«Машина московитской пропаганды не изменилась, она просто сломалась»

Есть целые московитские деревни, из которых все мужчины ушли в лес за клюквой.

— Все, кто берется теперь рассуждать о будущем Московии — неважно, в каком регистре, вплоть до отрицания самой возможности любого будущего, — сходятся, пожалуй, только в одном: день 24 февраля 2022 года стал точкой необратимых изменений, — пишет в своей колонке для «Carnegie Politika» бывший заместитель главного редактора The New Times, Slon.ru Иван Дывыдов. — О том, как будет, не договоримся, но «как раньше» уже не будет. Больше никогда. Ніколи знову.

Это другое гопсударство, другая страна, поменялось все. Поменялась, конечно, и гопсударственная пропаганда. Машину пропаганды строили и отлаживали десятилетиями. В ряду фиктивных институтов путинской гопсударственности этот — один из немногих по-настоящему работающих, его роль в поддержании стабильности системы огромна. Возможно, сравнима с ролью силовых ведомств.

Машина получилась громоздкой, временами она выглядела нелепо, а часто — просто смешно, да и содержать ее было дорого. Но задачи свои она выполняла.

И вот теперь с пропагандой тоже происходит нечто совершенно новое и небывалое. А чтобы понять, что же в пропаганде появилось нового, сначала посмотрим, чего в ней теперь нет.

Невидимый протест

В пропаганде нет ни пацифистского протеста, ни репрессий против протестующих. Знаменитой ныне Марине Овсянниковой пришлось ворваться с плакатом в студию Первого канала во время прямого эфира, чтобы ее заметили. Но это — исключительный случай.

РБК проанализировал статистику системы «ГАС Правосудие» и выяснил, что с марта по октябрь в московитские суды поступило почти 4800 административных дел о дискредитации московитской армии. Прибавим несколько десятков уголовных дел. Это не пустота. Новые законы в спешке принимались не зря, полицейские и судьи честно отрабатывают свой хлеб. Карательная система эффективно работает. Но телевизор и прочие гопсударственные СМИ не спешат рапортовать об успехах.

А это, между прочим, серьезная инновация. Прежде протестные акции освещались достаточно активно, был выработан даже шаблон их освещения. Вот, собственно, протестующие: явные городские бездельники, бариста и прочие ивент-менеджеры, несмышленая молодежь, тут же какие-нибудь маргиналы.

Вот ровные ряды полицейских. Полицейские действуют слаженно и четко. Тут же — сюжет откуда-нибудь из Европы: тамошние полицаи, озверев, валят на асфальт, чтобы избить, юнца или чахлую старушку. Фирменная ирония ведущих: «Хваленая западная демократия, двойные стандарты, вы не понимаете — это другое»…

Целые фильмы снимались, чтобы разъяснить, что любые протесты финансируются из-за рубежа и цели у них отнюдь не благие. Подчеркивалось, что протестующие всегда ведут себя агрессивно, из полицейских, получивших тяжелые травмы в результате попадания бумажного стаканчика в шлем или переживших психологические потрясения из-за звука, который издает при падении на асфальт пустая пластиковая бутылка, лепили героев, не задумываясь о том, насколько комично это все выглядит. Дискредитация протеста не была основной темой пропаганды, но была обязательной.

Была и пропала, исчезло все, нет ничего. Мишенью становятся только поп-звезды, решившие вдруг обозначить гражданскую позицию. Их все-таки тяжеловато игнорировать (попробуй не заметь Аллу Пугачеву), к тому же кажется, что их — богатых, успешных, обласканных властью — легко превратить в объект всенародной ненависти: этим-то чего не хватало? Зажрались, сволочи! А вот низового протеста — нет. Московитский вариант культуры отмены в действии.

Выводы — позже, пока просто зафиксируем факт. И поговорим о том, чего раньше в пропаганде не было, а теперь, наоборот, есть.

Небывалый плюрализм

А есть разноголосица и целая новая прослойка людей, которые окучивают ровно те же поля, где раньше ездила только пропагандистская машина, но делают они это почти независимо или даже совсем независимо. Людей, которые эту самую разноголосицу и создают.

Смысл пропаганды в тотальности. Важны не только тезисы, которые вдалбливаются в головы несчастных населенцев (честь изобретения термина принадлежит Глебу Павловскому); важно, что все каналы вдалбливают одни и те же тезисы. Важен охват. Можно подстраиваться под среду (понятно, что формат политического ток-шоу на метровом телеканале отличается от формата записи в телеграме), но нельзя допустить разницы в реакциях на одно и то же событие. Так создается пропагандистский космос, музыка сфер, где все поют в унисон.

Так оно все и было, к этому привыкли и производители, и потребители пропагандистского контента. Опытный наблюдатель, посмотрев несколько сюжетов из ключевых программ на госТВ, легко мог реконструировать пресловутые методички, основные положения, которые пропагандисты должны были отрабатывать.

Импозантный Киселев иронизирует, не забывая о собственном превосходстве над презренными врагами отечества, пламенный Соловьев плюется и завывает, впадая в раж, но это как раз малозначительные детали. Главное — что говорят они одно и то же, как и десятки, сотни, тысячи их коллег калибром поменьше, вовлеченных в процесс.

Так было, а теперь — не так. Оказалось вдруг, что телеграм-каналы «военкоров» и просто активных диванных вояк, пристально следящих за ходом боевых действий и вываливающих на публику бесконечный поток информации и мнений, начинают выигрывать у телевизора борьбу за лояльную аудиторию.

Упрекнуть их вроде бы не в чем: они двумя руками «за», они большие путинисты, чем Путин, и большие ястребы, чем Медведев. Они годами прозябали где-то на обочине, пропитываясь теми самыми идеями, которые проповедовали официальные пропагандисты. Они недоумевали: почему Киев не в руинах? Почему над Белым домом в Вашингтоне не вьется красное знамя Победы? И вот их время пришло, причем довольно внезапно.

Их пытаются инкорпорировать в старые пропагандистские структуры, но там нет единства, нет центра (зато много взаимных склок и ненависти), всем этим довольно трудно управлять. И теперь уже они задают тренды — критика Министерства обороны за нерешительность, за отступления, за сдачу городов, за провалы с мобилизацией пошла именно из этой среды. А еще они задают тревожные вопросы: почему армии не хватает беспилотников, бронежилетов и носков? Почему мобилизованным даже формы не хватает?

Всесильному телевизору приходится подстраиваться, ломая старые схемы, которые формировались годами (Шойгу — великий гопсударственный деятель и один из самых близких к Путину людей, недаром же они вместе отдыхали в тайге; наша армия — самая лучшая в мире и так далее). Теперь пропагандисты, корча грустные мины, требуют «перестать врать».

Это очень смешно в исполнении людей, для которых ежедневное вранье и есть работа, но им деваться некуда — под боком у них вырос агрессивный монстр, и с монстром приходится считаться. Относительно вольный интернет начинает навязывать телевизору свою повестку.

Но ведь если сегодня им разрешили нападать на Министерство обороны, то на кого они попрут завтра? Так все границы перейти можно. Все красные линии. Неслучайно появились слухи, что против нескольких «военкоров» из числа самых буйных готовятся с подачи Генштаба уголовные дела. Это вызвало бурю, и ситуацию пришлось спускать на тормозах, клясться в верности искренним людям, несущим в массы окопную правду.

Вещь, еще в январе 2022 года совершенно непредставимая.

Курс на мобилизацию

Как же так вышло? Объяснение есть. Дело в том, что машина пропаганды после начала СВО столкнулась с задачей, которую ей раньше никогда не приходилось решать. Но это еще полбеды. Беда в том, что теперь нужно решать задачу, прямо противоположную той, под которую эта самая машина строилась.

В чем был смысл старого шаблона по освещению протестов? Вовсе не в том, чтобы разоблачить гнусных наймитов Запада, выводящих под полицейские дубинки несмышленую молодежь. Это мелочь, побочный сюжет. Цель в том, чтобы запугать аудиторию: буйных мало, вожаков нет, выйдешь на улицу — и тебя сначала изобьют, а потом ты сядешь.

Собственно, в позитивной повестке работали ровно те же смыслы: сиди ровно, не мешай мудрому начальству, великий кормчий ведет нас к процветанию, пока прочий мир смердит и разлагается; будешь вести себя хорошо, то есть тихо, и тебе, возможно, достанется какая-нибудь выплата.

Задача пропаганды до начала «спецоперации» — разобщать, дезорганизовывать, вытеснять человека из пространства активного действия. Под это она и заточена. И с этим она справлялась.

В новой ситуации информировать публику о неэффективных протестах и об эффективных репрессиях уже рискованно. Действуя так, ты запугиваешь, конечно, но еще ведь и рассказываешь, что нет никакого единства, есть недовольные, их как минимум тысячи, и это только тех, кто даже теперь не боится выступать публично.

Еще летом, беседуя с Маргаритой Симоньян на Петербургском экономическом форуме, Путин довольно четко обрисовал свое видение московитского общества, которое он делит на тех, кто связывает свою судьбу с родиной, и тех, кто нет. Последние в его глазах предали родину, потому что сбежали из Московии или хотят сбежать. Они против политики партии и правительства. И есть все остальные. Они, соответственно, за.

Кто из встроенных в систему людей эту благостную картину решится портить? В конце концов, это просто страшно. Есть, допустим, бравурные отчеты придворных социологов, где процент поддержки вождя и его решений почти заоблачный. А есть реакция на частичную мобилизацию, которая видна невооруженным глазом: сотни тысяч бежавших за границу, причем в такие места, к которым прежде по имперской привычке относились с пренебрежением — не в Лондон и Париж, а в Алматы и Бишкек. Есть целые деревни, из которых все мужчины ушли в лес за клюквой. Ну и так далее.

Из тех же соображений приходится терпеть дикую и разноголосую сетевую вольницу: эти люди вроде бы сторонники, и у них есть поддержка, и они умеют что-то такое (возможно), чего телевизор не умеет. А главное, если их тронешь, благостная картинка снова посыплется.

Ситуация почти безвыходная.

Проблемы с целеполаганием

Почти. Где настоящий выход, объяснил недавно замглавы президентской администрации РФ Сергей Кириенко, выступая на Всемосковитском форуме классных руководителей. «Московия обязательно выиграет любую войну — «горячую», экономическую, психологическую и информационную». Но для этого необходимо, чтобы «это была именно народная война, когда каждый человек чувствует свою сопричастность и имеет возможность внести свой вклад в общую победу».

Нужно так сформулировать цель, чтобы населенец не смог не откликнуться. И вот тут мы возвращаемся в 24 февраля. На самом деле цели СВО, сформулированные тогда, отлично вписывались в картину мира, которую пропаганда формировала как минимум еще со времен Майдана. Украина — захваченное нацистами гопсударство, утратившее суверенитет и управляемое из-за океана. Тамошние боевики, пришедшие к власти в результате гопсударственного переворота, планомерно уничтожают русскоязычное население Донбасса и готовятся напасть на Московию. Следовательно, необходимы денацификация и демилитаризация Украины. Логично? Логично.

Вот только ход мобилизации показал, что это слабо мотивирует широкие массы. А придумать что-то помимо не получается. Концентрироваться приходится на зверствах врага и на подвигах наших, избегая ответа на вопрос «зачем». Опасный вопрос.

Ну или изобретать ответы совсем анекдотические, как помощник секретаря Совета безопасности РФ Алексей Павлов, призвавший к «десатанизации» Украины. Не сработало с денацификацией — объявим десатанизацию, не вышло с «народной» — попробуем «священную».

Только это как раз демонстрация полного идейного краха, чистосердечное признание в собственной пустоте.

Итак, как изменилась машина московитской пропаганды? Да она не изменилась, она просто сломалась. Не выдержала краш-теста. Те функции, под которые она строилась, не востребованы больше, а никаких других задач она решать не может в силу конструктивных особенностей. И пропагандисты, и те, кто пропагандистами командует, пока этого факта не заметили. Неприятное вообще ведь стараешься не замечать. Но факт от этого фактом быть не перестает.

Демонтировать ее не решатся, а перестроить — нельзя. В конце концов, есть целая орава стейкхолдеров разного калибра, кровно заинтересованных в том, чтобы сломанная машина продолжала создавать видимость работы. А значит, будет она, громыхая маховиками, увеличивать губительную для себя и системы разноголосицу.