Как бывшая политзаключенная бежала из Беларуси, переплыв Неман

История Татьяны Островcкой.

Татьяна Островская — бывшая политзаключённая из Беларуси, провела в заключении 301 день. После неожиданного освобождения решила бежать из страны: её путь лежал через Неман. Женщина переплыла и сдалась литовским пограничникам. MOST рассказывает эту историю.

Татьяна Островская работала помощником воспитателя в одном из детских садов Минска. После событий 2020 года стала волонтёром, передавала в тюрьмы посылки и передачи. Такие действия органы расценили как «сговор с целью захвата власти» и «обеспечение экстремистского формирования». Женщина отсидела девять месяцев в СИЗО на улице Володарского. Там она встретила журналисток Марину Золотову, Ирину Левшину, а также политзаключённых Алеся Пушкина и Степана Латыпова.

Татьяна сидела на «Володарке». Там она пыталась общаться с конвоирами, переубедить их.

— Кто-то пытался донести до этих вертухаев что-то, но все знают: сотрудник СИЗО всегда прав, если не прав — смотри пункт первый. Рапорт могут написать за всё что угодно. Три рапорта — и ты в карцере. Я в силу характера срывалась, ругалась с ними. Как не сойти с ума в карцере? Ты начинаешь читать «наскальные» надписи в камере. Я ходила десять суток подряд, наверное, прошла от Минска до Бобруйска. Остаться наедине с собой на десять суток… Ты в тюрьме находишься в тюрьме — это карцер. Это очень неудобно по еде, ты лишён всей переписки. Я их еду начала есть только в карцере, и чай их пить только тогда. Пришлось. И много ходила. Не так уж и страшно.

Татьяна рассказывает, что сидеть в карцере белoрусского СИЗО «жутко унизительно»:

— Ты никого не видишь — тебя видят все. Дверь стеклянная. Ты просто как в аквариуме сидишь там. Дверь — и тут же унитаз с умывальником. Вода — ледяная, на батарее её в мае не согреешь, она тоже ледяная. Ты делаешь это возле стеклянной двери. Вот мрази, просто мрази. Я понимаю, что это было и до нас. Это просто такая система. У людей, которые там работают, я хочу спросить: «Вам кайфово? С какими мозгами можно туда идти работать?»

Женщина также сидела вместе с журналистками Ирой Левшиной и Мариной Золотовой.

— Они очень классные девчонки. У них есть стержень. Они — невероятные, такие настоящие. Мы с Ирой после сидели в соседних камерах. Почему мы вернёмся? Я хочу их видеть. Все твои друзья — зэки. Нас растягивает по всему глобусу. Это называется свободой, но внутренне мы понимаем, что хотим домой.

Как переплыла реку

После того, как Татьяну выпустили из СИЗО, она решила бежать из страны. Сначала женщина шла через лес до того, как переплыть Неман. Свои вещи собрала в пакет, закрутила его в шарик. По её словам, у неё утонули кроссовки и мобильный телефон. Татьяна говорит, что в спокойном состоянии она вряд ли переплыла бы реку.

— Самое страшное — это середина реки. Ты понимаешь, что здесь граница. И тебя этим течением начинает относить к белoрусской границе. Включаются все силы. Мне было унизительно: как нас довели до такого, как эта жизнь сложилась так, что я в какой-то тине переплывают Неман. Как такое вообще могло произойти? И в конце, когда я переплыла, я сидела с двумя «факами». Очень пожалела, что на той стороне не было камер.

Литовские пограничники встретили Татьяну через сто метров. Она постучала в окошко к пограничнику, который совершенно не ожидал увидеть женщину в том месте.

— На заставе висел флаг Евросовка, Литвы и Украины. У нас за это сажают, а здесь висит флаг Украины. Литовцам и полякам — низкий поклон, как они нас понимают и принимают.

Почему важно говорить про политзаключённых

Татьяна считает, что про истории политзаключённых нужно рассказывать: «Это истории наших жизней».

— Мы сейчас в режиме ожидания. Политзаключённых признанных мало, но сидит по политическим мотивах, наверное, 17 тысяч. Может, больше. Их невозможно пересчитать. Это переломанные жизни, переломанные судьбы. Это люди, сорвавшиеся со своих мест и со своей страны, спасающие своих детей. Об этом надо говорить. Нас много. И намного больше, чем в числах признанных политзаключённых. Мы никуда не делись. Да хотя бы потому, чтобы мы знали, что марш 16 августа — он остался. Просто чуть-чуть разъехался: половина сидит, половина выехала. Мы всё равно есть. И мы вернёмся.