Хутор на выселках
В новом столетии мировая история пошла дальше без России.
У Троцкого в его книжке «Сталин», за завершением которой его и настиг ледоруб Меркадера, обнаружил несколько цитат из Бармина, и заинтересовался этим Барминым.
Оказалась прелюбопытнейшая личность. Красноармеец, участник Гражданской войны, комбриг Красной Армии, потом крупный советский дипломатический работник, в 1937 году сбежавший вместе с любовницей во Францию и объявивший себя троцкистом. Потом он почти сразу уехал в США, пошел рядовым в американскую армию, но был забран в военную разведку, стал одним из создателей того, что потом стало называться ЦРУ. А потом, уже в период Холодной Войны, был многолетним главой Русской службы «Голоса Америки» — ядра системы антисоветской пропаганды. Был одно время даже женат на внучке Теодора и племяннице Франклина Рузвельта, то есть вошел в самую что ни на есть американскую элиту. Ну и в послевоенный период Бармин уже никакой не «троцкист», а убежденный антикоммунист и борец с красной заразой.
Когда я открыл для себя Александра Кожева (Кожевникова), «отца» актуальной французской философии, у которого учились множество ее грандов, начиная с Сартра, Лакана, Батая и Арона, а по совместительству и крупного еврочиновника, советника Жискара д’Эстена и автора ряда основополагающих документов Европейского Союза, я уже тогда подумал, что Холодная Война в определенном смысле является продолжением широко понимаемой Гражданской — включая и внутрипартийную борьбу в СССР. Довольно много ярких и сильных людей не смирились с ее итогами, сумели выжить и пробиться во внешнем мире, и поучаствовать в создании Большого Запада, взращенного как раз на дрожжах борьбы с коммунизмом.
Ну и поскольку все они жили в парадигме «мировой революции», так или иначе то, что у них получилось, стало «мировой контрреволюцией», вобравшей в себя множество элементов идеологии и технологии революции, но поставившей их на службу сохранения существующего порядка. Ну, как Оруэлл, у которого и в «Скотном Дворе», и в «1984» буквально отовсюду лезет троцкистский бэкграунд автора. Или Джилас с его «Новым классом», из которого выросли едва ли не все теории «постиндустриального общества» — тоже троцкист, но только уже югославский.
Сам Троцкий не особо-то успел поучаствовать в этой новой веселухе — хотя книжка «Сталин», в отличие от предыдущих его книжек, уже отчетливо содержит в себе не только его узнаваемый авторский стиль, но и попытки выполнить ТЗ, которое ему выдало американское издательство, заказавшее эту книгу в расчете на бестселлер на американском рынке. Она им и стала — будучи опубликованной через шесть лет после гибели автора, как раз «в строку» оформлявшегося поля «холодной войны».
Да в общем-то даже и Сорос уместно смотрится в этом ряду — венгерский комсомолец, выбиравший в 1947-м в послевоенном Будапеште, то ли ехать в Москву изучать коммунизм, то ли в Лондон изучать финансы. А равно и ближайший друг и философский собеседник Кожева Лео Штраус, «отец» уже современной американской философии. И, конечно, Айн Рэнд, с ее явно увезенным из революционного Петрограда, в котором прошла ее юность, задором агитатора-горлана-главаря.
Я вот сижу и думаю. Россия сейчас, сколько бы ни надували щеки и ни чесали «Искандеры» — глубокая периферия, отсталый хутор на выселках. В ХХ веке «наши» разбирались друг с другом на арене мировой истории, а сейчас весь местный дискурс — одни золотые унитазы и бревна из кировского леса, мало кому интересные даже здесь, а уж во внешнем мире и подавно. В новом столетии мировая история пошла куда-то дальше без нас — ну, может, и слава Богу, потому что быть в ее фокусе для нас означало десятки миллионов трупов, страшная кровавая мясорубка. Но ощущать себя козопасом на руинах Колизея — очень, очень грустно.
Алексей Чадаев, «Фейсбук»
