Красно-зеленые неразлучники

Как кагэбэшники бдели.

Когда после смены охраняющих меня весельчаков-десантников приходила смена «мудаков», в доме, казалось, становилось нечем дышать. Потому что вся кубатура тут же до предела наполнялась их важностью и надутостью.

«Мудаков» звали Сергей и Миша. Когда они впервые появились на пороге моего дома — сразу после первой смены «весельчаков», — то важно спросили своих коллег: «Так, мы где сидим?» Я ответила: «Вообще-то это я определяю, где вы сидите и что вам можно. Так что вопрос ко мне». Кажется, они не ожидали, что я вообще, находясь под арестом, способна подавать голос. И на всякий случай уточнили: «А вы вообще в курсе, что вам запрещено даже к окнам подходить?»

Про окна меня никто не предупреждал. И всем остальным плевать было на то, на каком расстоянии от окон находится арестантка. Эти же были настолько горды осознанием выполнения важного государственного задания по охране особо опасной преступницы, что были готовы лопнуть от собственной важности. В свой первый день они сразу же совершили обход квартиры, уточняя, где кто обычно находится, исследовали место для курения — закрытую лоджию — и потребовали, чтобы я курила в уголке лоджии, не приближаясь к стеклу.

«Мудаки» приходили на дежурства со всем скарбом. Приносили простыни, раскладывали диван в кабинете и устраивали себе сиесту. Дневной сон был для них свят. Если в это время моей маме нужно было уйти и им приходилось вставать и идти открывать дверь, кагэбэшники были страшно недовольны, что кто-то посмел нарушить их покой. Миша и вовсе первым делом переодевался в красно-зеленый спортивный костюм. А еще он приносил с собой ноутбук и все утро — до дневного сна — резался в какую-то компьютерную стрелялку. Иногда так увлекался, что начинал издавать звуки, что-то вроде «дж-ж-ж…».

Сергей в красно-зеленое не переодевался и в стрелялки не играл. Но даже это не делало его нормальным человеком. Он никогда не закрывал дверцу микроволновки, в которой разогревал принесенный из дома паек, и эта распахнутая дверца раздражала едва ли не больше, чем красно-зеленая тряпка. А еще Сергей очень любил смотреть Лукашенко по телевизору и все время пытался заводить разговоры о деньгах: «Ну согласитесь, Ирина Владимировна, ведь борьба с режимом — это ваш бизнес, правда? Я очень даже с уважением отношусь к любому бизнесу, и к этому в том числе. Каждый делает деньги как может, и всякий, кому это удается, достоин уважения». Когда я, чтобы прекратить все эти разговоры, объяснила, что я работаю за свои российские журналистские гонорары, с плохо скрываемым любопытством спросил: «И сколько?..» Я от фонаря, чтобы подразнить, назвала сумму, в несколько раз превышающую мои заработки и уж явно в десяток раз — кагэбэшные зарплаты.

— Что?! — удивился Сергей. — И за такие копейки вы работаете?

Интересно, а на чем зарабатывает белорусское гэбьё, если сумма вдесятеро больше их официальных зарплат кажется им копейками?

От просмотра белорусского телевидения с Лукашенко в главной роли их пришлось отучать, пока это не вошло у них в привычку: «Запомните: в моем доме этот гражданин — персона нон грата. Все остальное в мое отсутствие у телевизора можете смотреть».

Потом они пытались восхищаться Лукашенко: «Ну какой все-таки красавец!» И ржали, видя мою бурную реакцию в виде хватания столового ножа: «Как же вас все-таки легко спровоцировать, Ирина Владимировна!»

Инструкцию смена «мудаков» соблюдала неукоснительно. Если во время дежурств других смен при звонке в дверь один оставался читать книгу, или спать на диване в кабинете, или смотреть фильм на DVD-проигрывателе, а другой шел открывать, то эти всегда важно передвигались вдвоем. Даже внутри квартиры. Ведь в дверь могла звонить не моя мама, а, к примеру, инсургенты. И нужно было держаться непременно вместе, чтобы в случае необходимости отразить атаку.

К слову, по поводу инструкции. Уже ближе к концу домашнего ареста, когда была назначена дата суда и было ясно, что вскорости вся эта история закончится и я уйду или в тюрьму, или на свободу, но в любом случае подальше от них, я спросила весельчаков-десантников Лешу и Витю: «А все-таки расскажите теперь — все равно скоро расстанемся. Запрет подходить к окнам был прописан в инструкции — или это самодеятельность ваших сменщиков? И непременный подход к дверям вдвоем — это в целях вашей безопасности? Чтобы мои подельники не напали?» Леша ответил: «Владимировна, уж извините. Но никакой инструкции вообще не было. Каждый понимал свои обязанности как мог. И действовал, как совесть позволяла». Собственно, чего-то в этом роде я и ожидала.

Доступ ко мне имели только мои родители и адвокат. А мама и вовсе поселилась в этом вертепе, чтобы не оставлять нас с сыном одних. Ей и пришлось по несколько раз в день выбегать из дома, потому что друзья и коллеги приносили цветы, конфеты, подарки, и связующим звеном могла быть только мама. Первое время смена «мудаков», открывая ей дверь, спрашивала: «Вам, кроме цветов, ничего не передавали?» «Ничего!» — отвечала мама и потом тихонько совала мне «малявы». Естественно, все друзья писали мне письма. Если бы я сидела в тюрьме — их бы отправляли по почте. Но под домашним арестом любая корреспонденция запрещена, и письма передавали моим родителям. Так что связь с миром все-таки была утеряна не до конца.

Потом и «мудаки» потеряли интерес к содержимому маминой сумки и больше не задавали ей дурацких вопросов. Я решила — расслабились, может, наконец будут вести себя прилично. Увы — их смена пришлась на 8 марта.

Я знала, что в этот день маме придется выполнять челночные рейсы «квартира-двор» с утра до вечера. Освободила для цветов все емкости, имевшиеся в доме. Спустя час после начала смены «мудаков» в дверь позвонили — не в домофон, а именно в дверь.

— Кто это может быть? — строго спросили «мудаки».

— А я откуда знаю?

Они припали к глазку. За дверью никого не было. Вышли в общий тамбур и подошли к двери, объединяющей четыре квартиры нашего этажа. Потом вернулись:

— Там какой-то мужчина с цветами. Кто это может быть?

Это был сосед — с другого этажа, но из нашего подъезда. Он принес два букета — мне и маме — и сдаваться не собирался. Когда гэбьё приняло решение не реагировать на внешние звуки, он вдавил кнопку звонка так, что даже им стало понятно: лучше решить проблему миром. И маму выпустили из квартиры.

Когда она вернулась с цветами, «мудаки» приступили к допросу:

— Кто это был?

— Жилец какой-то…

— Из какой квартиры?

— Понятия не имею!

— Вы считаете нас идиотами?

Я вступила в диалог:

— Это я считаю вас идиотами! А еще — параноиками! Мама, конечно, тоже считает, но она слишком интеллигентна, чтобы вам об этом сказать прямо. А я — не настолько, так что слушайте: вы — идиоты и параноики!

Потом, когда вновь наступила смена «весельчаков», они спросили:

— А чего вы, Владимировна, наших ребят параноиками обозвали?

— А что, они еще и стукачи? Уже наябедничали?

— Да нет, вы не думайте, они в рапорте об этом не написали. Они просто нам пожаловались: типа и чего это Владимировна нам житья не дает?..

Именно «мудакам» пришлось везти меня в КГБ на предъявление окончательного обвинения. А накануне, 1 апреля, моя подруга, коллега и подельница Наташа Радина сбежала из страны. Ее паспорт оставался в КГБ, но она смогла выехать за границу без документов, иезуитски поздравив гэбуху с Днем дурака. Я аплодировала Наташе, а на следующий день меня везли в КГБ. О, какими важными и ответственными они выглядели! Один — тщедушненький невзрачный Сергей — на выходе из лифта увидел соседа. Он кинулся закрывать меня собственным телом, чтобы, не дай бог, сосед не смог со мной поздороваться. Но это было лишь частью спектакля. После предъявления обвинения гэбэшный микроавтобус, на котором меня возили, сразу не заехал во двор дома, а остановился неподалеку. И важный красно-зеленый Миша отправился обследовать подходы к моему подъезду, чтобы обнаружить там дюжину заговорщиков, сидящих в засаде. Он был явно разочарован, никого не найдя.

Глядя на этих людей, я думала: откуда они вообще берутся? Ведь они точно так же, как и мы, в детстве читали «Чебурашку». Так почему одни вырастают нормальными людьми, а другие идут служить в КГБ? Может, эти двое просто на «Чебурашке» остановились и не прочитали в своей жизни больше ничего? Но даже это еще не повод идти служить в КГБ.

Ирина Халип, «Новая газета»