводненных месторождениях — дело непредсказуемое, которое может обернуться большим уроном, фактически необходимостью новых инвестиций в объеме, эквивалентном повышению добычи на 100 и более миллионов тонн в год.

Напомню, что такого наращивания добычи мы добивались более 15 лет с середины 2000-х. Это будет беспрецедентным напряжением для отрасли в условиях, когда о прежних высоких ценах на нефть нельзя уже и мечтать.

Понятно, что Трамп, Путин и другие мировые лидеры занервничали, когда увидели цены на нефть в $10–20 за баррель. Многие читатели тоже нервничают из-за падения цен. Но паника не лучший советчик в момент кризиса. Тем более что наша нефтяная промышленность имеет опыт прохождения кризиса 1998 года, когда нефть стоила даже дешевле — и ничего, никто не умер, никакую нефть не приходилось «выливать от невостребованности», о чем беспокоятся сегодня многие нервные комментаторы.

Надо дать рынку сделать его работу по выводу наиболее дорогой и неэкономичной добычи — поверьте, это произойдет довольно быстро и за счет действительно неэкономичных проектов, которые инвесторы будут добровольно закрывать.

Как верно сказал Майк Соммерс, глава влиятельного Американского нефтяного института, в письме к главе Техасской регулирующей комиссии, которая сейчас пытается заигрывать с ОПЕК по части директивного сокращения нефтедобычи, эффективнее всего для вывода неконкурентоспособной добычи использовать рыночные механизмы, а искусственно установленные властями квоты лишь бьют по наиболее эффективным проектам.

Именно поэтому наши нефтяники сейчас и сопротивляются искусственному сокращению добычи — они понимают, что это не повлияет на рынок, но последствия для отрасли могут быть сложными.

Понятно, что тема низких цен на нефть сегодня многих беспокоит, но это непрофессиональный взгляд на ситуацию — пытаться сегодня по-комиссарски в режиме продразверстки распределять директивные квоты на снижение добычи, не учитывая при этом реальную ситуацию на земле.

Такой примитивно-госплановский подход может нанести долгосрочный удар по нефтяной отрасли наподобие того, как нанесла в свое время КПСС чересчур интенсивным заводнением месторождений. Давайте не повторять ошибок — Сечин рано или поздно уйдет, а вот нефтянка нам еще пригодится.

Владимир Милов, «Новая газета»