Террор как старость

Успешнее всего с террором борется рутина, мешающая нас запугать.

Сразу после парижского кошмара один из самых солидных кандидатов в президенты, бывший губернатор Флориды Джеб Буш заявил, что это – «организованная попытка разрушить западную цивилизацию».

– Нет, – ответил ему колумнист New York Times Пол Кругман, – это не угроза всей западной цивилизации, это – всего лишь попытка террористов посеять панику. И нужно сделать все, чтобы такая попытка не удалась.

К этому, в сущности, и сводится наш ответ террору. Остальным занимаются власти. Это им предстоит искать виноватых, искоренять гнезда заговорщиков, охранять границы, бороться с пропагандой исламистов, оздоровлять социальную среду, перекрывать финансовые потоки – то есть заниматься всем тем, что делают компетентные политики, умные секретные службы и достойная полиция.

Только не надо называть все это войной с террором, как бы многим ни удобна была эта риторическая гипербола. В первую очередь – самим террористам. Она поднимает их до соперников и превращает кровавую бойню в линию фронта. В таких терминологических рамках каждая атака дремучих фанатиков становится очередным сражением в глобальной битве цивилизаций, которую нам обещала доктрина Хантингтона. Во-вторых, взрывоопасное слово «война» помогает политикам, которым оно позволяет оправдать проколы в системе безопасности. В-третьих, термин «война с террором» выгоден тем режимам, которые после налета на Париж перебрались на второе место в списке врагов нашей цивилизации.

История, однако, показывает, что больше всего западной цивилизации угрожает она сама. Когда век назад Запад попытался покончить с собой, за один день погибало больше людей, чем в любых терактах. Сегодня особенно важно не забыть, что начало этому апокалиптическому кризису положило не убийство одного эрцгерцога, а реакция европейских держав, ответивших мировой войной на отдельный акт террора.

Этот прецедент говорит о смертельном риске политических гипербол. Особенно тогда, когда кажется, что эскалация насилия вышла за все границы и требует страшной мести. Но как бы ни был страшен и омерзителен не выбирающий жертв террор, в нем нет ничего нового. Мы живем с ним давно и всюду.

– Террор, – говорил мне отец, насмотревшись в своей долгой жизни разного, – как старость: хорошо не бывает, бывает плохо по-другому, когда болит в другом месте.

Я помню, как удивился, когда консьерж пересчитал всех вошедших в лифт лондонского офиса.

– Чтобы знать, – объяснил он мне, – сколько нужно гробов, если ирландские террористы подложили бомбу.

Я помню, как на аэродроме в Индии пассажиров заставляли опознать свой чемодан, чтобы террористы не подсунули в багаж бомбу.

И, конечно, я никогда не забуду тот осенний день, когда на моих глазах в черном дыме растаяли «близнецы». Тогда тоже все говорили о «войне с террором», обернувшейся войной с Ираком, которую сегодня многие американцы, начиная с президента, считают ошибкой.

Конечно, политиков можно понять: сегодня мы сами требуем от них жестких мер. От них, но не от себя. Наша задача – жить, как всегда. В конце концов, мы же не закрываем школы из-за того, что в них убивают детей берсерки с ружьями, которые им даже не мешают покупать. Как показал тогда Нью-Йорк, а сейчас Париж, успешнее всего с террором борется рутина, мешающая нас запугать.

Мой товарищ сказал, что он убедился в беспомощности террористов, когда на следующий день после налета 11 сентября его оштрафовали за неправильную парковку.

Александр Генис, «Радио Свобода»